Отряд подходил ближе, ближе. Уже можно различить лица. А аэроплана все нет. Нет…
Дубов еле сдерживал себя, чтобы не скомандовать «Огонь». Уж больно велико было искушение. А выдержат ли бойцы? Легко ли держать на мушке врага? Но в этот момент ухо его уловило еле слышный далекий звук, похожий на жужжание мухи, бьющейся о стекло.
Звук приближался, ширился, рос, и в светлеющем небе показался знакомый силуэт «ньюпора»…
Полковник Козельский тоже заметил аэроплан. Взглянул на часы и отметал про себя, что поручик прилетел немного раньше назначенного срока. Если он сейчас бросит гранаты, то солдаты могут опоздать, красные успеют оправиться от первого удара и эффект пропадет.
— Бегом вперед, — скомандовал полковник и снова взглянул на «ньюпор». Маневр пилота показался ему странным. Аэроплан сделал небольшой круг и шел теперь на малой высоте не к позиции красных, а прямо на дорогу, где стоял Козельский. Недоумевая, смотрел он на серебристую ревущую птицу и, только когда она была уже почти над самой головой, с ужасом увидел на ее крыльях яркие алые звезды. В этот момент от «ньюпора» отделилось несколько темных комочков, и Козельский, не раздумывая, упал на землю, до боли прижался щекой к острым мелким камешкам. Рядом тяжело грохнул взрыв, второй. Над головой завизжали осколки. Откуда-то ударил пулемет, ему ответил другой, безостановочно застучали винтовочные выстрелы.
Козельский скатился в придорожную канаву, снял фуражку и осторожно выглянул. Прямо перед ним на фоне разгорающейся зари темнел склон холма. То там, то здесь на нем вспыхивали искры выстрелов. Солдаты бестолково метались по дороге, падали, вскакивали, снова падали и больше уже не вставали. Полковник взглянул туда, где упали гранаты с «ньюпора», и лоб его покрылся испариной. Три или четыре десятка трупов лежали на дороге. Гранаты угодили, по-видимому, в самый центр офицерской полуроты и уложили больше половины ее состава. Вторая связка гранат легла левее, где были солдаты, бросившиеся выполнять приказ командира.
Опытный штабист, полковник сразу понял, что бой проигран. Но отступать было так же бессмысленно, как и идти вперед. Их всех перестреляют в спину. Козельский приподнялся на локте и крикнул:
— Пулемет, так вашу… огонь!
Солдаты с трудом справились с лошадьми, развернули бричку, и под руками наводчика, поливая свинцом холм, лихорадочно забился максим. Там в ответ тоже замелькали частые огоньки. Максим был на виду, посреди дороги, и через минуту замолчал.
Солдаты постепенно оправились от неожиданного нападения. Но их теперь было совсем немного, а сколько красных прячется в этих проклятых кустах, Козельский не знал. Раздалось звонкое «ура-а-а!», склоны холмов ожили, и красноармейцы, стреляя и бросая гранаты, устремились вниз на дорогу. Впереди бежал высокий человек, по-видимому командир, с коротким кавалерийским карабином в руках. Фуражка его съехала на затылок, открывая перекошенное криком лицо.
Козельский вскинул пистолет. Командир был уже совсем близко. Мушка точно, как на учениях, вошла в прорезь прицела…
— Коля! — метнулся к Дубову Яшка и сильно толкнул его в бок. Дубов упал. Рядом с ним мешком повалился Швах.
— Ты что? — вскипел командир и осекся. Темное пятно медленно расплывалось на гимнастерке одессита.
Яшка с трудом пошевелил посеревшими губами:
— В тебя стрелял, гад…
— Яша, Яша! — затормошил его Дубов. Но Швах не отвечал. Глаза его были закрыты, и голова безжизненно опустилась на мокрую дорожную глину.
На дороге кипела рукопашная схватка. Дубов кинулся туда.
— Ребята! — закричал он. — Шваха убили. Бей их за Яшку!
С новой силой бросились бойцы на врагов.
— Ура-а-а! — снова пронеслось над холмами.
Не выдержав натиска, солдаты отступали; отступление превратилось в бегство, а вслед неслись меткие красноармейские пули, от которых не убежать.
Воронцов заметил, как несколько оставшихся в живых офицеров, петляя между кустами, побежали к лошадям.
— Офицеры там! — закричал он. — Не выпускайте!
Один за другим падали золотопогонники. Лишь двое вскочили в седла и поскакали к лощине. Воронцов побежал за ними, стреляя на ходу из карабина. Ближайший к нему дроздовец взмахнул руками и мешком свалился наземь. Второй бешено шпорил коня.
