Однако для чего организаторы и участники антибольшевистской кампании в 1917 г. с такой настойчивостью убеждали общественность в том, что вся большевистская активность оплачена деньгами германского генерального штаба? Зачем и после того, как большевики пришли к власти в Октябре 1917 г., эти же доброхоты в течение длительного времени изо всех сил продолжали поддерживать версию их шпионажа в пользу Германии? Затем, чтобы оправдать своё бессилие в политическом противостоянии с большевиками в течение всего 1917 г. И лидеру кадетов П. Н. Милюкову, вставшему в «позу» после выхода из состава Временного правительства, и тем более А. Ф. Керенскому, как и многим другим деятелям, заигравшимся в политические игры — в Демократическое совещание, Совет республики, Директорию и тому подобное, — нужно было как-то прикрыть своё неумение противопоставить что-либо адекватное рвавшимся к власти на плечах пролетариата большевикам. Нужно было оправдать свою трусость и бессилие, свою вину в происшедшем. Поначалу, когда в разгар Июльского выступления в газетах был обнародован протокол допроса прапорщика Ермоленко, это дало возможность, — обвинив большевиков в оплаченном шпионаже в пользу Германии, — устранить их на время с политической арены. Эта же версия затем использовалась (и используется до сих пор!) для объяснения того, каким образом большевикам удалось захватить власть: громадный по масштабу содеянного Октябрьский переворот будто бы был совершён на германские деньги. Иначе якобы большевики за это дело не взялись бы. Чрезвычайно удобная позиция для тех, кому потребовалось скрыть свою историческую вину тогда, и очень привлекательная для тех, кому требуются простые решения для сложных общественных проблем сейчас.
Одним из самых ходовых аргументов для защитников версии шпионажа большевиков в пользу Германии с самого начала были (и остаются по сей день) будто бы подозрительно высокие тиражи большевистских изданий в 1917 г.: якобы именно так использовались средства германского генерального штаба, которые притекали к Ленину через Парвуса.
Действительно, как мы уже здесь говорили (и повторим ещё раз), согласно сведениям С. Срединского, опубликованным в 1924 г., «тираж выходившей в 1912–1914 гг. в Петербурге социал-демократической большевистской газеты „Правда“ был, даже для тогдашнего масштаба, велик: первые номера „Правды“ печатались в количестве 80–85 тысяч экземпляров»[73]. Но это было время, когда «Правда» издавалась легально, до своего закрытия в 1914 г., накануне войны. И, главное, это был период, когда договорённости (действительные или мнимые) Парвуса с германским генштабом ещё не были реализованы даже в теории: первая «официальная» встреча Парвуса с чиновниками германского МИДа состоялась только в марте 1915 г. Из чего можно сделать, кажется, единственный вывод: большевистская «Правда» пользовалась в рабочей среде вполне самостоятельным авторитетом и популярностью. Но затем, как отмечается у С. Срединского, «из-за многочисленных преследований… тираж несколько понизился и в течение последующих двух лет колебался в пределах 40–50 тысяч, падая в моменты особенно сильного преследования до 35 и поднимаясь в моменты острого подъёма рабочего движения до 60 тысяч в день». В сравнении с тем, что суворинское «Новое время» в тот же период выходило аналогичным тиражом 60 тыс. экз., но постоянно, а «Петербургский листок», например, — 80 тыс. экз., не говоря уже о миллионных тиражах «Копейки» и «Русского слова», эти тиражи большевистской «Правды» не представляются чем-то особенным. На чём, собственно, можно было бы и окончить разговор о мифической связи германских марок и тиражей большевистских изданий. Однако мы тем не менее ввиду высокого уровня общественного интереса к этому вопросу продолжим его обсуждение далее — на примере анализа данных из кассовой книги газеты «Правда» и других данных — с тем, чтобы эту тему всё-таки завершить.
Известно, что главные пропагандистские акценты в большевистской прессе делались на публикациях по наиболее актуальным тематикам политической повестки дня и прежде всего — на необходимости прекращения войны, ведущейся империалистическими правительствами в интересах национального капитала, а также на несостоятельности Временного правительства — «правительства министров-капиталистов» в разрешении насущных вопросов о земле и собственности на средства производства. Разумеется, Временное правительство, заинтересованное в продолжении участия России в войне «до победного конца» на стороне Англии и Франции против Германии и Австро-Венгрии, не могло оставить без внимания эти стороны деятельности большевистской печати. Поэтому вскоре после Июльского выступления Временное правительство предприняло ряд мер, ставших впоследствии основой для сворачивания либерализации общественной жизни в целом, хотя и направленных изначально именно против большевистских газет «Правда», «Солдатская правда» и «Окопная правда». С подачи правительственных чиновников и не без участия возглавившего правительство вскоре после Июльского выступления А. Ф. Керенского в проправительственной прессе развернулась настоящая антибольшевистская кампания, имевшая цель устранение большевиков как политических противников. И основной составляющей антибольшевистской газетной кампании стало их обвинение в сотрудничестве с германским генеральным штабом. Следствием этого стало временное устранение большевиков с арены политического противостояния в 1917 г. Но на чём основывались обвинения в шпионаже? И с чего началась фактически продолжающаяся по сей день вакханалия обвинений?
Во-первых, всё, что происходило в России в течение 1917 г., было связано с деятельностью возвращавшихся на родину политэмигрантов, чувство единения которых, сохранявшееся за границей, после Февраля в одночасье было нарушено, что становилось заметным ещё по разговорам в шедших на родину поездах. «Вагоны были переполнены, — вспоминал Илья Эренбург. — Эмигранты, разумеется, сразу начали спорить: одни были „оборонцами“, другие стояли за Ленина. В одном купе дело чуть было не дошло до драки… кто-то хрипло кричал: „А чем твой Плеханов отличается от Гучкова?!“… Путь был долгим; наконец мы доехали до последней шведской станции — Хапаранда. Перешли через мост. Вот и русские офицеры — это пограничная станция Торнио. Встреча была неласковой. Поручик, посмотрев на мой паспорт, злобно сказал: „Опоздали! Кончилось ваше царствие. Напрасно едете“. Это было 5 июля».
События в России действительно тогда развивались стремительно, и возвращавшиеся с разных сторон эмигранты бывали подчас неприятно удивлены тем, как их принимали на родине: «Мы не знали о событиях в Петрограде и приуныли… В Хельсинки кто-то нам рассказал, что в Петрограде большевики попытались захватить власть, но их усмирили. В вагоне атмосфера накалилась. Один из „оборонцев“ кричал о „пломбированном вагоне“, о „предательстве“ и вдруг сказал: „Мы поможем разобраться… Вы что хотите — бунтовать? Не выйдет, голубчики! Свобода свободой, а вам место в тюрьме“. Тотчас один из эмигрантов, присоединившийся к нам в Лондоне тщедушный еврей, который всё время терял очки и глотал какие-то пилюли, вскочил и тоже стал кричать: „Не тут-то было! Пролетариат возьмет власть в свои руки. Кто кого посадит — это ещё вилами на воде писано!“».
Такой же митинговой, как в описанном Эренбургом вагоне, была обстановка и на родине, в Петрограде и Москве. Эренбург от такой обстановки, как он сам потом вспоминал, даже «съёжился»: «В Париже все говорили о „бескровной революции“, о свободе, о братстве, и вот ещё мы не доехали до Петрограда, а они грозят друг другу тюрьмой. Я вспомнил камеру в Бутырках, парашу, маленькое оконце… В Хельсинках офицер, захлебываясь от восторга, рассказывал: „Казаки им всыпали… А как прикажете с ними разговаривать? Ведь это босячье! Хорошая пулемётная очередь! Другого языка они не понимают!“».
Прибывавшие на поездах политэмигранты сразу вливались в политическое противостояние, попеременно перераставшее в противостояние вооружённое: нежданно «свалившуюся» им на голову свободу каждый понимал по-своему, и это своё понимание принимался из всех сил воплощать на практике, используя всё, в том числе ранее недоступные средства. Одним из таких «средств» и стала публикация газеты «Живое слово» в номере от 5 июля 1917 г. под набранным крупным шрифтом заголовком «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы!», положившая начало масштабной антибольшевистской кампании.
Это если коротко. Теперь обо всём этом подробнее.
4.1. «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы!»
«При письме от 16 мая 1917 года за № 3719 начальник штаба Верховного Главнокомандующего препроводил Военному Министру протокол допроса от 28 апреля сего года прапорщика 16 Сибирского стр. полка Ермоленко. Из показаний, данных им начальнику разведывательного отделения штаба Верховного Главнокомандующего, устанавливается следующее. Он переброшен 25 апреля сего года к нам в тыл на фронт 6 армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией. Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры Германского Генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведут в России агент Германского Генерального штаба и председатель Украинской секции „союза освобождения Украины“ А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено стремиться всеми силами к подрыву доверия Русского народа к Временному Правительству. Деньги на агитацию получаются через некоего Свендсона, служащего в Стокгольме при Германском посольстве. Деньги и инструкции пересылаются через доверенных лиц. Согласно только что поступившим сведениям, такими доверенными лицами являются в Стокгольме: большевик Яков Фюрстенберг, известный более под фамилией Ганецкий, и Парвус (доктор Гельфант). В Петрограде: большевик, присяжный поверенный М. Ю. Козловский, родственница Ганецкого — Суменсон, занимающаяся совместно с Ганецким спекуляциями, и другие. Козловский является главным получателем немецких денег, переводимых из Берлина через „Дисконто-Гезельшафт“ на Стокгольм „Виа-Банк“, а оттуда на Сибирский банк в Петрограде, где в настоящее время на его счету имеется свыше 2 000 000 руб. Военной цензурой установлен непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и большевистскими лидерами. По распоряжению Временного Правительства вчера были выключены телефоны во всех большевистских организациях, в типографиях, занятых большевиками, и в частных квартирах большевиков. Ввиду угрозы большевиков захватить телефонную станцию, на Морскую улицу к помещению, занимаемому телефонной станцией, был послан бронированный автомобиль. По полученным сведениям, большевики готовили нападение на контр-разведывательные отделения Генерального штаба. К помещению, занимаемому отделением, был выслан бронированный автомобиль».
