Прямо подо мною ровненько стоят десятиметровые кроссовки «рибок», а рядом уложен гигантский макет бутылки из-под портвейна.
Моргаю, фокус изменяется, и я отчетливо вижу, что нахожусь в полуметре от земли.
Теперь проблема слезть. Ноги и туловище окостенели. Отталкиваюсь левой рукой от стены и оказываюсь через мгновение стоящим на земле и обутым в собственные кроссовки. Шнурки болтаются, но нагнуться нет никакой возможности.
После гигантского усилия переставляю левую ногу сантиметров на тридцать, затем подтягиваю к ней правую, потом ещё и ещё, и через некоторое время оказываюсь перед подъездом с другой стороны.
Без всякого удивления, но с отвращением понимаю, что дом, стоящий на очень крутой горе, имеет с одной стороны пять этажей, а с другой — неполных три. И да наплевать на них на всех.
Местность вокруг напоминает украинскую деревеньку, только дом уродливым зубом торчит на пригорке.
Переставляя «подставки», как Роботек, двигаюсь вниз в направлении далекого моря.
Пейзаж совершенно деревенский: слева одноэтажный покосившийся продовольственный магазин «Мираж» с примерзшей к нему пригорбачёвской очередью, справа глинобитные гоголевские мазанки, украшенные антеннами спутникового телевидения.
Способ, которым я передвигаюсь, напоминает краба или движение иголки у швейной машинки «оверлок».
Со стороны я, наверное, кажусь девушкой, оставившей свою невинность пяти-шести мужикам сразу, или наездником-новичком, проскакавшим миль четыреста по горам.
Наконец останавливаюсь в тенёчке около раскидистой палки с бельевой верёвкой, хватаюсь левой рукой за верёвку, отдыхаю.
Надо же, думаю, как может один и тот же человек быть похожим на всё сразу, потому что сейчас я похож на небольшую опору линии высоковольтной передачи.
Внизу под моими ажурными пролётами лежит человеческое существо мужского пола лет четырех-пяти. И по недвусмысленной позе, сильному запаху и хамскому выражению на недетском лице безошибочно определяю, что он — «в хлам», хотя издали похож на мёртвого.
Судя по загадочному названию продмага — «Мираж», где-то рядом должен находиться и детсадовский вытрезвитель «Детский лепет», куда, наверное, его можно выгодно сдать.
— Ты что это, хлопчик, с ероплана упал? Идешь, как лётчик Маресьев с переломанными ногами?
Поворачиваю голову: рядом стоит полная румяная тетка с добрым лицом, смотрит участливо.
— Да вроде того, мамаша, я же советский человек.
Тётка на старом мужнином галстуке держит небольшую козу — или купила только что, или, наоборот, убивать ведет. Коза как коза, только я этих животных уже давно ненавижу.
А то меня как-то в Киеве пригласили сфотографироваться верхом на настоящем горном козле. Я-то, конечно, всегда с радостью, но козёл-то уж шибко бойкий. Я пока на него усаживался, двое его за рога держали, а то он всё норовил рогом мне под ребро сунуть. Наконец сел, держу крепко обеими руками. Рога острые, здоровые, как руль у мотоцикла «Харлей-Дэвидсон-750». Ну, сделали они пару снимков и пошли курить. «Догоняй», — говорят. А я, если одну руку отпущу, второй уже не справляюсь: козёл прямо в сердце ткнуть хочет, а уж о том, чтобы два рога бросить, и речи нет. Потом уже узнал, что это у них шутка такая, а так два дня просидел, начал уж от скуки кругами гонять, то рысью, то галопом, объездил как следует и прямо на нем в Москву прискакал.
Всё бы ничего, только разгорячился козёл, и пахнуть от него стало как… как… ну натурально козлом.
Меня подруга моя в Москве встретила, поцеловала, потом принюхалась, глаза заблестели:
— Пойдем, — шепчет, — скорее сексом заниматься. Ты настоящий зверь.
В общем, тётка с козой говорит:
— Ты, товарищ лётчик, насчёт ребенка не сумлевайся. Он соседский, а они вчерась на свадьбе вишневку самодельную хлестали, вот он пьяной вишни и нажрался. Я сейчас ему опохмелиться принесу, а ты времени не теряй, иди получай свою звезду героя.
