Быть может, если бы приказали, мы нашли бы в себе силы пойти дальше, но нам велели спать. И мы, не поев, не умывшись, никого ни о чем не спрашивая, легли и заснули и спали, наверное, почти целые сутки. А потом встали, худые, черные от грязи и копоти, привели себя в порядок, позавтракали и выстроились на окраине деревни.
Сначала Ряшенцев вручал гвардейские значки – тем, кто их не имел. А потом вдоль строя, стройный и щеголеватый, шел майор Локтев вместе со своим адьютантом и поздравлял награжденных. Медали он сам прикреплял к гимнастеркам, а вместо орденов вручал выписки из приказа. Когда майор поздравил рядового Железнова со званием гвардии сержанта и орденом Славы третьей степени, Володя поблагодарил по уставу и, волнуясь, спросил:
– Товарищ командир полка, жив Сергей Тимофеевич?
– Жив, жив,– улыбнулся майор.– Допрашивает пленных.
Стоял теплый солнечный день – 19 апреля 1945 года. По дороге нескончаемым потоком шли танки, тягачи с орудиями, машины, колонны солдат. В нескольких километрах от деревни шел бой – наши дивизии форсировали Шпрее.
АНТРАКТ
В деревню возвращались местные жители. Одни из них тихо плакали у развалин, а другие, еще не веря своему счастью, приводили в порядок уцелевшие дома. Вместе с женой, невесткой и тремя внучками вернулся и хозяин большого дома, где расположился наш взвод. Высокий седоусый старик деловито обошел участок, тщательно осмотрел выбоины в стенах, разбитые окна, переписал мебель и уселся за гроссбух – подсчитывать убытки, наверное.
– Счет нам готовит,– усмехнулся Митрофанов.– У такого зимой снега не выпросишь.
Из дверей, держась за материнский подол, расширенными от любопытства глазами на нас смотрели три девчонки. Старик осклабился и полистал словарик.
– Внучки,– выговорил он.– Их бин Фридрих Шульц. Прошу любить и жалувать.
– Нет уж, папаша, любить мы тебя не будем,– с достоинством ответил Митрофанов.– Откуда я знаю, может, твой сынок мой Мценск жег или комбата Макарова пристрелил. Поэтому существуй себе на здоровье, а девчонкам передай от меня жратву – банку тушенки из НЗ и шоколад, который я, между прочим, честно завоевал в качестве трофея.
Хозяин рассыпался в благодарностях, но Митрофанов знаком его остановил:
– Как будешь корову доить,– Митрофанов подергал в воздухе за воображаемое вымя,– крынку парного молока не забудь, в обмен на цукер. Понял, господин Шульц? Му-у-у!
Назначенный помощником командира взвода Володя принимал пополнение, ему было не до нас, и мы с Митрофановым пошли бродить по деревне. Выглядели мы замечательно. На ногах новенькие брезентовые сапоги-трофеи, на ремнях – кинжалы и пистолеты, на гимнастерках – гвардейские значки; наши лихо заломленные набок пилотки, небрежная походка и прищуренный взгляд свидетельствовали о том, что идут стреляные птицы, видавшие виды орлы-гвардейцы. Я отдал бы год жизни, чтобы меня сейчас увидели Тая и Сашка. Митрофанов мечтал о том же. Куда девались робость и неуверенность в себе пришедшего в запасной полк щуплого, низкорослого солдатика! Теперь Митрофанов был на отличном счету: быстрее всех ползал по-пластунски, метко бросал гранаты, уложил – это наверняка – на наших глазах трех немцев и был вернейшим кандидатом на медаль.
– Вернусь домой,– пыжась, разглагольствовал он,– курсы шоферов закончу, домишко отгрохаю и к Варьке посватаюсь. Если уже теперь носом вертеть будет– наше вам с кисточкой, другая найдется! Правильно рассуждаю?
На площади перед штабом слышался смех: солдаты окружили группу очень худых, оживленно жестикулирующих людей в штатском. Это были итальянские и английские военнопленные, освобожденные из лагеря. Узнав, что все попытки объясниться оказались безуспешными, я решил внести свой вклад в это благородное дело.
– Ай эм Михаил Полунин,– сообщил я, ударив себя кулаком в грудь.– Ай эм гвардеец.
– Джон Смит,– слегка склонив голову, представился высокий носатый англичанин.
– Ду ю спик инглиш?– растерявшись, бездарно спросил я.
– Иес, иес,– заулыбался англичанин.
– Ай эм глед ту си ю,– поведал я и, подумав, добавил:– Инглиш ленгвидж ис бьютифул, ситдаун, плиз.
– Во дает Мишка! – восхитился Митрофанов.– Дуй до горы!
Но мой словарь уже был исчерпан. Поняв, что он имеет дело с гнусным самозванцем, Джон Смит разочарованно откланялся. Тогда общим вниманием завладел молодой юркий итальянец с черными глазами прожженного плута. Он положил в ладонь горошину и тихо на нее подул. Горошина исчезла. Итальянец попросил у одного солдата автомат и, сделав страшно удивленное лицо, вытряс горошину из ствола. Мы зааплодировали, а фокусник поклонился и… вытащил из моей пилотки Железный крест.
– Тьфу! – фокусник брезгливо швырнул крест на землю, затопал по нему ногами – и с немым изумлением уставился на моего англичанина. Все ахнули: на груди у него висел тот самый Железный крест. Джон Смит обиделся, сорвал крест и отбросил его в сторону.
– Паф, паф!– испуганно заверещал фокусник, показывая пальцем в небо. Мы на мгновенье задрали головы, а итальянец уже разводил руками и кланялся: на груди у Джона висели два креста. На этот раз англичанин разозлился не на шутку, сорвал злополучные ордена и демонстративно повернулся к фокуснику спиной. Общий хохот: на спине болтались три креста!
К нашему искреннему сожалению, вскоре подали автобус, и бывшие военнопленные уехали, махая из окошек руками.
А в деревню уже вступала длинная колонна немцев. Их было больше тысячи – измученных, высокомерных, ошеломленных, несчастных людей в грязных зеленых шинелях и френчах. Впереди, не глядя по сторонам, ехал в машине фашистский генерал с перевязанной головой – ехал медленно, чтобы не отбиться от колонны, как на параде. Рядом с ним, страдая от насмешек, сидел наш автоматчик-ефрейтор.
– Разрешите обратиться, товарищ ефрейтор!– почтительно рявкнул Митрофанов.– Генерала поймали капканом?
– Пошел ты к…– огрызнулся несчастный страж.– Дай лучше их фашистскому благородию воды напиться.
Митрофанов протянул фляжку и пошел рядом с машиной. Генерал вытащил платочек, тщательно вытер горлышко фляжки и забулькал.
– Брезгует,– скривил губы Митрофанов,– А я уж после него – и в руки не возьму, пусть подавится моей фляжкой!
И сердито отошел от машины.
– Вассер, вассер,– просили пленные.
Колонна остановилась, и с полчаса мы поили немцев водой. Мне стало не по себе: на меня грустными глазами смотрел мальчишка в длинной, до пят, шинели.
– Фольксштурм?– спросил я.– Гитлерюгенд?
Мальчишка кивнул. Проклиная себя за мягкосердечие, я протянул ему полплитки шоколада.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
