– Не принимайте никого! сказала Marie. Слышите, – никого, никого! Никто не долженъ знать, что я больна!
– Постой-ка, подумалъ Онисимъ Сергеичъ, дай-ка я запою съ ея тона. А если, сказалъ онъ, придетъ… Пустовцевъ?
Глаза больной засверкали, губы задрожали, она приподнялась на подушкахъ, и высвободивъ изъ-подъ одѣяла исхудавшую руку, сдѣлала нетерпѣливое движеніе.
– Не напоминайте мнѣ объ этомъ….. сказала она грозно. Оставьте меня, папенька!
Послушный отецъ медленно пошелъ изъ комнаты дочерниной. Лицо его приняло выраженіе добродушнаго спокойствія. "Знаемъ теперь, говорилъ онъ, улыбаясь, что за боль такая. Поссорились, видишь, и погрозили одинъ другому презрѣніемъ, а можетъ, и ненавистью. Ну, бѣды еще немного! Милые бранятся, только тѣшатся, говоритъ пословица".
Но напрасно Онисимъ Сергеичъ такъ легко и такъ заранѣе утѣшалъ себя. Пришлось ему бѣдному провести не одну ночь безсонную, не однажды сплакнуть въ тишинѣ своего кабинета, не одинъ разъ позабыть казенную пору обѣда. Бѣдная Елева, обреченная въ сидѣлки то близъ матери, то близъ сестры, тоже выбивалась изъ силъ. Положеніе этой доброй дѣвушки было истинно – жалко. Соломонида Егоровна стала, крайне раздражительна, и болѣзненные капризы свои вымещала большею частію на Еленѣ, потому что прислуга, какъ водится, всегда умѣла найти благовидный предлогъ убраться подальше отъ привязчивой барыни. Елена терялась въ предупредительныхъ угожденіяхъ, и все по напрасну. Marie же просто не могла терпѣть своей сестры, и лишь только завидитъ, что Елена входитъ къ ней въ комнату, тотчасъ отворачивалась къ стѣнѣ, или накрывалась одѣяломъ, сохраняя упорное молчаніе. Онисимъ Сергеевичъ, всѣми помыслами доброй, довѣрчивой души своей обращенный единственно къ больнымъ, не замѣчалъ несправедливыхъ ихъ притязаній, и самъ иногда, не знать за что, дѣлалъ выговоры Еленѣ. Горько плакала бѣдная дѣвушка, не понимая причины возставшаго на нее гоненія. А дѣло-то, кажется, очень ясно; не такъ ли, мой догадливый читатель?
Одному Жорженькѣ ни до чего не было дѣла. Связавшись съ Чикарскимъ и подобными ему, онъ большую часть времени проводилъ въ модной рестораціи Дерибальскаго, гдѣ практиковался на билліардѣ, вѣроятно приготовляясь къ артиллерійской службѣ. Домой онъ являлся иногда за тѣмъ лишь, чтобъ пообѣдать, да и то почти всегда не въ пору, а вечеромъ пріѣзжалъ всегда поздо на извощикѣ неизвѣстно откуда. Онисимъ Сергеевичъ давно ужь сбирался дать ему хорошій нагоняй: но утромъ онъ заставалъ кровать Жорженьки пустою, а вечеромъ, умаявшясь около больныхъ, ложился спять, и родительское внушеніе откладывалось до другаго, болѣе удобнаго времени. Чикарскій постарался открыть своему питомцу хорошій кредитъ у одной пріятельницы своей Домны Давидовны Толстиковой по десяти процентовъ въ мѣсяцъ, и сыночекъ кутилъ напропалую на счетъ добраго папеньки и нѣжной маменьки.
Мѣсяца черезъ полтора Соломонида Егоровна начала оправляться и входить въ хозяйство, запущенное во время ея болѣзни. Это обстоятельство было новымъ поводомъ всякую минуту упрекать Елену въ небрежности и въ томъ, что она болѣе любить заниматься "воображеніями", чѣмъ нужными дѣлами. Казалось, Соломонида Егоровна избрала старшую дочь мишенью для стрѣлъ, приготовленныхъ для кого-то другаго; казалось, она обливала желчью язвительнаго негодованія не того, кого бы ей хотѣлось.
Но упорнѣе была удерживаема на страдальческомъ одрѣ Marie. Доктора истощали все свое искуство, и на порядкахъ истощивъ терпѣніе и кошелекъ Онисима Сергеевича, порѣшили, что имъ ужь дѣлать нечего, и что лучше будетъ отправить больную за границу попутешествовать и попользоваться водами. Къ тремъ мѣсяцамъ Marie встала, но съ признаками болѣзни губительной, страшной. Изхудавшая, блѣдная, она едва двигалась изъ комнаты въ комнату, и малѣйшій стукъ производилъ въ ней нервическіе припадки. Къ ужасу своему, она видѣла, что нарочитая худоба обнаруживала присутствіе другой болѣзни, которая въ одномъ случаѣ почитается благословеніемъ неба, а въ другомъ – стыдомъ и поношеніемъ…
Отъ Соломониды Егоровны не могло это укрыться, и она рѣшилась сказать все Онисиму Сергеевичу. Но приступъ къ такому объясненію былъ слишкомъ труденъ и не для такой, какъ Соломонида Егоровна, женщины, Какъ часто, вооружась, по видимому, полной рѣшимостью, она терялась на первомъ же словѣ и торопливо спѣшила сама потомъ скрыть темный намекъ отъ настороженнаго вниманія своего мужа!
