Вопиющие в условиях войны факты, приведшие батальон к разгрому, станут достоянием гласности. Чудом оставшиеся в живых расскажут, как двое суток неспешно выдвигались они в указанный район. Шли в основном по долине и нижним склонам. Занимать господствующие над местностью высоты не стали: экономили время и силы. И это была главная ошибка! Убаюкала, усыпила остатки бдительности удивительная тишина: за все время не прозвучало ни одного выстрела. Видимо, почувствовав себя хозяевами в горах, все-таки выдвигался хорошо вооруженный, целый батальон, его командование не позаботилось о строгом соблюдении режима радиообмена и маскировки, вечером развели даже костры.
Потом наступила кровавая развязка. «Духи», в составе которых, это удалось точно установить, были иностранные наемники и инструкторы из США и Пакистана, «вели» наш батальон и в узкой горловине ущелья, обрамленного скалами и обрывом, устроили засаду-ловушку. Да такую, что без посторонней помощи выбраться из нее вряд ли было возможно. Целый день длился неравный бой, к вечеру уже больше напоминавший методичную пристрелку местности и камней-валунов, за которыми укрылись немногие оставшиеся в живых советские офицеры и солдаты. Они понимали, что ночь-спасительница лишь отодвинула окончательную развязку к утру. Оставшись без связи (радиостанция была повреждена «духами»), они уже почти ни на что не надеялись. Только в середине следующего дня подоспела помощь. Но, увы, пришла слишком поздно.
Вот как рассказывали об этом знакомые офицеры-разведчики:
— Когда мы с боем пробились к своим, то от увиденного испытали настоящий шок. На небольшом пятачке в лужах крови валялись десятки трупов наших воинов, некоторые из них были обезглавлены, с оторванными конечностями. У одного солдата, скорее всего, минометчика, оказались простреляны обе ноги. Он чудом спасся, как щитом, прикрывшись минометной стальной плитой. «Духи» посчитали, видимо, его убитым. Истекавшего кровью старшего лейтенанта нашли внизу, в речке, в полубессознательном состоянии. Он, видимо, упал с обрыва, благодаря чему и остался жив. Долго однополчане не могли опознать некоторых погибших товарищей: до того их тела оказались обезображены.
Из воспоминаний рядового запаса Николая Князева, живущего ныне в Санкт-Петербурге:
— На нас вышли две БМП нашего батальона. На броне грудой были свалены трупы ребят — разодранные, в засохшей крови ошметки. Из этой кучи-малы в разные стороны торчали руки и ноги, тянулись кишки. Тут же были навалены разбитые рации, АГСы. За броней плелись солдат 10–15, не больше. На их серых лицах поселился страх. Ребята отнюдь не радовались, что выжили, они были какие-то угрюмые, подавленные.
Вечером 1 мая мы снова вернулись к месту вчерашнего боя, чтобы забрать последние тела. Отчетливо запомнил ужасную картину — пятеро или шестеро ребят лежали вповалку в естественном укрытии на террасках. Наверное, попали под прицельную очередь из «ДШК» или поймали «духовскую» гранату. Так и лежали там, где настигла их смерть, все вместе. Мы переправляли трупы как во сне, механически. Вид уже начавших разлагаться тел был ужасен. Вдруг немного в стороне услышали слабые стоны. Осторожно пошли на звук и наткнулись на Сашу (забыл его фамилию), солдата. У него была отстрелена голень, висела на одних мышцах. Вынесли его. Парень чудом остался жив. От кровопотери у него мутилось сознание.
Помню, на деревце висели лохмотья одежды, а под ним человеческое месиво. Скорее всего, вражеская пуля попала бедолаге в мину, закрепленную за спиной.
Произошел взрыв, разнесший в прах человеческое тело, которое так и осталось неопознанным… Стрелкового оружия не было, все собрали моджахеды. Валялись только стальные плиты от минометов и нетронутые АГСы. Тяжело, значит, было «духам» тащить. Всю ночь мы проползали по этой площадке, на другом берегу однополчане собирали тех, кого накрыло смертельным огнем на открытой тропе.
Наш ротный, лейтенант Сергей Курдюк, лежал на спине с согнутыми в локтях перед собой руками, кулаки сжаты. Поперек груди — полоса дыр от пуль. Позже уцелевшие сержанты — Зотов и Алексеев — рассказали, что офицера застрелили шедшие с батальоном «зеленые», сарбозы, когда побежали к «духам» сдаваться. Перед гибелью ротный успел криком предупредить своих об этом. Вот то, что я видел своими глазами.
