— А урчишь почти по-кошачьи, — отзывается Стефани не без улыбки. — Кажется, твои «волны» сбились… — И в сторону девушки: — Извини, Эрика.
Под это шуточное поддразнивание мы и отправляемся в сторону кладбища; идти нам недалеко, но с каждым шагом мы становимся все молчаливее и молчаливее, пока и вовсе не замолкаем, вслушиваясь в тихий шепот наших шагов и негромкое урчание собственной коляски.
Адреналин с новой силой захлестывает кровь, и даже собственное дыхание начинает казаться донельзя оглушительным.
Наконец мы минуем вздымающееся ввысь здание церкви и ступаем на территорию кладбища, направляясь в сторону срубленной липы — ориентиром нам служит высоковольтный электрический столб, черным росчерком пересекающий небо.
— Мы на месте, — произносит фрау Риттерсбах, утверждая ногу на едва виднеющемся пеньке. — Теперь дело за тобой, — кивает она в сторону Бастиана, и тот молча протягивает вторую лопату Эрике.
— Подержи. — После чего примеряется и вонзает железный штык в землю. — Здесь? — интересуется он. — Уверены, что ваши расчеты верны?
— На сто процентов, — уверяет его Кристина Хаубнер самым категоричным голосом.
И Бастиан налегает на лопату сильнее…
— Это же кладбище, — шепчет между тем Стефани, — здесь, должно быть, все вскопано-перекопано… Почему вы решили, что наш клад все еще на месте, в земле?
И фрау Риттерсбах фыркает.
— Потому что он просто обязан там быть! Других вариантов не предусмотрено, не так ли, Мария?
Та шелестит вместе с дуновением ветерка:
— Уверена, papa нас не разочарует.
Бастиан продолжает рыть землю, комковатую, иссушенную знойным солнцем, похожую на прах человеческого бытия, и я — странная закономерность! — вспоминаю Эстер, высвеченную лунным сиянием в окне своей комнаты: ее черные волосы, губы… нежность разгоряченной кожи…
Стефани кладет руку на мое плечо, и я, движимый неосознанным порывом, подношу эту руку к губам и целую… Знаю, что она смотрит на меня, что совсем не ожидала от меня подобного — и я рад, что темнота скрывает мое лицо, лицо парня, не способного разобраться в собственных чувствах.
Кого я сейчас целовал на самом деле?
Эстер
или
Стефани?
А может надо спросить по-другому: сердце или разум?
Сердце
или
разум?
Сглатываю и позволяю летнему дождю, то есть воспоминаниям о поцелуях со Стефани, смыть навязчивые видения Эстер, в полутьме шепчущей мое имя…
Алекс…
буду твоей бабочкой…
поверь, это лучше, чем секс…
хочу, чтобы у тебя было с чем сравнивать…
Хочу…
хочу…
хочу…
— Там что-то есть! — взволнованный голос Бастиана заставляет нас подобраться.
— Что? — вопрошаем мы почти хором, заглядывая в сравнительно неглубокую яму, выкопанную парнем. Тут едва ли глубже полуметра…
— Там что-то твердое, — отвечает он. — Мне показалось, лопата звякнула, как о железо…
— Я знала, что оно должно быть здесь! — взволнованно произносит Мария, прижимая руку к вздымающейся груди.
— Посветите фонариком в яму — хочу увидеть до чего я докопался, — просит Бастиан, и Эрика выполняет его просьбу.
Мы окружаем наши импровизированные раскопки плотным кольцом и все как один глядим в освещенную фонарем неглубокую яму — Бастиан поддевает лопатой нечто на самом дне, нечто, засыпанное землей, и мы одновременно ахаем, когда понимаем, что это… металлическая коробка. В таких обычно хранят рождественское печенье…
Секунда — и Бастиан протягивает ее Марии, бережно, словно новорожденного младенца!
Та прижимает ее к груди…
— Это и есть наш клад? — разочарованным голосом вопрошает Эрика, только ответить никто не успевает: со стороны церкви раздается французская речь…
— Qua es-tu? Que fais-tu ici? — и свет карманного фонарика скачет по кладбищенской дорожке в чьей-то торопливой руке.
— Нас выдал свет фонарика, — констатирует фрау Риттерсбах. — Нужно уходить!
— Si vous ne sortez pas d´ici tout de suite, j`apellerai la police! — кричит уже другой голос.