В это время бутуз приоткрыл правый глаз и пробормотал хриплым человеческим голосом:
— А ну-ка пасса, а ну-ка исса.
Как ни странно, я сразу понял, что это он так говорит: «Поди сюда» или «Иди сюда», — но обращается к тётке, наверное, по поводу опохмелки.
Поплюхал я дальше и думаю: чем же она его опохмелять будет? Чем обычно детей опохмеляют? «ПеддиГрипал» — это вроде для собак, «Вискас» — для кошек. А есть ли вообще универсальный рецепт опохмелки, кроме как не пить совсем? Видимо, у каждого свой. Где-то я читал, что рецепт знаменитого американского саксофониста Чарли Паркера начинался словами «возьмите две пинты виски»… Ну да ладно, тётке видней. Не впервой, видимо, да и лицо у нее хорошее.
Около филармонии стоят трое жаб, меня поджидают, видно, вопросы ещё кое-какие остались. Только зачем вопросы с дубинами в руках задавать.
Я остановился, опешил.
Правда, они как меня увидели — тут же упрыгали кто-куда. Мне уже в Москве таэквондист знакомый всё разобъяснил. Он раньше на соседа злой был, так поехал в Корею на десять лет таэквондо изучать, потом приехал и расколотил соседу всю морду лица.
— Покажи, как ты стоял, — говорит.
— Как-как, — показываю, — я и сейчас точно так стою.
Он вокруг меня обошёл, бормочет:
— Так, значит, ноги чуть шире плеч, сильно напряжены, глаза пустые, левая рука полусогнута, в правой полуметровый стальной штырь. Так-так. Ну что ж, типичное «Чехиро-сиу-хо» — концепция нападения.
Я говорю:
— Ну, это совсем другое дело.
Я про штырь-то совсем забыл сказать, а надо бы, потому что и пишу я сейчас все это левой рукой. В правой-то штырь от той стены так и остался. Я потом его свободный конец отхромировал — просто загляденье.
Одним словом, приплёлся я в гостиницу к трем, позвонил Макаревичу. Он трубку снимает: «Алё».
«Слава богу, — думаю, — со сцены уже ушёл». И рухнул спать.
Вокально-инструментальный жанр (1978)
Вот девушка сидит в седьмом ряду.И в душной полутьме наполненного залаЕе лицо передо мной мерцало —Никак свои глаза не отведу.
Да, кожа свежая, на носике веснушки,Ну, в общем, видно, что мила.А туфли новые и кофту у подружкиОна, наверное, взяла.
Я знаю наперед уже, что будет:Она мечтает, чтоб я самК ней подошёл, когда повалят люди,Спеша с концерта по домам.
И чёртик похоти тоскливойСклонил бодливые рога,И подхожу неторопливо,Минутной прихоти слуга.
Дежурной фразой о погодеЯ открываю диалогИ предлагаю в этом родеПройти с собою в номерок.
Она пытается, кивая,Про маму что-то говорить,А я пока соображаю,Где можно кир еще купить.
Потом привычно смело с ходуДаю обзор о том о сём.Про ГДР, где не был сроду,Про Пьеху, с кем я не знаком.
И мне всё это так знакомо,Всё повторяется подчасЗа много миль вдали от домаОдно и то же, каждый раз.
Хотя закрыты рестораны,Такси любое торможуИ вот в пакетике «Montana»Горилку с перцем я держу.
Вот мы дошли уж между делом,Продрогла девушка совсемИ соглашается несмелоЗайти послушать «Boney M».
Всё это здорово, конечно.Но дверь закрыта — вот те раз!Откройте парочке безгрешной —Придётся дать швейцару «бакс».
Ну что ж: «Заслонов», водка с перцем,Любовь поспешная, перед дежурной страх,Хмельная ночь, оскомина на сердце —И плачет девушка наутро в номерах.
И не одна она рыдает —У музыкантов в сердце лёд —Пусть плачут женщины — состав наш уезжает,Афиши сорваны, давно автобус ждёт.
Нас снова ждут гостиницы плохие.Площадки тесные, удобства во дворе,Томатный сок, пирожные сухие,И нет воды горячей в январе…
Нанайская
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
