— Не забудьте включить в программу телевизионную установку. Если я должен учиться, то мне надо видеть, а я хочу видеть вас. — Она определенно была молода, и не было у нее несимпатичного лица, видевшегося ему в его фантазии.
— Значит, до завтра.
Затем она исчезла. Так же, как и за день до этого. Но на этот раз «завтра» больше не было неопределенным понятием, ибо эта ночь без времени будет последней. Теперь уже скоро ночное время будет разложено на многие обозримые части равномерным ритмом импульсных часов, и ужасающее Ничто получит теперь границы и станет обозримым. Он победил своих самых ожесточенных врагов — Время во всей его бесконечности и безграничное Ничто; вместе с Дианой Келлер. Все в ней вызывало его восхищение — ее излучающая симпатию сила, пока для него полная тайны, ее мужество и готовность посвятить себя ему, и ее ум, благодаря которому она убедила его. Люди должны быть не такими, как в его нереальном мире грез, а такими, как Диана Келлер, — непостижимыми в глубине своего сердца и неисчерпаемыми в любви к жизни.
Вольф Вайтбрехт
ИМАГО
Я еще сижу в предварительном заключении, однако надеюсь, что. это чудовищное обвинение в убийстве рухнет при открытом слушании дела. Я должен благодарить всех, кто помог мне в этом неслыханно сложном положении.
Пресса повела себя скандально. Поэтому я решился написать сам. Не газетную статью, которую можно было бы сократить, извратить, а рапорт Королевскому Обществу Натуралистов Великобритании, членом какового я имею честь состоять. Будет ли он опубликован или его положат под сукно — это на совести лиц, которые будут читать его. Я уверен, они опубликуют его…
Я, Эрнест Стэнли Стэнбери, профессор биологии в Кембридже, обвиняюсь в преднамеренном убийстве сына сэра Арчибальда Маккорни, ушедшего на пенсию профессора зоологии в том же самом уважаемом университете Его Величества. Стэнбери убил Маккорни-младшего, это читал любой прохожий на улице. Это было главным сообщением во всех телепрограммах и радиоизвестиях. И в нем мое показание: да, я преднамеренно уничтожил существо (как утверждает сэр Арчибальд, его сына), но я заявляю, что это был монстр, чудовище, неизмеримая опасность для человечества.
Меня обвиняют, что я фанатичный мистик, что я завидовал сэру Арчибальду, что я будто бы отбросил естествознание на десятилетия назад… Не имеет смысла перечислять все оскорбления. Важно лишь то, что я буду оправдан, и не за отсутствием доказательств…
Однако я боюсь, что меня захлестывают эмоции. Мои рапорт Королевскому Обществу должен быть выдержан в лучших традициях старой британской рассудительности и деловитости. Итак, я начинаю заново.
В нашем Кембриджском университете существует похвальный обычай: каждый ординарный профессор лично опекает уволенного на пенсию коллегу. Это не только в интересах стариков, а и в интересах университета в целом. Они приглашаются на все важные консилиумы, появляются в большом количестве и радуются, что их еще почитают. И часто их голос имеет вес при принятии решения. Уже несколько лет моим эмеритом, как мы обыкновенно в шутку говорим, был сэр Арчибальд. Между биологией и зоологией есть профессиональная связь, и мне доставляли большую радость не слишком редкие встречи в тихом поместье сэра Арчибальда.
Он слыл оригиналом: неженатый, из зажиточного рода, он посвятил всю свою жизнь исследованию насекомых. Это был долгое время, без сомнения, величайший энтомолог объединенного королевства, если даже не всей Европы. Его работы о гормонах метаморфизма сделали его всемирно известным. И даже а преклонном возрасте он умел чрезвычайно живо и интересно рассказывать. Когда я сидел с ним перед камином, он имел обыкновение величать меня не иначе как «молодой друг». Он устраивался в кресле, согнув худые ноги так, что, казалось, колени прорвут брюки, — чашка чая в руке, веселые складки вокруг глаз, прежде голубая радужная оболочка которых потускнела от старости, — и рассказывал, рассказывал…
Жил он неплохо. Слуга, повариха, лаборант, садовник и одновременно шофер его допотопного лимузина: это был почти что совершенный тип английского аристократа, который по предписанным правилам с достоинством ожидал своего последнего часа.
Мое последнее посещение сэра Арчибальда совпало с его юбилеем — ему исполнилось восемьдесят лет, точнее, я появился как поздравитель от университета по поручению последнего, только это было на следующий день после его дня рождения, чтобы прошла вся надоедливая обременительная семейная суматоха, как он сказал по телефону, и мы могли бы снова поболтать в тишине. Я не возражал, потому что ценил его умные, иногда острые речи больше, чем болтовню с леди X и сэром Y, которые не блистали ничем, кроме родства с сэром Арчибальдом.
Незадолго до этого я возвратился из Соединенных Штатов и записал для юбиляра несколько милых историй. Я взял с собой также изящный лазерный аппарат карманного размера, новую модель, которую государственный секретарь наук в Вашингтоне прямо-таки навязал мне. «Вы должны непременно иметь такую вещь, — сказал он, — иначе я не уверен в том, что вас не похитит какая-либо банда гангстеров, чтобы шантажировать — не с целью выкупа, а чтобы упрятать вас и заставить на себя работать». Якобы существуют целые научные центры, о существовании которых знают, но против которых ничего не могут предпринять, чтобы не повредить находящимся там в неволе ученым.
Но тут же он успокоил меня: мафия как раз ведет переговоры об образовании научного треста, который должен объединить все государственные и частные университеты под главенством cosa nostra. Его шеф, конечно, был бы больше уже не гангстер, а, должно быть, младший государственный секретарь…
Я был уверен, что история эта доставит старику удовольствие. Он уже давно считал американцев недостойными самоуправления. Даже Вашингтона он считал бунтарем, разновидностью Робина Гуда современности.
Сэр Арчибальд встретил меня радушно, с достоинством принял по случаю своего восьмидесятилетия чеканный жетон Кембриджского университета, и вскоре мы, следуя традиции, сидели в чайной комнате у камина. Он казался мне более оживленным, чем обычно: кожа слегка порозовела, несмотря на бесчисленные морщинки и складки; может, он вчера выпил со своими обожаемыми родственниками слишком много портвейна?
Вопреки прежней привычке, он пригласил меня задержаться до ленча, должно быть, многое осталось со вчерашнего дня. Конечно же, я принял приглашение с благодарностью. Не особенно удивляясь, слушал он мой американский сюжет о гангстерах в науке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