В той страшной «мясорубке» оказался и уроженец Минщины старший сержант Александр Корзик, пополнивший траурный список из 87 погибших офицеров и солдат полка. До увольнения в запас ему оставались считаные дни…
Рядовой запаса Николай Князев:
— На труп старшего сержанта Корзика наткнулись почти сразу. Он лежал в луже крови без обеих ног — то ли подрыв, то ли очередь из крупнокалиберного пулемета «ДШК» сразила его. Бережно положили Сашу на носилки и стали переправлять на другой берег. При этом мертвое тело, как и нас, чуть не снесло бурным потоком горной реки вниз. Едва устояли на ногах…
Он был надежным другом, настоящим парнем.
…В конце января я ездил в городской поселок Радошковичи, что под Минском, в гости к Александру Корзику. Рядом с дорогой, на старом поселковом кладбище, 9 мая 1984 года он обрел вечный покой со всеми полагающимися солдату, кавалеру ордена Красной Звезды, воинскими почестями. Правда, их, как и этот красивый памятник, пришлось в то застойное время чуть ли не с боем отвоевывать у бездушных чиновников. Грустно вспоминать, но, как говорится, из песни слова не выкинешь: лишь после обращения к министру обороны СССР местная власть зашевелилась…
По словам тети, Валентины Васильевны Романейко, в семье которой он, по сути, вырос, Саша был добрым, трудолюбивым, отзывчивым на чужую беду парнем. В отличие от отца, к концу жизни окончательно спившегося, к спиртному был равнодушен, даже на проводах в армию, кажется, и положенных ста граммов не выпил. Провожали его всей родней (в многодетной семье Александр был самый старший) и деревней. Председатель местного совхоза в душе даже сожалел, что приходится на два года расставаться с толковым молодым трактористом. Кто ж тогда знал, что уходит он от них навсегда?
— Осенью 1983-го Саша, как с неба свалился, объявившись на пороге дома. Оказалось, ему дали отпуск. То, что по ранению, потом признался. Отговаривали назад, в Афганистан, возвращаться. В госпитале, где работала сестра, можно было необходимые медицинские справки собрать, но он и слушать об этом не хотел. Боялся, что в роте его посчитают трусом, — вспоминает Валентина Васильевна, и слезы сами наворачиваются на глаза. — Он сильно изменился, возмужал. Запомнилась его фраза: «Я только в Афгане начал по-настоящему понимать и ценить жизнь».
Говорят, не верьте в приметы. Но подчас они слишком ясно сигнализируют нам, как в тот раз. Посадили мы Сашу в Минске в самолет, глядь, а на скамейке забытый им солдатский ремень лежит. У меня от нехорошего предчувствия в сердце кольнуло. Подумала тогда с тревогой и сожалением: не к добру это. Так оно и получилось. К сожалению, с мамой Александра Корзика увидеться в тот день не довелось: она находилась на лечении в госпитале. Поэтому вместе с ее родной сестрой, при жизни Саши бывшей ему больше, чем тетей, и председателем поселкового совета Сергеем Власовым, прошли на припорошенное снегом кладбище. По пути от Сергея Ивановича узнал, что из 16 воевавших в Афганистане радошковичских парней домой не вернулся лишь Александр Корзик. Вот и подумалось: а почему бы в память о мужественном солдате, орденоносце-земляке, не назвать его именем одну из улиц поселка? Наверняка, местные жители такую инициативу одобрили бы.
…С фото на памятнике на нас внимательно смотрел симпатичный молодой парень в военной форме. Его строгий и прямой взгляд, устремленный в сегодняшний день из XX века, будто спрашивал: «Ну, как вы тут без меня живете?»
В марте этого года Александру Станиславовичу Корзику исполнилось бы сорок шесть…
Лейтенантское счастье
Сашка, старший лейтенант Левков, душа любой компании, с женой разводится. Эта новость, им же самим по неосторожности запущенная, быстро облетела полк. А на душе у Александра кошки скребли. За что такая несправедливость, в чем его вина, что их семейный корабль, едва отчалив от берега, основательно сел на мель? Он капитан этого условного корабля, на палубе которого робко и ненадолго поселилось их счастье, значит, с него главный спрос. Но трудно отвечать за чужие грехи, за то, чего не совершал: за обман, предательство. А ведь он Аллу, свою первую любовь, почти боготворил, на руках до и после свадьбы носил.
А какие письма в стихах, романтичные, трогательно-нежные, из Афганистана в Подмосковье каждый день посылал. Он, конечно, не профессиональный поэт, а всего лишь командир мотострелкового взвода, но старался выдерживать и рифму, и ритм слога, в который вкладывал весь жар души.