Между тѣмъ толки самые соблазнительные, самые обидные для семейства Небѣды, ходили во цѣлому городу. Добрая слава лежитъ, а худая по дорожкѣ бѣжитъ, говоритъ русская пословица. Вѣстовщики, и особенно вѣстовщицы истощались въ изобрѣтеніи сплетней, передавая ихъ другъ другу подъ величайшимъ секретомъ, – способъ, какъ извѣстно, самовѣрнѣйшій, чтобъ разгласить что нибудь подъ рукою. Конечно, никто не смѣлъ сказать чего нибудь оскорбительнаго въ глаза Онисиму Сергеевичу: но нельзя жь было не замѣтить этихъ подозрительныхъ улыбокъ, этого переглядыванья и перешептыванья при появленіи Небѣды, этой принужденности въ обращеніи, и наконецъ – этого намѣреннаго отчужденія прежнихъ знакомыхъ отъ опозореннаго сплетнями дома. Удаленіе Пустовцева на дачу, его мрачность и какая-то необъяснимая робость, плохо прикрываемая дерзкими взглядами, а главное – стараніе по возможности избѣгать встрѣчъ съ Небѣдой, – все это служило сильнымъ подтвержденіемъ дурныхъ слуховъ, ходившихъ изъ улицы въ улицу, изъ дома въ домъ. Прислуга, обыкновенно принимающая въ такихъ дѣлахъ самое дѣятельное участіе, вредила репутаціи цѣлаго семейства Небѣды неотразимо-страшно. Нѣсколько дней сряду изъ рукъ въ руки ходило письмо повара Небѣдовъ къ своему сыну, и многіе изъ господъ собственноручно списывали его, какъ важнѣйшій, по ихъ мнѣнію, документъ. Благодаря Семену Семеновичу Трухтубарову, авторъ имѣетъ возможность сообщить оное читателямъ. Вотъ это письмо:
Любезнѣйшій сынъ нашъ!
"Посылаю вамъ заочное наше радительское благословеніе, которое на вѣкъ бы послужило вамъ и чтобъ вы знали, что у насъ въ домѣ оченно неблагополучно, и весма мнѣ сумнительно, каково глупы наши господа, ибо материнское сердце оченно близко къ своему дѣтищу, но опять разсуждено, что природа къ тому влечетъ, не только люди, но и псы имѣютъ любовь свою къ дѣтямъ, и ради того умонепостижимаго поведенія нашихъ господъ, такъ какъ они совершенно сбились, какъ говорятъ простолюдины, съ пантелыку и нападки чинятъ на старшую барышню нашу, а она вовсе безпричинна, а меньшая-то, то есть, не хорошо себя повела и уже обрѣтается съ будущимъ, какъ намъ докладно извѣстно отъ Варвары Ивановной, барышниной комнатны, которая при семъ свидѣтельствуетъ вамъ уважительный поклонъ и заочный поцалуй.
Въ постскриптумѣ было написано: "держите это про себя, то есть, въ секретѣ".
Но, какъ видите, въ секретѣ это не удержалось. Сынъ повара прочиталъ посланіе своего родителя въ людской, а изъ людской, черезъ любимую горничную, оно перешло въ гостиную, изъ гостиной въ другую, изъ другой въ третью и такъ далѣе. Въ силу такихъ обстоятельствъ, многія изъ барынь, охотницъ знать, что у кого даже въ кухнѣ варится и жарится, прибавили жалованья своимъ горничнымъ и кухаркамъ, которымъ секретной статьей домашняго контракта вмѣнялось въ обязанность разузнавать всѣ городскія вѣсти и сплетни. Отъ этого, по видимому, незначительнаго обстоятельства хозяйственная економія во многихъ домахъ потерпѣла значительное разстройство, потому что многія барыни, принимая отъ своихъ кухарокъ отчеты въ ежедневныхъ расходахъ, рѣшительно стали пренебрегать контролемъ, когда сметливая приспѣшница въ крайне сомнительномъ бюджетномъ казусѣ накидывала какую нибудь свѣжепросольную новость, заставлявшую строгую барыню трепетать отъ нетерпѣнія передать эту новость другимъ, разумѣется, по секрету. Туалетныя занятія многихъ госпожъ тоже потребовали больше времени по той причинѣ, что горничная, обыкновенно причесывавшая барыню, иногда лишнихъ разовъ десять принималась за гребешокъ, прежде чѣмъ успѣвала перевязать ленточку или снурокъ у корня косы. А это потому, что барыня, узнавъ отъ своей повѣренной нетерпѣливо ожидаемую сплетню, никакъ не могла покойно сидѣть передъ зеркаломъ; и безпрестанно вертѣлась, приводя въ отчаяніе привиллегированную вѣстовщицу безконечнымъ продолженіемъ прически волосъ, поминутно ускользающихъ изъ ея напомаженной руки. Въ Клубѣ же и рѣчи другой не было, какъ о Небѣдахъ да о Пустовцевѣ. Почтенные Члены одинъ передъ другимъ старались удивить новостями своихъ слушателей, и горячимъ спорамъ конца не было. Семенъ Семенычъ даже немножко повздорилъ съ Созонтомъ Евстафьевичемъ, который вздумалъ отвергать одну нелѣпость, которая, дѣйствительно, ни на что похожа. Въ самомъ дѣлѣ, нельзяжь было согласиться, что Пустовцевъ магометанской вѣры, когда въ формулярѣ его ясно значилось, что онъ православнаго вѣроисповѣданія.
