Таким образом, интерпретация текста носит переменный характер и зависит от интеллектуальной атмосферы времени, и не может быть единственно правильных "методов" интерпретации.
Ни одна единственная интерпретация не может исчерпать богатую систему значимых потенциальностей представляемых текстов. Поэтому каждое вероятное прочтение неизбежно частично, ибо не может реализовать все потенциалы текста. Следовательно, руководящий принцип - это инклюзивная интерпретация (включающая в себя все возможные интерпретации), то есть самая "адекватная" конструкция, дающая когерентное объяснение всех текстовых потенциальных значений (Hirsch 1976: 227).
Инклюзивизм (включение) желателен как позиция, которая индуцирует готовность использовать результаты других интерпретаторов, однако кроме достойной уважения толерантности, он имеет незначительную теоретическую ценность. Хотя его цель - примирить различные вероятные прочтения в идеальной интерпретации, он не может фактически ни примирить различные прочтения, ни делать выбор между ними. Как нормативный идеал, или принцип корректности, инклюзивизм бесполезен. Этот пункт можно проиллюстрировать цитированием двух экспертных прочтений хорошо известного стихотворения У. Вортсворта "A slumber did my spirit seal" (W. Wordsworth 1938: 72).
Мы сначала приведем текст поэмы, а затем процитируем два фрагмента из двух опубликованных толкований, чтобы продемонстрировать своего рода тупик, который всегда провоцирует инклюзивизм, когда он пытается примирить интерпретации и демонстрировать эту интерпретативную проблему:
A slumber did my spirit seal; // I had no human fears: // She seemed a thing that could not feel // The touch of earthly years. // No motion has she now, no force; // She neither hears nor sees; // Rolled round in earth's diurnal course, // With rocks, and stones, and trees.
Приведем отрывки из двух комментариев. Первый комментарий сделал К. Брукс, второй - Ф. Бейтсон:
(1) The poet attempts to suggest something of the lover's agonized shock at the loved one's present lack of motion - of his response to her utter and horrible inertness... Part of the effect, of course, resides in the fact that a dead lifelessness is suggested more sharply by an object's being whirled about by something else than by an image of the object in repose.
But there are other matters which are at work here: the sense of the girl's falling back into the clatter of things, companioned by things chained like a tree to one particular spot, or by things completely inanimate like rocks and stones.
... She is caught up helplessly into the empty whirl of the earth which merges and makes time. She is touched by and held by earthly time in its most powerful and horrible image. (Brooks)
(2) The final impression the poem leaves is not of two contrasting moods, but of a single mood mounting to a climax in the pantheistic magnificence of the last two lines... The vague living-Lucy of this poem is opposed to the grander dead-Lucy who has become involved in the sublime processes of nature. We put the poem down satisfied, because its last two lines succeed in effecting a reconciliation between the two philosophers or social attitudes. Lucy is actually more alive now that she is dead, because she is now a part of the life of Nature and not just a human 'thing'. (Bateson)
Если мы допустим, что текст позволяет обе приведенные интерпретации, то проблема для "инклюзивиста" заключается в том, чтобы примирить эти два прочтения. Для "инклюзивиста" доступны три способа примирения.
Прочтение Брука включает интерпретацию Бейтсона; оно показывает, что любые положительные идеи в стихотворении отрицаются посредством горьковато-иронического изображения инертной девушки, которая закружилась вокруг того, что Бейтс называет "величественные процессы природы"
Бейтсоновское прочтение включает интерпретацию Брука; иронический контраст, между активной, кажущейся бессмертной девушкой и пассивно инертной, мертвой девушкой преодолевается с помощью необоснованного утверждения о бесмертности.
Каждое из прочтений частично справедливо, но они должны быть растворены, чтобы дополнять друг друга.
Тот факт, что точки зрения критиков различаются, порождает предположение, что значение носит двусмысленный характер. Выраженная эмоциональность амбивалентна и объединяет горькое сожаление и утверждение. Третий способ примирения применяется чаще и в этом случае, возможно, является самым удовлетворительным.
Четвертый тип анализа, что Брукс прав, а Бейтсон - не прав (или наоборот), не является доступным для инклюзивиста, так как текст позволяет оба прочтения вероятными.
Более тщательное наблюдение, однако, показывает, что ни одному из средств аргументации не удается примирить или растворить два различных прочтения. Первый вариант, например, говорит о том, что прочтение Брука охватывает понимание текста Бейтсоном, хотя вполне возможно, что Брук подразумевает все значения, которые Бейтсон имеет в виду. Брукс также подразумевает эмфатическую модель, которую невозможно примирить с прочтением Бейтсона. В то время как Бейтсон истолковывает стихотворение как утверждение жизни, то Брукс подчеркивает смерть и инертность. Никакое количество манипуляций не примирит эти дивергентные эмфазы, ибо одна модель эмфазы необратимо исключает другие модели, и так как эмфазы играют решающую роль для значения, две конструкции значения строго исключают друг друга.
