печаль, и ожидание чего-то хорошего, радостного…
На столе среди цветастых чашек, тарелок с мелко нарезанными огурцами, медом, ломтиками хлеба, пирожками — мясными, капустными, морковными — шумел электрический самовар. Анна Анисимовна уселась рядом с Настей, тоже лицом к Степанову портрету, сказала с радушной улыбкой:
— Кушай. Не стесняйся, бери, чё тебе нравится.
Сама сразу взяла длинный ломтик домашнего хлеба, подцепила вилкой картофелину. Настя, помедлив немного, тоже потянулась к картошке.
Анна Анисимовна одобрительно глянула на нее, налила из глиняного кувшинчика полный стакан молока и придвинула его к Насте:
— Займись-ка. Летняя картошка с молочком шибко вкусная бывает.
— Больше не надо, тетя Аня, — взмолилась Настя, когда спустя несколько минут к опустевшему наполовину стакану снова приблизился кувшинчик.
— Ладно, коли так, — согласилась Анна Анисимовна. — Давай, огурчиков поешь. Поди, нонче их ишо не пробовала.
— Пробовала, — улыбнулась Настя. — Недавно целую сетку покупала.
Анна Анисимовна небрежно повела рукой:
— Знаю я покупные. Бабы на базар переростки таскают, чтобы весили больше, а получше да посочнее на засол оставляют. А у меня, погляди, огурцы дак огурцы. Похрусти-ка.
— Очень вкусные, тетя Аня.
— А то как же! — подхватила Анна Анисимовна. — Сегодня с грядок нарвала. Пошто раньше-то не приходила? Угостила бы. Урожай нонче, слава богу, добрый, каждый день по полному лукошку собираю.
Анна Анисимовна с достоинством поджала губы и начала наливать в блюдце густой душистый чай.
— Месяц целый тебя не было видно. Поди, к родителям ездила?
— В Казахстане была. Там у меня дядя в совхозе живет.
— Окромя его у тебя никого рази нету?
Настя убрала со стола руки, сцепила их на коленях:
— Есть еще у меня тетя, в Пензе живет, — ответила застенчиво. — И к ней заезжала. Весело у них, ребятишек шестеро. Муж у нее инженер-конструктор, и сам детские колясочки для дома мастерит.
Анна Анисимовна не могла удержаться, спросила напрямик:
— Скажи-ка, много вас тама, в детдоме, было?
Настя не удивилась вопросу, только жар еще сильнее разлился по ее лицу и опустились ниже длинные темные ресницы.
— Трехэтажный дом занимали…
«Значится, правду сказывал тогда, на покосе, Кондратий: погибли ее родители». Анна Анисимовна представила мысленно высоченный дом, полный сирот, и ей сделалось жутко. Откуда их столько набралось? Ведь война-то кончилась уже давно и не у всех, наверное, родители в аварию автомобильную угодили.
— Вы не подумайте, что там плохо нам было, — торопливо, будто оправдываясь, сказала Настя. — Кормили нас, одевали, учили. И воспитатели попались хорошие. Я и сейчас с ними переписываюсь.
— Откудова уж хорошему быть! — вырвалось у Анны Анисимовны. — Рази детдомы могут родительское тепло заменить? Слава богу, хоть мой Степка и рос при нужде, однако ж крыша над его головой была своя, родная. В приют я его ни в жись, ни при какой напасти не отдала бы, пущай тама всего вдоволь.
Настя зашевелилась, перевела взгляд на дверь.
— Большое вам спасибо, тетя Аня, — сказала, поднимаясь из-за стола. — Засиделась я, пойду.
— Постой, — ухватила ее Анна Анисимовна за рукав. — Чё ты вздумала уходить на ночь глядя? Спи здеся, места в избе хватит. Лягешь вона на диван. Чай, одной-то в пустой школе наскучило уж.
