глядя на них, хмыкнул:
— Животина, а понятие имеет. Чувствует расставанье-то. Не кручинься, Анна, присмотрю я за твоей скотиной. Место у меня во дворе найдется и для коровы, и для овечек. Коли день-деньской с ними, вечера-то уж не пожалею. Не останется твоя Милка недоенной. Как старуха померла, всем бабским делам научился. И молочко не пропадет, через сепаратор его буду пропускать, который на ферме. Приедешь, маслом и сметанкой тебе сдам. Согласна на такой вариантик?
Анна Анисимовна обрадовалась:
— Спасибо, Никодим. Тебе-то уж я доверяю, потому как ты всю жись возле скотины. Отблагодарю, как вернусь, гостинцами московскими. Вин разных тебе привезу, закусочки.
— Гостинцы там, конечно, добрые, — заулыбался пастух. — Но скажу, Анна: лучше твоей медовухи и огурчиков ничего на свете нет.
— Може, вынести? — заторопилась сразу Анна Анисимовна.
Но пастух заважничал, остановил ее:
— После, после, Анна. Как вернешься. С утра я, сама знаешь, не употребляю хмельное.
Он вытащил из нагрудного кармана «беломорину», прикурил, чиркнув для шика сразу тремя спичками, и спросил, выдыхая дым уголком рта:
— Ехать-то когда думаешь?
Анна Анисимовна отпустила корову, ласково толкнула ее вперед и смотрела жалостливо, пока Милка не Догнала стадо.
— Сёдня вечерком на поезд надобно сесть, — ответила Никодиму, сделав шаг к раскрытым воротам. — Пойду собираться.
— Значится, в самую аж Москву покатишь? Да-а, привалила тебе радость, остальными марьяновскими бабами невиданная. Не забудь, привет там большущий от меня Степану передай. Жалко, мало мы с ним покалякали. Да-а… А с огородом как? Не пропадут огурчики?
— Не пропадут, — отозвалась Анна Анисимовна. — Настасья, учительша, за ими присмотрит.
— Будет ли ей когда присматривать? Послезавтра-то ребятишек она начнет учить. В сентябре в школах, сама знаешь, хлопот по самую макушку, найдет ли времечко Настасья?
— Найдет. Тут рядышком.
Стадо уже обогнуло школу и скрылось в логу, а пастух Никодим все еще топтался у избы на пригорке, донимая хозяйку расспросами.
— Вот какое любопытство опять меня взяло… Сказывают в деревне, будто бы Настасья невесткой тебе стала, днюет и ночует в твоем доме. И сам я вчерась видел, как вы с ней в огороде возились.
Анна Анисимовна строго поджала губы, посмотрела на пастуха с прищуром:
— Хотя б и возились. Огородики-то у нас рядышком. Я ей подсобляю, она — мне. Рази от того мы породнились?
— Так-то оно так, — согласился Никодим, вздохнув. — Видать, сын твой не разглядел ее. Настасья и лицом пригожа, и грамотная, и обходительная, доброй бы женой ему была. А обзавестись семьей Степану уж пора, выучился…
— Это его самого забота, — перебила Анна Анисимовна пастуха. — Иди, Никодим, коровы вона к лесочку уж направились. А оттудова рукой подать до хлебов. Заберутся, помнут — оштрафуют тогда тебя.
— Какие уж теперь хлеба, — сказал пастух, нехотя снимая кнут с плеча. — Рожь целиком обмолотили… Ну, будь здорова, Анна, счастливо тебе съездить.
— Прощевай покуда.
