Он замолчал. Госпожа Резник строчила как заведенная, а это всегда тревожно, когда журналист испытывает внезапный интерес к твоим словам, особенно если тебя терзают смутные сомнения, что ты наговорил кучу голубиного помета. Еще хуже, если журналист при этом улыбается.
– Люди жалуются, что клики дорожают, тормозят и становятся ненадежными, – сказала госпожа Резник. – Как ты это прокомментируешь?
– Единственное, что я могу сказать, – сегодня мы приняли на работу почтальона, которому восемнадцать тысяч лет, – сказал Мокриц. – Его не так просто сломать.
– Ах да. Големы. Некоторые утверждают…
– Как твое имя, госпожа Резник? – спросил Мокриц.
На мгновение она зарделась, а потом сказала:
– Сахарисса.
– Очень приятно. Мокриц. Только не смейся. Големы… ты все-таки смеешься.
– В горле запершило, честное слово, – сказала журналистка и, неубедительно покашливая, поднесла руку к горлу.
– Тогда ладно. А то прозвучало как смешок. Сахарисса, мне нужны почтальоны, секретари, сортировщики… мне нужно очень много работников. Почта будет работать. Мне нужны люди, которые помогут в этом. Любые люди. А, Стэнли, спасибо.
Юноша вошел с двумя разноцветными чашками чая в руках. На одной был изображен симпатичный котенок – правда, покоцанный из-за небрежного мытья в тазу для посуды, котенок приобрел такой вид, будто переживал последнюю стадию бешенства. Другая же чашка некогда остроумно сообщала, что клиническое сумасшествие не было обязательным требованием для приема на работу, но часть слов выцвела, оставив лишь:
НЕ НУЖНА БЫТЬ ПСИХАМ ЧТОБЫ РАБОТАТЬ ТУТ НО ТАК ЛУЧШЕСтэнли аккуратно поставил чашки на стол перед Мокрицем. Стэнли все делал аккуратно.
– Спасибо, – повторил Мокриц. – Эм-м… ты свободен, Стэнли. Помоги там разбирать почту.
– Там в зале вампир, господин фон Липвиг, – сообщил Стэнли.
– Это Отто, – быстро вставила Сахарисса. – У тебя же нет… предубеждений против вампиров?
– Да если у него есть пара рук и он умеет ходить, я первый предложу ему работу!
– У него есть работа, – засмеялась Сахарисса. – Он наш главный иконографист. Сейчас как раз иконографирует твоих служащих. Мы бы очень хотели сделать и твой портрет. Для первой полосы.
– Что? Нет! – воскликнул Мокриц. – Только не это! Нет!
– Он мастер своего дела.
– Да, но… но… но… – начал Мокриц и мысленно продолжил так: Но не думаю, что даже талант сливаться с толпой переживет портрет.
Вслух же он сказал:
– Не хочу, чтобы меня выделяли на фоне работящих людей и големов, которые приводят Почтамт в порядок. Как говорится, в слове «команда» нет буквы «я».
– Но ведь это на тебе надета фуражка с крыльями и золотой костюм, – сказала Сахарисса. – Ну пожалуйста, господин фон Липвиг!
– Ладно, ладно, не хотел об этом, но так уж и быть… это против моей религии! – заявил Мокриц, у которого было время подумать. – Нам запрещено делать собственные изображения. Они крадут частичку души, знаешь ли.
– И ты в это веришь? – спросила Сахарисса. – Серьезно?
– Э… нет. Нет. Разумеется, нет. Как бы. Но… нельзя же относиться к религии, будто это какой-то буфет. Нельзя сказать, мол, будьте добры, подайте мне Вечный Рай с гарниром из Божественного Провидения, но не переборщите с коленопреклонениями, и вот этого Запрета на Изображения, пожалуйста, не надо, меня от него пучит. В меню все или ничего, а в противном случае… будет просто глупо.
Госпожа Резник смотрела на него, склонив голову набок.
– Ты работаешь на его светлость? – спросила она.
– Конечно. Это же государственная служба.
– И на прежнем месте, наверное, ты тоже был простым служащим? Совсем ничего примечательного?
– Так и есть.
– Что ж, Мокриц фон Липвиг наверняка твое настоящее имя, потому что я даже представить не могу, чтобы кто-то выбрал себе такой псевдоним, – продолжала она.
– Большое спасибо!
– Что-то мне подсказывает, что ты хочешь бросить кое-кому вызов, господин фон Липвиг. Клики вызывают много проблем. Все эти разговоры о том, что сеть увольняет сотрудников, а оставшиеся зарабатываются до смерти, очень дурно пахнут, и тут возникаешь ты и весь кишишь идеями.
– Я серьезно, Сахарисса. Вот, глянь, нам уже приходят новые письма!
Он вытащил конверты из кармана и разложил их веером.