И сердце в моей груди ускоряет свой и без того нешуточный бег — пульс почти зашкаливает.
Куда мне бежать на моей-то коляске?
Безнадежное дело…
Точка. Баста… Отец будет счастлив узнать, что его сын заделался расхитителем могил!
— Алекс, коляску придется бросить, — слышу взволнованный голос Стефани, и беру себя в руки. — Бастиан поможет тебе.
Парень подставляет мне спину:
— Хватайся за шею, приятель. Пора улепетывать со всех ног!
Окрики на французском все ближе, и уже не один, а два прыгающих в темноте световых зайчика скачут от одной могильной плиты к другой — я обхватываю друга за шею, и тот выдергивает меня из коляски одним скорым, молниеносным рывком.
— А теперь держись! — командует он, и мы устремляемся прочь, вслед за Эрикой и тремя турбобабулями, прокладывающими путь среди кладбищенских дорожек.
Меня швыряет и бьет о спину Бастиана, почти выбивая из легки весь воздух без остатка — хватаю его рывками, словно стокилограммовый кит, исторгнутый океаном на песчаный берег. Почти задыхаюсь. Ребра болят…Ноги кажутся набитыми ватой, в глазах темнеет. Вот-вот разожму пальцы и рухну на вымощенную брусчаткой дорогу…
— Наш автомобиль! — радостно восклицает Стефани. А Мария кратко командует: — Ключи!
Слышу звук разблокировки двери, и мы вваливаемся в салон буквально на бегу.
Я все еще хватаю ртом воздух, а наш «фольксваген» уже срывается с места и несется по крутому серпантину дороги на опасной для жизни скорости…
— Ты нас угробишь, — ворчит на подругу фрау Хаубнер, но та продолжает жать на газ, и проржавевшая старая жестянка стоит у нее на коленях.
— Еле ноги унесли, — улыбается Эрика, качая головой. — Вот это я понимаю, приключение!
И Стефани отвечает:
— А драка на дороге и несостоявшееся похищение показались тебе недостаточно авантюрными? — И заключает: — Лично мне приключений хватило на годы вперед.
— Ты скучная! — ворчит Эрика. — Жить надо так, чтобы дух захватывало… Чтобы до мурашек по коже… чтобы до… — пытается подобрать подходящее сравнение, — до…
— До бабочек в животе, — подсказываю я, и Стефани вперивает в меня пристальный взгляд.
— Вот именно, — подхватывает Эрика мои слова, — до бабочек в животе, и никак иначе! — С этим словами она прыгает Бастиану на колени и впивается в его губы смачным поцелуем.
— Бедный мальчик, она съест его с потрохами, — как бы про себя произносит Хайди Риттерсбах, щелкая ненужным теперь фонариком. — Больше никакого умильного вида вязания, только безудержные страсти, как в мексиканском сериале…
— Я думал, все пожилые леди любят мексиканские сериалы, — улыбаюсь в ответ, уходя от сканирующего меня взгляда, и Кристина отзывается активным кивком:
— И чем длиннее, тем лучше.
Ее подруга издает наигранный мученический вздох.
— Я больше не стану пересматривать «Рабыню Изауру» в сотый раз кряду.
И обе хихикают, словно юные школьницы.
В этот момент теплые губы Стефани почти касаются моего уха, и я слышу ее слова:
— Бабочки, Алекс… некоторые бабочки совершают путь в тысячи километров… и все ради чего? — Сглатываю. — Ради того, чтобы обрести самих себя, — сама же и отвечает Стефани. — Думаю, ты тоже должен сделать нечто подобное…
— Что, мигрировать в теплые края?
— Нет, — машет она головой, — обрести себя… и я думаю, ты уже сделал это. Просто расправь крылья и лети!
И я улыбаюсь:
— Именно так я и сделаю, ведь коляски-то у меня больше нет. Все так, как ты и хотела…
— Это то, чего хотел ты сам, не я. — Потом стискивает мои пальцы: — По крайней мере, не только я, верно? Мы оба хотели этого. — А потом добавляет: — Пусть Эстер и была… неидеальным подарком на твое совершеннолетие, но, признай, именно ей удалось заставить тебя поверить в себя.
Я не готов к разговору об Эстер, особенно со Стефани — стискиваю зубы и отвожу взгляд.
«Неидеальный подарок» все еще тревожит мое сердце…