Анна Анисимовна одарила пастуха напоследок приветливым взглядом. Не забывала все же, что скотину у него оставляет. Но ушел Никодим, и она переменилась в лице, дала волю щекочущей горло досаде:
— Дурень старый, распустил язык: снохой, мол, учительша стала, ночует в твоей избе. Пущай ночует, сама я ее позвала. Никого у её здеся нету, одна-одинешенька. Другие девки в Марьяновке при живых-то родителях с городскими ночами по лесочкам да логам шляются, об их бы посплетничали…
Сумрачная поднималась Анна Анисимовна по крылечку. Но вошла в горницу, увидела на столе зашумевший самовар, прибранные аккуратно кровать и диван, Настю в пестром халатике, стоя расчесывающую волосы перед зеркалом на дверце шифоньера, и глаза у нее подобрели, складки у уголков рта разгладились.
— Чё в эдакую рань поднялась-то? — спросила певуче. — Поспала бы ишо пару часиков. Выйдем опосля обеда, и то будет хорошо.
Настя, уже освоившаяся в избе, привыкшая вставать почти одновременно с хозяйкой, улыбнулась весело, сгоняя с лица следы недавних затаенных дум.
— Выспалась я, тетя Аня. На время не смотрите, оно быстро пробежит. А вам в дорогу собираться…
Котенок Мишка, выросший, с гладкими боками, подпрыгнул у Настиных ног, как бы подтверждая ее слова и торопя тоже. Теперь, на время отсутствия хозяйки, котенок переходил на жительство в школьную комнату и, видимо, почуяв это, не отходил от заведующей школой, всячески старался понравиться ей.
Насте еще хотелось постоять у зеркала, но постеснялась хозяйки, отошла с расческой в руке к окну.
— А и верно, надобно спешить, — сказала Анна Анисимовна, довольная и рассудительностью Насти, и тем, что она успела в горнице прибрать, самовар вскипятить и себя в порядок привести. — Хлопот перед дорогой шибко много.
Попив чаю, Анна Анисимовна и Настя вышли в огород. Вдвоем споро работалось. Самые сочные и ровные из собранных с грядок огурцов сложили в плетенку — для Степана. Другие высыпали в дубовую кадку — на засол. А оставшуюся мелочь укрыли лопушиными листьями — от глаз ребятни и на случай заморозков.
Потом наводили порядок во дворе. Поставили к стене деревянное козлы и распиленные чурбаки, смахнули жесткой березовой метлой с земли опил и щепки. Анна Анисимовна поводила железными вилами у хлева, подбирая выпавшие клочья сухого, с земляничными листьями, разнотравья. Кинула собранное наверх, туда, где над жердяной площадкой громоздилось сложенное недавно запашистое сено. Было нынче его порядком. Воз целый дали из бригады за ее и Степанову работу на покосе, еще с полвоза Анна Анисимовна накосила сама, не спросясь, в овражках. «Прикуплю ишо немножко у марьяновских да соломки у Семеныча попрошу, и можно зимовать», — подумала успокоенно.
В избе, глядя на висевшие на гвоздях ватную телогрейку, плащ с косыми карманами и серое демисезонное пальто, Анна Анисимовна постояла в раздумье, обхватив рукой подбородок: «Брать лопотину али нет? Возьму! Вдруг похолодает, к осени ить времечко идет».
ГЛАВА 14
Когда Анна Анисимовна и Настя вышли на улицу, был полдень.
— Ты уж присматривай тута за хозяйством, хорошенько присматривай.
Сказав так, Анна Анисимовна поглядела на солнце среди редких белесых облаков, налитое, искристое, но предвещавшее скорую осень, на пустынную, безучастную к ней Марьяновку и напоследок — на занавешенные окна своей избы, которая за многие годы еще ни на одну ночь не оставалась беспризорной.
Вздохнула: жаль, нет собаки, чтобы стеречь двор. Приводила она как-то со станции рыжего голодного пса, но недолго пожил пес у нее. Наевшись, начал метаться и скулить, силился сбросить цепь и ошейник. А однажды, когда Анна Анисимовна проходила мимо к хлеву, хватанул ее за ногу. Хорошо еще, в сапогах она была, а то бы не миновать больницы. Разозлившись, она ударила пса черенком лопаты по хребтине. Лопатой же