Третий вариант не может избежать искажений, хотя он, возможно, удерживает акцент на отрицании утверждения, при этом объединяя оба прочтения, он на самом деле исключает их и считает оба прочтения не просто частично совпадающими, а неправильными. Ибо если стихотворение делает равный акцент на горькой иронии и утверждении жизни, то любая конструкция, которая акцентирует главное внимание одновременно на обоих значениях, некорректна.
Однако, общий принцип анализа состоит в том, что вполне вероятно, любое стихотворение, в том числе Вортсворта, может двусмысленно подразумевать как горькую иронию, так и утверждение жизни, то есть играет как бы спектрально своими красками. (Hirsch 1976: 230)
Таким образом, в результате диалогической встречи двух потенциальных смыслов образуется как бы третий смысл.
3. 5. 2. 3. Диалог интерпретаторов с текстами У. Вортсворта.
Диалогическому анализу будут подвергнуты лирические баллады У. Вортсворта, его предисловие к своим лирическим балладам и статьи литературных критиков о его творчестве.
У. Вортстворт ждет от своих лирических баллад два вида воздействия на читателя: те, которые получают удовольствие (common pleasure), и те, которые испытывают нелюбовь (common dislike).
Поэт утверждает, что главной целью поэм было выбрать случаи и ситуации из обычной жизни и описать их с помощью языкового выбора, реально используемого человеком, но с определенной окраской воображения, представляя обычные вещи читателю в необычной комбинаторике.
У. Вортсворт определяет предназначение поэта, и по его мнению, - это человек, говорящий с другими людьми, но наделенный более живой чувствительностью, большим энтузиазмом и нежностью, и который обладает большим знанием человеческой натуры. (Wordsworth 1938: 150-176)
У. Вортсворт далее пишет, что поэты думают и чувствуют в духе человеческих страстей, и они творят не только для поэтов, но и для людей. По мнению автора для тонкого вкуса к поэзии необходим приобретенный талант, который порождается мыслью и продолжительным общением с лучшими образцами поэзии.
Таким образом, поэт приходит к выводу о том, что необходима диалогическая интеграция поэта и читателя с уместным составом смыслов, дающая пищу для размышления и передающая страсть и красоту.
С. Колеридж начинает оценку творчества У. Вортсворта не с его выдающегося мастерства, а с его недостатков. Первым нехарактерным несовершенством является непостоянство стиля. Он выделяет в языке Вортсворта три разновидности: первая, которая присуща поэзии; вторая, которая соответствует прозе; и третья - нейтральная или общая для первых двух видов. Второй недостаток, который Колеридж усматривает в некоторых поэмах Вортсворта - это сухость, недостаточность фантазии при описании природы. Даже в реальной жизни велика и очевидна разница между словами, используемыми, с одной стороны, как произвольные знаки мысли, стертые как разменная монета, а с другой стороны, они передают различные оттенки мысли метафорически или являются экспонентами своеобразного стиля и необычного объема дара говорящего лица. Третий недостаток - несовместимость стиля, где поэт и читатель представлены как бы оба беседующими, а на самом деле лишь один из них говорит. Четвертый недостаток включает окказиональное многословие, повтор, "завихрение мысли", вместо продвижения вперед. Пятый и последний недостаток - мысли, образы слишком велики для описываемого объекта.
Указанным окказиональным недостаткам поэтики Вортсворта Колеридж, не испытывая страха встретить несогласие умного искреннего читателя, противопоставляет следующие выдающиеся качества его поэзии. Во-первых, простая чистота языка, совершенное соответствие слов значению. Во-вторых, гармония мысли и сентиментов: они свежи и пропитаны росой, его муза свободно парит в справедливом и оригинальном размышлении. В-третьих, яркая сила и оригинальность отдельных строк и абзацев: изящная меткость выражения мысли. Эта красота, как выдающаяся характеристика поэзии Вортсворта, заставила его противников восхищаться ею. В-четвертых, совершенная правда природы в его образах и описаниях, мгновенно взятых у нее. В-пятых, медитативный пафос, союз глубокой и тонкой мысли с чувствительностью, сочувствие человеку человеком. И последнее, - Колеридж бросает вызов всем поэтам, в смысле непревзойденности таланта воображения Вортсворта. По мощности своего воображения он близко стоит из всех современных ему писателей к Шекспиру и Мильтону, но с другой стороны он совершенно неповторим:
