Не без сожаления мы покинули Оксфорд и направились в Мэтлок – к следующей цели нашего путешествия. Окрестности этого селения напоминают швейцарские пейзажи, но как бы в уменьшенном масштабе – здешним зеленым холмам недостает высоты, чтобы увенчать себя снежными коронами наподобие Альп. Мы посетили удивительную местную пещеру и небольшие музеи естественной истории, где образцы расположены по тому же принципу, что и в собраниях Серво и Шамони. Но стоило Анри произнести вслух название этого городка, близ которого произошла моя встреча с монстром, как меня начало лихорадить. Я стал торопить друга покинуть Мэтлок, словно и с ним у меня было связано ужасное воспоминание.
Из Дерби мы двинулись дальше на север и провели два месяца в Камберленде и Вестморленде. Там я чувствовал себя почти так же, как в горах Швейцарии. Даже летом здесь сохранялись участки снега на северных склонах гор, повсюду встречались озера, бурные реки – все это было мне привычно и дорого. Здесь мы также обзавелись некоторыми знакомствами. Анри буквально блистал в кругу людей талантливых и влиятельных, обнаруживая в себе все новые возможности и способности. «Я мог бы провести здесь целую жизнь, – не раз говорил он мне. – Среди этих гор я бы ни на минуту не пожалел о Швейцарии и немецких поэтах».
После посещения озер Камберленда и Вестморленда подошел срок встречи с нашим шотландским другом. Мы покинули новых знакомых и продолжили свое путешествие. Меня это не огорчило – ведь я до сих пор не взялся за дело, и демон мог решить, что я пренебрег своим обещанием. Это было чревато ударом по моим близким. Возможно, он даже остался в Швейцарии ради этого.
Основания думать так у меня были – за все эти месяцы чудовище ни разу не дало знать о себе. А ведь это должно было обязательно случиться, если бы оно добралось до Англии. Эта мысль преследовала меня даже в часы отдыха и покоя. Я ждал писем из дома с лихорадочным нетерпением. Если они запаздывали, я рисовал себе кошмарные картины и терзался; когда же они прибывали, я медлил, не решаясь их распечатать, словно там заключался приговор, решавший мою судьбу.
Но временами мне чудилось, что монстр здесь, совсем рядом, и в ответ на мою медлительность замышляет убийство моего друга и спутника. Тогда я ни на мгновение не покидал Анри и следовал за ним повсюду как тень, надеясь в решающий момент защитить его от ярости чудовища. Одним словом, я чувствовал и вел себя как человек, совершивший тяжкое преступление.
В Эдинбург я прибыл в состоянии полного изнеможения, а ведь этот город мог очаровать самого мрачного мизантропа. Клервалю он понравился меньше, чем Оксфорд: тот привлекал его своей древностью. Однако красота Эдинбурга, его романтический замок на утесе над городом и восхитительные окрестности – причудливые скалы, источник Святого Бернарда и Пентландские высоты – привели его в восторг. Я же с нетерпением ждал конца путешествия.
Через неделю мы покинули столицу Шотландии и через Кьюпар и Сент-Эндрюс направились в Перт, где нас уже ожидали. По прибытии туда я объявил Анри, что хотел бы совершить небольшую поездку по Шотландии, так как мне наскучила роль гостя и светские разговоры. «Развлекайся сам, – сказал я другу. – Я буду отсутствовать пару месяцев. Пойми меня правильно – мне нужно на некоторое время остаться в одиночестве, а когда я вернусь, все станет на свои места, надеюсь, я буду таким же, как прежде, – свободным и веселым».
Анри взялся было меня отговаривать, но, убедившись, что мою решимость ему не поколебать, не стал настаивать, лишь попросил писать ему как можно чаще и возвращаться поскорее, поскольку только в моем присутствии он чувствует себя как дома, где бы ни находился.
Расставшись с другом, я принялся искать как можно более глухое место, чтобы, уединившись там, завершить начатое. Теперь я больше не сомневался, что монстр следует за мной по пятам, следит за каждым моим шагом и, едва я закончу работу, явится, чтобы получить свою долгожданную невесту.
В своих поисках я пересек Северное нагорье и в конце концов решил перебраться на один из отдаленных островов Оркнейского архипелага. Это было самое подходящее место для дела, которое я затевал, – почти голый утес, о подножие которого день и ночь бились холодные волны. Почва там настолько бесплодна, что травы, которую она родит, хватает лишь для нескольких тощих коров да полусотни овец, принадлежащих местным жителям, которых насчитывается пять человек. Эти люди должны обладать недюжинным мужеством, чтобы вести столь суровую и скудную жизнь. Овощи и хлеб для них – настоящая роскошь; как и питьевую воду, их лишь изредка доставляют с лежащего в пяти милях отсюда большого острова.
Добравшись туда на рыбацкой шхуне, я обнаружил, что из построек на всем острове имеется лишь три убогие хижины. Одна из них оказалась пустующей, и я снял ее у хозяев за какие-то гроши. Внутри было две комнаты с неоштукатуренными стенами. Сломанная дверь болталась на сорванных петлях, а соломенная крыша насквозь прогнила.
Я нанял рыбака починить хижину, купил стол, скамью, некое подобие кровати и вступил во владение этим «имением». Все это наверняка должно было бы вызвать изумление обитателей острова, но чувства этих людей были до крайности притуплены нуждой, голодом и беспрерывной борьбой за существование. Поэтому я мог жить здесь, не опасаясь помех и любопытных взглядов, и заниматься чем угодно и сколько угодно.
Утренние часы я напряженно работал; ближе к вечеру, если позволяла погода, переменчивая здесь, как нигде, я совершал длинные прогулки по каменистому берегу, вслушиваясь в грохот прибоя, разбивавшегося у самых моих ног. Здесь я невольно вспоминал свою Швейцарию, столь непохожую на этот неприветливый и безрадостный ландшафт. Ее предгорья покрыты виноградниками, в долинах разбросаны селения. Хрустальные озера отражают темную голубизну неба, а когда ветер поднимает на них волну, то это всего лишь веселая мальчишеская забава по сравнению с глухим ревом холодного океана.
В первое время все шло, подчиняясь заведенному мною распорядку. Но сама работа становилась для меня с каждым днем все более тягостной. Порой я по нескольку дней не мог заставить себя войти в оборудованную мною лабораторию и прикоснуться к реактивам и приборам. Но бывало и так, что я лихорадочно работал день и ночь напролет, стремясь приблизить конец своих мучений.
И действительно – дело, которым я занимался сейчас, было отвратительно по любым меркам. В ходе первого безумного эксперимента меня ослепляло честолюбие, которое не давало почувствовать всю противоестественность моих научных исканий, а весь мой рассудок был поглощен стремлением к цели. Теперь же я действовал хладнокровно и вполне осознавал мрачный ужас того, что совершаю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