– Видишь? Одно письмо в Сестрички Долли, одно в Дремный Холм, одно… Слепому Ио…
– Это бог, – сказала она. – Может оказаться проблематично.
– Нет, – отрезал Мокриц и спрятал письма обратно в карман. – Мы доставим письма даже богам. У него три храма в этом городе, будет нетрудно.
Вот портрет и вылетел у тебя из головы – бинго…
– А ты находчивый. Скажи мне, Мокриц, много ли ты знаешь об истории этого учреждения?
– Не очень. Мне определенно интересно узнать, куда подевались люстры.
– Ты встречался с профессором Пельцем?
– Кто это? – спросил Мокриц.
– Ты меня удивляешь. Профессор в Университете. Он посвятил Почтамту целую главу в своей книге по… хм, кажется, по большим скоплениям текстов и их самостоятельному мышлению. Надеюсь, хотя бы о погибших здесь людях ты слышал?
– О, да.
– В общем, он писал, что здешняя атмосфера почему-то свела их с ума. Хотя нет, это писали мы. Он написал что-то гораздо более сложное. Надо отдать тебе должное, господин фон Липвиг. Чтобы взяться за работу, на которой до тебя умерло четверо, нужно обладать определенными качествами.
Или не обладать, подумал Мокриц. Информацией.
– Заметил ли ты сам что-нибудь необычное? – не унималась госпожа Резник.
Для начала, мне кажется, что я перенесся назад во времени, но мои ноги этого не сделали, впрочем, не уверен, что из этого мне померещилось. Потом меня чуть не завалило насмерть почтой, а письма постоянно разговаривают со мной, – все это Мокриц не сказал, потому что такое лучше не говорить человеку с раскрытым блокнотом.
А сказал он вот что:
– Да нет. Чудное старинное здание, и я намерен вернуть ему его былую славу.
– Превосходно. Сколько тебе лет, Мокриц?
– Двадцать шесть, а что?
– Нам важны любые детали, – госпожа Резник очаровательно ему улыбнулась. – К тому же пригодится, если придется писать некролог.
Грош ни на шаг не отставал от Мокрица, который решительным шагом пересек холл.
Мокриц достал новые письма из кармана и сунул их в жилистые руки Гроша.
– Разошли это. Все, что адресовано богам, доставляйте в его – ее – их – храмы. Другие непонятные письма клади мне на стол.
– Только что мы получили еще пятнадцать, сэр. Люди думают, это смешно!
– Они заплатили?
– Да, сэр.
– Тогда мы смеемся последними, – сказал Мокриц уверенно. – Я отлучусь ненадолго. Мне нужно повидать одного волшебника.
По закону и по традиции большая библиотека Незримого Университета открыта для посетителей – их просто не допускают к магическим секциям. Они, впрочем, об этом не подозревают, так как законы пространства и времени в библиотеке искажаются, и стомильные книжные полки запросто могут поместиться в пространственной щели не толще слоя краски.
Но люди все равно приходят в поисках ответов на каверзные вопросы, которые по общепризнанному мнению ведомы одним лишь библиотекарям: «Это прачечная?», «Как пишется исподтишка?» и всеми любимое «У вас есть книга, которую я когда-то читал? Она такая красная, и потом оказалось, что они близнецы».
Что характерно, в библиотеке есть эта книга… где-то. Где-то в ней есть все книги, которые когда-либо были написаны, будут написаны, и вообще, все книги, которые только можно написать. Этих книг на публичных полках не найти, так как неумелое обращение с ними может привести к тому, что все, что только можно вообразить, схлопнется в ничто[5].
Как и всякий, зашедший в библиотеку, Мокриц глазел на купол. Все всегда глазели. И думали: как библиотека, которая, строго говоря, бесконечна, умещалась под куполом в несколько сотен футов диаметром? И всем позволялось и дальше ломать голову.
Из-под самого купола поглядывали вниз из своих ниш статуи добродетелей: Терпение, Целомудрие, Молчание, Милосердие, Надежда, Тубсо, Ихтиономия[6] и Мужество.
Мокриц не мог не снять фуражки и не приветстовать Надежду, которой стольким был обязан. После этого он задумался, почему скульптор запечатлел Ихтиономию с чайником и пучком пастернака в руках, и не заметил, как врезался в человека, который подхватил его под руку и потащил за собой.
– Молчи, ничего не говори, ты ищешь книгу, верно?
– Я вообще-то…
Руки, вцепившиеся в него мертвой хваткой, похоже, принадлежали волшебнику.
– …ты не знаешь, какую именно книгу! – воскликнул волшебник. – Понимаю. В этом работа библиотекаря – найти конкретную книгу для конкретного человека. Посиди тут, и мы со всем разберемся. Вот так. Извини за ремни. Дело одной минуты. Больно почти не будет.
