– Дурак ты, – сказала Ветка.
И я заткнулся. Дурак, правда… Чего я вообще понес про этого Пупсика?.. Чего я вообще затеял этот разговор?.. Если прав Дега в своих умозаключениях… ой, что теперь со мной будет!
– Завтра можешь валить отсюда, – договорила она. – В любом из четырех возможных направлений, какое больше нравится. Никто тебя здесь насильно не держит.
Теперь она смотрела на меня по-другому. Меня аж замутило от ее взгляда. Как на погань какую-то смотрела на меня Ветка, как на жабу болотную. Вот этого я никак не ожидал…
– Чего ж завтра-то? – пробурчал я, отведя глаза. – Могу и сегодня.
Конечно, никуда я отсюда валить не собирался, еще чего!
– Сегодня в Монастыре переночуешь, сделай такую милость. Утром Комбат приедет. Посмотрит тебя – и тогда свободен.
– Нужен мне ваш Комбат…
– Он тебе, может, и нет, а ты ему нужен.
– С чего это?
– Потому что так Всадник сказал, – отрезала Ветка и двинулась к лестнице, ведущей с дворика.
Ну почему у меня всегда так с ней?! Хочу сказать одно, а получается совсем другое? Теперь вот и вовсе, кажется, облажался – дальше некуда…
Я догнал Ветку у самой лестницы. Очень не хотелось мне, чтобы мы сейчас вот так расстались, когда она обо мне черт-те что думает. Я схватил ее за плечо.
Вернее, попытался схватить…
Она выскользнула из-под моей руки, не оборачиваясь, врезала мне локтем. Я едва успел податься назад, и локоть не влепился мне с силой под дых, а только чиркнул по куртке.
– Да погоди ты! – крикнул я.
Ветка не остановилась. Я снова настиг ее – уже на ступеньках. Прыгнул, схватил поперек туловища, поднял (эх, как резануло травмированный бок болью!) и поволок назад, во двор. Лицом я прижался к ее спине и ноги старался беречь, но все равно, за те несколько шагов, что успел ее пронести, мне здорово досталось по голове и по коленям. А потом она как-то особо крутанулась, и я отлетел, выпустив ее. Шлепнулся на гравий и тут же поднялся, чтобы бежать за ней снова.
Но Ветка теперь не думала уходить. Она стояла, уперев кулаки в бока, смотрела на меня с внимательным интересом. И не было теперь в ее взгляде того брезгливого презрения, которое ожгло меня минуту назад.
– Я не хотел, слушай… – начал было я, но Ветка движением брови отсекла окончание моей фразы.
– Проехали, – сказала она. – Замнем для ясности. Хоть ты и дурак, Маугли, но задатки у тебя… Ну-ка!
Она скользнула ко мне, но не прямо, а небывалым молниеносным зигзагом. И первый удар обрушился на меня совсем не с той стороны, с какой я ожидал. Несколько секунд я держался, отчаянно закрываясь и уклоняясь, потом Ветка все-таки сшибла меня с ног, влепив в длинном выпаде голенью по внутренней стороне бедра.
– Неплохо, – услышал я, поднявшись и прыгая на одной ноге, чтобы унять чугунно-тяжелую боль в другой. – Но ты на рефлексах действуешь, Маугли. А на одних рефлексах далеко не уедешь. Понимаешь, в чем суть: я заранее знаю, что ты собираешься сделать. Угадываю по тому, как ты распределяешь вес тела перед очередным движением, по тому, куда ты смотришь, по выражению лица… Это не так сложно, как может показаться. Я научу. Если, конечно, ты этого хочешь…
– Хочу, – морщась, подтвердил я.
– Как бок?
– Нормально.
Бок, кстати, пульсирующе ныл, словно раздуваясь с каждым болезненным толчком. Но не признаваться же в этом…
– Какой ратник из тебя получился бы! – причмокнула она языком. – Если б ты с головой дружил. Давай-ка доставай свою джагу…
– Да нельзя так, чего ты?! Думаешь, на пустом месте это правило придумали, что джагу только для дела обнажать надо? Если каждый будет с оружием играть…
– А ты для дела. Попробуй, достань меня! Необязательно сразу кишки выпускать… Знаешь, как фехтовальщики-дуэлянты четыреста лет назад показывали свое превосходство над противником, которого не собирались ни убивать, ни ранить? Прокалывали ему в схватке мочку уха или срезали пуговицу с камзола. Сумеешь так?
– Знаю, – сказал я. – Сумею…
Я выхватил из-за голенища джагу. Азарт и уверенность в себе овладели мною. Я перекинул джагу из руки в руку и обратно, намечая себе цель. Скажем, левый шнурок капюшона толстовки. Не срежу я его, что ли? Срежу, делов-то…
Держа клинок на отлете, у пояса, я шагнул к Ветке…
И через мгновение джага полетела в одну сторону, а я – в другую.
