Она покачала головой.
— Нет. Не меня — себя. Откуда ты только взялся такой…
Размышляя после, он со спокойной грустью сознавал: ей, юной огненной птице, слишком страшно было потерять свободу — настолько, что и смутный призрак неволи пугал ее.
Понял.
Легче не стало.
…Мастер сбросил промокший плащ и вошел следом за хозяином. Дом был просторный, из крепких дубовых бревен, весь изукрашенный резьбой: на большую семью строили — а вышло так, что жили здесь только двое, отец и дочь. В большой комнате ярко горел камин, на столе лежала книга: до прихода гостя хозяин расписывал затейливыми инициалами и заставками тонкие листы снежно-белой — гордость тарно Ноара — бумаги. Рядом на отдельных листах были разложены уже готовые миниатюры.
— Красивая книга будет, — сказал Мастер, рассматривая искусную работу. — Гэленнар рисунки делал?
Къертир кивнул. Картины Гэленнара невозможно было спутать ни с чем; Къертир любил его работу и часто просил помочь.
— Хочешь, я сделаю к ней оклад и застежки?
— Кто же откажется от твоей работы, Мастер Гэлеон! Думаю, Сказитель Айолло будет рад, что и ты поможешь ему.
— Так… — задумался Гэлеон. — Хризопраз, халцедон, вечернее серебро… или все-таки аметист-ниннорэ?.. Нет, наверно, хризопраз…
Къертир усмехнулся:
— Однако же!.. Ведь не за этим ты пришел, Мастер?
Гэлеон отчаянно покраснел. Не зная, куда девать глаза, он вынул из-под руки небольшой ларец резного серебряного дерева-илтари и подал Книжнику:
— Вот. Это андо къели. Для Иэрне.
Тот рассмеялся.
— Это для меня не новость. Разве я не знаю, что у вас уговор? И я рад, хотя и тяжко мне будет расстаться с дочерью — больше ведь никого у меня нет…
Гэлеон склонил голову; промолчал. Ему и мысль о том, что он может потерять свою къели-мэльдэ, была — шагом в омут; будь она Смертной, он не сумел бы, наверно, жить после ее ухода…
Къертир вздохнул тяжело — видно, понял мысли Мастера.
— Ну что ж, — сказал, вставая, — если дочь согласна — да будет так. В конце лета начнем готовить свадьбу, и в день Начала Осени будет у нас большой пир. Идем же, выпьем меду по случаю нашего уговора!
…В сплетении тонких серебряных нитей сгустками тумана мерцали голубовато-туманные халцедоны: осенний туман и звенящие нити дождя, легкие паутинки снов-видений… Кто видел дар Мастера, говорил, что драгоценный эл-коиримэ - «венец нареченной» — будет очень красить Иэрне в свадебном танце. И говорили еще, что красивая будет пара — ведь хотя Мастер и из Старших, Пробудившихся, но вдохновение хранит его юность. А Иэрне всегда слыла красавицей, и не много было равных ей и в танце, и в айкъо иллэн - пляске светлой стали…
ЛААН ГЭЛЛОМЭ: Кружево звезд
от Пробуждения Эльфов год 478-й, апрель
…Такая сумасшедшая выдалась весна — никогда раньше не было такой, а он видел все весны Арты и помнил их: Бессмертные ничего не забывают. Сумасшедшая весна — кровь бродит в жилах, как молодое вино. Как-то получилось, что он оказался совсем один — всех эта бешеная круговерть куда-то растащила. Утром он столкнулся с Гортхауэром — глаза у того были большущие и совсем по-детски восхищенные. Он смотрел на Тано и словно не видел его — а может, никак не мог понять, кто перед ним.
— Что с тобой? — изумленно спросил Изначальный. Гортхауэр ответил не сразу. Говорил медленно, и голос его снизился почти до шепота.
— Но ведь весна, — непонятно к чему сказал. — Ландыши в лесу.
А потом ушел, словно околдованный Луной.
Мелькор засмеялся. Чего уж непонятного — весна, и в лесу ландыши. Конечно. Что может быть важнее? Весна. Ландыши. Брось думы, ты, Бессмертный, иди — ведь пропустишь всю весну! И ему стало вдруг так хорошо из-за этого простого ответа — весна, ландыши… - что он, как мальчишка, поддал дверь ногой и выскочил наружу, под теплые солнечные лучи. Чего еще нужно? Вот она, эта жизнь, и не ищи ее смысла: просто люби и живи.
Лес был полон весеннего сумасшествия. Даже лужицы меж моховыми кочками неожиданно вспыхивали на солнце, словно смех, доносившийся с реки. Неужели купаются? Ведь вода еще холодная… Он пошел на смех. Здесь берег был высоким, и лес подходил вплотную к обрыву. На камне под обрывом кто-то сидел. Он раздвинул ветви. Совершенная неподвижность, бледно-золотые волосы — конечно, Оннэле Кьолла. Даже в этот яркий день. У нее бывали такие часы — ничего не замечая, она замирала, погруженная в свои мысли, и, если удавалось ее вывести из этого состояния, говорила: «Я слушала». А что слушала — не могла объяснить. Однажды она почти весь день просидела так под холодным ветром и мокрым снегом — после того, как он пытался зримо изобразить Вечность. Но сейчас — сейчас ему не хотелось серьезных разговоров: хотелось сотворить что-нибудь… веселое, чудесное, смешное — он и сам не знал: не успев задуматься толком, раскрыл ладони, шепнув Слово, — и вихрем ярких разноцветных искр закружились вокруг девушки невесомые пестрые мотыльки.
Оннэле медленно обернулась. Она улыбалась, а на коленях у нее он увидел венок.
— Задумалась?
— Мысли не выбирают часа, Учитель. Приходят, и все.
— Сейчас ведь весна, — он улыбнулся. — Ландыши в лесу… Вот и венок тебе кто-то подарил…
— Да, — девушка рассмеялась. — И знаешь кто? Гортхауэр.
Мелькор приподнял бровь.
— Учитель, ты ошибаешься. Я поняла, о чем ты подумал. Просто у меня не было венка — некому подарить…
— Неужели?
— Нет. Наверное, не так уж я и красива. Впрочем, меня трудно найти. У Аллуа тоже нет венка — Тано, если бы она принимала все, то утонула бы в них! А Элхэ отвергает всех.
— Почему?
— Я не читаю мыслей… А там, посмотри — видишь? Ну, смотри же, Тано!
Он тихонько посмотрел туда, словно боялся спугнуть. Моро и Ориен.
— Смотри, делают вид, что не знают друг друга, что им все равно! Знаешь, Учитель, сегодня хороший день. Несмотря ни на что.
— В чем дело? — Он почти инстинктивно ощутил какую-то тревогу в ее словах.
— Я слушала, — она промолчала. Затем, стремительно вскинув ярко-зеленые глаза, спросила: — Что такое смерть? Как это — умирать? Почему? Зачем? Это — не быть? Когда ничего нет? Значит, когда меня не было, это тоже было смертью? Или смерть — когда осознаешь, что это смерть, что ничего больше не будет?
Мелькор помолчал, потом заговорил медленно, глуховато:
— Я еще не говорил с тобой об этом… От начала ах'къалли не в силах покинуть мир. Для них Арта — ларец, от которого выброшен ключ: души их остаются в мире до его конца. Арта подобна Смертным-файар : пройдут тысячи тысяч лет, и ардэ, плоть мира, погибнет. Что будет с душами, заключенными в пределах мира? Смерть для файар — продолжение пути; они могут остаться в Арте — или уйти в иные миры, начать все заново… Они вольны выбирать. Не скованы предопределением.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