Воронцов выстрелил. Мимо. Офицер, склонившись к лошадиной шее, остервенело работал шпорами. Конь его захрапел, поднялся на дыбы и понесся неожиданно резвым галопом. Уйдет! Костя в мгновение ока очутился возле офицерских коней и с разгона вскочил на ближайшего. Умное животное сразу почувствовало твердую руку опытного всадника и, не дожидаясь удара шпор, с места взяло в галоп.
Лошади шли ровно, легко через жиденький низкорослый кустарник. Воронцов на глаз прикинул: до офицера не меньше пятидесяти шагов.
— Ну, держись, — прищурился Воронцов и вскинул карабин. Раскатился выстрел. Опять мимо! Офицер обернулся, вытянул руку с пистолетом и выпустил в преследователя несколько зарядов. Костя почувствовал, как вздрогнул, словно от удара бича, его конь, и выпрыгнул из седла. Вовремя. Лошадь сделала еще несколько шагов и тяжело рухнула набок.
Враг уходил. Никогда еще не чувствовал себя разведчик таким беспомощным, как сейчас. Одна надежда на карабин. Но офицер уже далеко. Воронцов упал на колено и прицелился. Плавна повел спусковой крючок. Выстрелил.
Несколько секунд казалось, что надежда напрасна. Но всадник начал медленно клониться набок, и, когда Воронцов вскочил на ноги, он увидел, что лошадь бежит уже без седока.
Офицер в погонах поручика лежал на спине, раскинув руки.
Документы оказались в левом кармане тужурки. В пачке бумаг Костя нащупал плотный пакет. В нем оказалась фотография. Воронцов взглянул и не поверил своим глазам: Наташа, улыбающаяся, счастливая Наташа в ослепительном гимназическом фартуке смотрела на него с маленького квадратика. Откуда у офицера эта фотография? Он перевернул квадратик и прочел: «Милому Жоржику на память, декабрь 1916 года».
Жоржик? Воронцов лихорадочно перелистал документы… «Поручик Покатилов». Так вот кто лежит перед ним в дорожной пыли! Каратель, тот самый мерзавец, который отправил Наташу в белогвардейский застенок. Не ушел-таки!
Воронцов сунул документы Покатилова в карман галифе, а карточку бережно спрятал во внутреннем кармане гимнастерки. Он чувствовал себя так, точно второй раз спас Наташу, снова вырвал ее из чужих нечистых рук.
На поле недавнего боя Воронцова встретила напряженная скорбная тишина. Сосредоточенный Егоров хлопотал возле тяжелораненых, которых отнесли подальше от дороги. Там уже стоял, хмуро глядя на товарищей, Дубов.
Несколько добровольцев копали в стороне на склоне холма большую яму. Легкораненые наскоро перевязывались, остальные приводили в порядок оружие.
— Девять наших убито, — хмуро произнес Харин. — Восемь тяжело ранено — ходить не могут. Легкораненых — четырнадцать. Двадцать один уцелел, если нас с тобой считать.
— Да-а, — Воронцов растерянно посмотрел на Фому. Он все еще не остыл от погони и схватки. Ему хотелось бежать куда-то, что-то делать, дать выход энергии… — Вот ведь как…
Костя произнес еще несколько общих слов, потом вдруг схватил Фому за руку:
— А Яшка? Швах?
— Пока живой. Только не в сознании. Слаб. Однако Егоров говорит, что отойдет.
— Как отойдет? — спросил тихо Костя.
— Ну, оправится, выкарабкается то есть. Николай Петровича спас, вот ведь…
…Дубов вместе с товарищами рыл братскую могилу. Липкая, размокшая под дождями земля приставала к лопаткам, тяжким грузом висела на сапогах, хватала за ноги и отпускала нехотя, с гнусным чавканьем. На дне могилы быстро собирались черные густые лужицы, осклизлые комья сползали с лопат, как глина. Разведчики много и жадно курили, и над углубляющимся ровиком висел табачный дым. Над холмом собиралась воронье — откуда взялось оно здесь, в глухой степи? Кто подал им весть?
Дубов выбрался изо рва, перехватил у Ступина цигарку, жадно докурил и долго старательно затаптывал клочок пожелтевшей опаленной газеты в землю.
— Кончай, — вздохнул он и медленно пошел к тому месту, где лежали девять павших товарищей — лежали одной шеренгой, словно и после смерти они оставались в строю…
Прощальный залп над братской могилой прогремел недружно. Стреляли все, даже тяжело раненные разведчики попросили товарищей дать им винтовки и, напрягая последние силы, стреляли. Только Швах так и не пришел в себя. Он лежал на двух шинелях, бледный, с закрытыми глазами, с заострившимся носом, и невнятно бредил.
Раненых погрузили на самодельные волокуши и отправили в лагерь скорбным обозом. Эскадронцы долго смотрели им вслед: придется ли Свидеться с друзьями…