Впрочем, в самый последний момент я умудрился-таки уцепить Ветку за капюшон. Честно говоря, получилось это случайно – когда я начинал свой полет, рука сама инстинктивно схватилась за первое, что под нее попало…
Я упал на гравий, Ветка упала на меня.
Волна рыжих волос омыла мне лицо. Бедрами я чувствовал упругую и невыразимо приятную тяжесть ее тела, запах которого, теплый и невероятно живой, сделал со мной что-то такое… что я, не помня себя, приподнялся и впился в ее губы своими губами. И она, рыжая Ветка, на короткую секундочку слилась со мной в одно целое, в единый мягкий и беззащитный организм, бесконечно наслаждающийся самим собою…
И вдруг губы ее отвердели, обездвижились, потеряв податливость. Ветка вскочила на ноги.
– Дурак! – крикнула она, неловкими какими-то движениями стягивая разлетевшуюся копну волос в узел.
– Четвертый раз… – прошептал я.
– Что?
– Четвертый раз за сегодня меня дураком назвала, – пояснил я и тоже поднялся. – По-моему, многовато. Хватит, больше не надо.
Она открыла рот… но ничего не сказала. Просто повернулась и пошла прочь. А я пошел вслед за ней. Только поднимаясь по лестнице, я вспомнил, что моя верная джага осталась там, позади, где-то в гравии дворика. Но я не вернулся за джагой. Ветка удалялась, все ускоряя шаг, а я не давал ей удаляться, поспевая.
Странная это была погоня.
В голове у меня клубился жаркий красный туман. Темные долгие коридоры, ощетиненные ступенями лестницы, открытые небу переходы мелькали где-то вне моего внимания. В груди содрогался какой-то запутанный нервный клубок, и даже боль в боку ощущалась вовсе не болью, а чем-то горячо дополняющим лихорадочно-обморочное мое состояние. Несколько раз мне показалось, что Ветка замедляет шаг, чтобы я не слишком отставал от нее. Но это, наверно, я себе просто навоображал. Ведь когда она скрывалась за поворотом, удаляющаяся тонкая ее фигурка все равно стояла у меня перед глазами. И, должно быть, поэтому я тогда точно знал, какое из ответвлений очередного перекрестка мне выбрать, хотя никак не мог видеть, куда именно она свернула… Какие-то люди попадались мне на пути, но я воспринимал их пустыми и неодушевленными сторонящимися тенями…
Все закончилось в крохотном дворике, вероятно, на другой стороне огромного Монастыря, в самом его низу. Там, где скальное основание появлялось из неподвижных вод Белого озера.
Я остановился у невысокого каменного строения без окон, задней своей стеной выходящего к озеру. Я сообразил, что это купальня.
Я приложил ухо к двери, но за дверью было тихо.
А я откуда-то – непонятно откуда – знал, был абсолютно уверен в том, что она, моя рыжая Ветка, там, в купальне.
А еще я знал, что дверь эта не заперта.
Я потянул круглую дверную ручку и вошел в беспросветно темное помещение, густо пахнущее холодным камнем и мокрым деревом. И затворил за собой дверь. И в тот миг, когда дверь еще была открыта, я в размытом четырехугольнике блеклого света увидел очертание белой наготы той, которая ждала меня в этой стылой темноте.
А потом не стало ничего, кроме ее тела и жаркого шепота. Я еще успел подумать, что темнота – это хорошо, в темноте все проще, и ничего не надо говорить… И мы повалились на какую-то полку, жесткую, холодную и неудобную, где я наконец-то смог высвободить свое напряжение. И моя Ветка раскрылась, как цветок, и приняла меня…
Глава 3
За расписанной мелом дверью кабинета директора департамента образования было тихо. Комиссар отпер дверь, толкнул ее, перешагнул порог… Краснолицый Спиридон остался тревожно сопеть в коридоре.
Комиссар захлопнул за собой дверь.
Залитый утренним светом кабинет выглядел чудовищно.
Стекла в распахнутом настежь окне были выбиты. Изорванная гардина косо свисала к полу, как спущенный флаг. С потолка тут и там тянулись толстые нити какой-то белесой слизи, снизу, на концах, уже подсохшие и выглядевшие ломкими, как сосульки. По полу вперемешку с обломками мебели, вязкими комьями слизи, ошметками чего-то серого, морщинистого, как слоновья кожа, были раскиданы мокро-розоватые кости. Необычен и дик был вид этих костей, явно не принадлежащих ни человеку, ни какому-либо известному науке животному… Больше всего эти кости походили на древесные корявые ветви, наломанные кое-как… Под столом, отодвинутым к стене, Комиссар углядел начисто обглоданную руку с шестью длинными-длинными многосуставными пальцами. В углу белел, словно закатившийся мяч, безглазый круглый череп с далеко выдвинутой вперед клыкастой нижней челюстью, на которой еще сохранились лоскуты косматой шкуры.