Настя нерешительно стояла около стола, глядя на боковое окно горницы, из которого виднелось освещенное луной школьное здание. Заметно было, что ей самой не очень-то хотелось возвращаться туда, в комнату со скрипучей раскладушкой и тревожными ночными шорохами под полом и за стеной.
— Не ломай голову, худое тама не случится! — бойко проговорила Анна Анисимовна. — Свет ты потушила? Потушила. Дверь заперла на замок? Заперла. Ишо чё надобно?
И тут же распорядилась:
— Помоги-ка мне со стола убрать. Да свитерок побереги, вона на гвоздике передник мой висит, возьми.
Настя накинула передник, завязала тесемки на спине, поглядела на себя в зеркало и повеселела. Передник был клеенчатый, с розовыми цветами и очень шел ей.
Заметила это и Анна Анисимовна.
— Длинноват тебе, но сидит ладно, — сказала, осмотрев Настю. — Молодухой заправской стала, которых на порошках для стирки рисуют.
Они вместе отнесли на кухню посуду. Вместе полоскали тарелки и чашечки под рукомойником, налив в него остаток теплой воды из самовара. Когда вся посуда была уложена в шкафчик, прибитый к стене, когда, вымыв руки и потушив свет, вышли из кухни в горницу, Анна Анисимовна сказала негромко:
— Все ладно, только вот хозяйство остается без присмотра. Корову и овечек я, конечно, отведу к добрым знакомым в Марьяновку. На этот счет беспокойства у меня нету. Изба тоже никуда не денется, двери и ворота на замок закрою. Огород догляда требует. Огурцы покрупнее можно раньше в кадку собрать и засолить. А меньше нельзя трогать — им ишо расти да расти. Морковь ишо растет, капуста… Узнают угланы, что я уехала надолго, табуном полезут в огород: все посрывают, грядки перетопчут.
— Тетя Аня, — быстро отозвалась Настя, — присмотрю я за огородом. Мне ведь здесь рядом.
— Твоя подмога мне и надобна! — обрадовалась Анна Анисимовна. — Будет догляд, ребятишки не посмеют безобразничать. Сама понимаешь, от сына я быстро уехать не смогу. Може, месяц целый придется гостить. А тебе из школьного окошечка все видно.
Настя украдкой посмотрела на портрет Степана.
— Вы не тревожьтесь, тетя Аня, поезжайте спокойно, — сказала доверчиво. — Если надо будет… я вас и на станцию провожу.
— Ладно, опосля поговорим. Ложись, отдыхай.
Анна Анисимовна сняла с дивана шелковое покрывало, принесла простыню, коричневое шерстяное одеяло с белым олененком посередине, две подушки. Себе постелила на кровати.
— Ты не сиди, раздевайся, — сказала Насте, гася свет. — Смущаться тута некого. Какой сон увидишь, завтра расскажешь. Може, Степка тебе приснится. Нонче он весь отпуск на диване спал.
ГЛАВА 13
Солнце только-только поднялось над дальними лесами, еще чувствовалась оставшаяся с ночи свежесть, еще над Селиванкой, запутавшись в прибрежных ивах и ольхах, неподвижно висел туман, а Марьяновка уже ожила. Протяжно мычали коровы, звенели колокольчики на ременных ошейниках, слышался неторопливый говор вышедших из домов женщин и стариков.
Анна Анисимовна стояла у своих ворот наготове, с хворостиной в руке, поджидала стадо. Когда коровы наполнили пригорок топотом, когда пастух Никодим Ануфриев в том же отстиранном пиджаке, желтых сандалетах, но в кепке-восьмиклинке вместо соломенной шляпы поднял, приветствуя, жилистую руку, Анна Анисимовна открыла ворота и выпустила Милку и овец. Овцы — те сразу помчались к стаду и растворились в нем. А корова не отходила от хозяйки. Грустно глядела на нее фиолетовыми глазами и тыкалась шершавыми ноздрями в давно знакомое и привычное бордовое платье. Анна Анисимовна обняла Милку за шею рукой и так постояла в раздумье.
Пастух,
