перед толпой, собирающие подачки. Пора им узнать, что наши хлысты не разучились рвать кожу. Мой камень в вас, пиявки, в вашу недобросовестность, бездарность и подкапывание под строительство современности, за которое ратуете, наш камень в вас, провокаторы искусства.
О танго
М.м. г.г.
Моя задача не опровергать господ докладчиков, а указать на роль танго и его неизменное значение. Происхождение танго безразлично. Ещё томительней выслушивать дребедень и замусленные тряпки дешёвого остроумия и хвастовства, пересказы скучнейшего из манифестов Маринетти318 и стряпанные по общему шаблону декларации, бездарно и неизвестно для чего составляемые. Танго скучен и вял. О нём одном не стоило бы говорить, если бы не существовало гораздо более важного – увлечения танго. Вдруг вспыхнула грозная эпидемия, разросшаяся и победительная, сломившая все преграды и имя которой стало мировым. Борьба с ней только увеличила её силы. Речь о ней проползла туда, где никогда не заводили речей о танцах, и разбор увлечения танго может сказать нам, приемлем или нет этот танец для нас и нашего дела.
О как ясн<ы> пути, по которому танго пришёл к владычеству. Что наш день – умирающая любовь, которая, как жалкая лисица, бежит от настигающего её свободного человека. Она чувствует, что часы её сочтены, и скоро узнает ласку зубов. Глупая любовь, петля разрывающаяся, перепиливаемая цепь – она глядит своими жалобными глазами на город, который, казалось, вначале [своими] бульварами, ресторанами, кафе, легионами проституток расширил границы её государства. И на медленно ленивые волны вечернего прибоя человек набросил плоты, плоты, качания которых привели в движение стаи машин и погнали бешеное электричество319, чтобы оно, зажигая фонари, наконец, разорвало сумрак вековой ночи. Ленивому нет места. Самодержавный труд, исступлённый и настойчивый, завоёвывает последнюю пядь бытия. Спасайтесь же [медленные] плакучие люди, бегите, одержимые истомой и изнеможением вслед за любовью, ибо она – ваша мать. Но дальше некуда. Жизнь вас не приемлет, вы чувствуете, что негодны, мертвы, ищете сильных ощущений, острого, превозносите культ пола и плывёте в уксусе разврата. Напрасно скука и томление одолевают вас. И вот приходит к вам, как последняя грёза, как тризна, как похоронный обряд – ночное танго. Пробудитесь на последний момент. Это качание сифилитических бёдер, ленивое и медленное, как замирающие размахи качелей, – вот ваша последняя радость и отдохновение. Все, уходящие из жизни, идите под сень этого танца, создавая многотысячные полки. Ещё, ещё насладитесь! До конца измените платья, причёски, цвета материй, чтобы все говорили о том, что вы одержимы последней вспышкой [ваших] гниющих бёдер – что вы одержимы танго.
Танго не начало нового танца, а завершение и конец. Танго – знамя умирающей похоти и её агония. Танго неприемлем для строителей будущего, для врагов земли, и потому прав Маринетти. Abas Tango320. Но только этот танец не может быть вредным. Он – не носитель заразы, а вскрывшийся нарыв любви.
Но вместе с этим важно и иное. Не будем останавливаться на полпути. Умирающие и уходящие, ленивые и медленные люди уже напитаны нашим днём и одеты им. Их души, <отравленные> в корне, гнилые и немогущие уцелеть, дрожали вет<вя>ми под небом новых дел. До них доносился через закрытые окна, за которыми они, лёжа на коврах, глядя в сереющее от сумерков небо, [до них] доносился рокот [машин] площадей, их глаза обволакивали зрелища типографий, расплёвывающих по земле каждый следующий день на заре миллион газет, их ум насыщался круговоротами стачек, митингов и солидарной борьбы. Но солидарность людей грядущего не бросается в глаза, ибо ещё слишком много ячеек и слабы разбеги. А дети любви и ленивые – одинаковы. Вот почему, когда пришло время последних дел, пришло танго, они все отдались ему сразу во всех концах земли, лавиной, и подражание возносило танго всё выше. Вот почему слово танго стало магическим. И нисколько не удивительно, если имел место факт, когда фабрикант, желая сбыть запасы материй выцветших и рыжих, назвал их танго, и всё было раскуплено до последнего куска.
Футуризм и всёчество
М.м. г.г.
Мой доклад да будет вам проводником в городе современного искусства. Великое строительство, совершающееся там, должно рано или поздно дохлынуть и до вас, и я доволен моей ролью провозвестника и глашатая неожиданных откровений Сегодня. Неведомое обуревает мастеров, невиданным кажется остервенение, с которым проводят они своё дело в жизнь, противодействие, что оказывают новаторам – насилие, кажется, впервые стало спутником эстетики. Мы присутствуем при великом бунте и утверждении, при великой борьбе, имя которой – борьба за искусство.
М.м. гг., я не свидетель её, но участник, я в первых рядах бойцов и это моя гордость: есть и моя мысль и моя боль в том приливе, что захватил жизнь. Я не могу говорить в качестве свидетеля, я пристрастен, но тем лучше, я фанатик, но тем лучше, ибо мой фанатизм – отблеск зарева, имя которого – борьба за искусство.
Я считаю бесполезными и даже ошибочными обычные исторические введения, но сегодня обращусь к ним, чтобы воссоздать историческую обстановку, в которой возникли сегодняшние направления, и потому, что этот приём – единственно удобный для вас. Прошлый век – мне как-то странно употреблять слово «прошлый» по отношению к XIX веку по Р.Х., ибо он неизмеримо более далёк от нас и более нам чужд, чем XVII век в России, древнее царство Египта или даже время пещерного человека. Но об этом речь будет впоследствии – прошлый век представляет картину различных направлений, но неизменно построенных на одном, от предков унаследованном убеждении, которое именуется реализмом и выражается в лозунге – искусство подражает природе. В данном случае, употребляя слово реализм, я имею в виду не определённую литературную или художественную школу в противовес классицизму или романтизму – реализмом тут именуется мастерство, сохраняющее в произведениях искусства те же временно-пространственные отношения вещей, что существуют и в жизни, напр<имер>, историческую последовательность, историческую правду, перспективу, логику, синтаксис нт. п., и в этом смысле и классицизм, и романтизм, и реализм в узком смысле, и символизм, и отчасти футуризм – одинаково принадлежат к реализму. XIX век лишь по одному имеет право на историю – в искусстве он был, в общем, исключительно бездарным и малоценным веком, никогда и живопись и словесность не падали так низко – имеет право потому, что явился ареной начала борьбы реализма в искусстве с нереализмом.
Эта борьба началась во Франции в годы второй империи под флагом импрессионизма и составляла ядро последующих течений, причём
