– Да ну, ерунда. А вот тому, которого забрали в отделение, придется откупиться. Так легко московская милиция провинившегося грузина не отпустит, большой штраф потребуют и точно еще добавят статью за сопротивление властям. Если родители окажутся богатыми – штраф утяжелят, дотянет до цены хорошей квартиры. С грузинами в таких случаях не церемонятся, это тебе не русский пьянчуга рабочий или провинциал из Рязани. Здесь, друг, за все надо платить – и за хулиганство, и за национальность. В этом плане грузины в особом «почете», да и армяне и азербайджанцы иногда удостаиваются. В общем, мы крупный подарок сделали ребятам из милиции.
– А если гандболист расскажет, что ножом его поранил Давид? Это же может быть опасно, – заволновалась Мари.
– Тогда ему придется рассказать обо всем. А свидетелями выступим не только мы, но и официантка, и метрдотель, и кое-кто из посетителей. Схлопочет статью не только за хулиганство и сопротивление милиции, но еще и за ношение холодного оружия.
– Арам, это же был мой нож…
– Был твой, а сейчас уже принадлежит ему. Рана у него пустяковая, он сам нанес ее себе при сопротивлении, к тому же был пьян, о чем свидетельствуют его мокрые штаны. Что еще? Да, есть еще в запасе вариант, что у него в кармане найдут наркотики, а если его родители нашим друзьям из милиции очень «понравятся», то и несколько долларов или фунтов. Окажется еще и валютчиком. Так что как минимум лет пять отдыха ему обеспечено. О гандболе придется забыть… а жаль, по-видимому, спортсмен был перспективный. Сейчас его задержат, оставят в «обезьяннике», пока не прилетят родные из Тбилиси, а потом уже по возбужденному уголовному делу переведут в камеру следственного изолятора.
– Черт с ним, Арам, из-за этого наглого подонка у нас весь вечер пошел насмарку. Еще и мой любимый нож достался милиционерам, а ведь я с ним уже несколько лет не расставался… Хотя, если честно, после твоего рассказа мне как-то стало жаль гандболиста. Он подлец, конечно, но уж больно строгое получается наказание. Десять минут назад я был готов его убить, а сейчас думаю, что случившегося для него вполне достаточно. Арам, прошу, если можно – не нагнетай, не дави на милицию, пусть наглец выкручиватся сам, может, у него получится. А мы, если нас вызовут в свидетели, пожалуй, дадим более мягкие показания.
– Вас не вызовут, я скажу, что в кафе случайно познакомился с земляками, вот и все. Ты, Давид, зайди ко мне завтра, попробую найти для вас билеты в Большой театр или еще куда-нибудь на новые постановки. А может, в кино на зарубежный фильм, на закрытый просмотр… Я из больницы только вышел, не успел пока узнать, что где идет. Видишь, – улыбнулся Арам, – какая у меня обширная клиентура: я им – дефицитный коньяк, хорошее вино, колбасные изделия, а они мне – билеты, концерты, модную одежду, в общем, обмениваемся любезностями…
* * *
Домой приехали молча, придавленные грузом впечатлений, и быстро легли спать.
– Давид, ты не спишь? Не притворяйся, я знаю, что не спишь.
– Что, Мари?
– Меня словно какой-то рок преследует. Может, я приношу несчастье? Сколько уже драк! Сколько крови! Я боюсь, что однажды с тобой что-нибудь случится. Этого я себе не прощу.
– Ну что ты, Мари, стычка произошла не из-за тебя, а из-за фруктов.
– Нет, Давид, мы с тем парнем случайно встретились взглядами. Он на миг пристально посмотрел на меня, а потом разыграл всю эту трагикомедию.
– Ты мнительная и воображала.
– Хотела бы я оказаться неправой… Давид?
– Что еще, Мари? Поздно, давай спать!
– Не могу… Нервы разыгрались. Почему люди такие жестокие, почему наслаждаются, унижая и оскорбляя других?
– Ты думаешь, такие люди только у нас? А во Франции совсем нет жестоких и бессердечных?
– Разумеется, есть, но это же подонки, криминал! А те ребята были успешными, красивыми, хорошо одетыми, к тому же их было семеро! Неужели ни в ком не заговорила совесть, чувство справедливости, желание остановить своего друга, прекратить унижение других, ни в чем не повинных людей? Не любят они ближнего, нет у них в душе сострадания, вот что страшно. Как дальше жить среди жестоких и неверующих людей?
– Ты, конечно, и меня имеешь в виду. Но что я должен был делать? Позволить, чтобы меня избили, унизили перед тобой? Неужели ты не понимаешь, что, если бы это случилось, мы не смогли бы больше встречаться? Что в моей душе появилась бы обида не на конкретного человека, а на все человечество в целом? Возможно, на сей раз уже мне из-за своей ненависти пришлось бы найти и унизить слабого, чтобы только успокоиться. Или найти этого парня и наказать его, убить, покалечить. Иначе как бы я смог жить дальше – оскорбленным и опущенным?
– Вот видишь! Бог есть, и он помог тебе.
– Не Бог помог мне, а мой нож. Силе надо противопоставлять силу, мир держится на равновесии добра и зла. Спи, моя девочка. Мне очень жаль, что жизнь показывает нам не только улыбающуюся половину своего лица. Это слова моего отца. И я благодарен ему за то, что, вопреки моему детскому желанию играть в футбол, он отвел меня в зал спортивных единоборств.
– Давид… тебе не кажется, что Бог против нашего союза?
– Я не верю в Бога, Мари. Наша судьба в наших руках.
Глава 12
На следующий день, оставив еще спящих девушек дома, я пешком добрался до Генпрокуратуры СССР, где в Главном следственном управлении должен был проходить стажировку. На проходной дежурный сверил заявку на пропуск с моим паспортом и направил меня в кабинет заместителя начальника Следственного управления. Краснощекий, моложавый замначальника с двумя большими звездами на погонах собрал стажеров, прибывших из разных районов и республик – было нас человек сорок, – в небольшом зале для приветствия, затем нас распределили по отделам или закрепили за следователями по особо важным делам, которых в обиходе звали «важняками». Вместе со мной стажировку у следователя должны были проходить парень из Волгограда Иван Фоменко и москвич Марк Тумаркин. Следователя звали Аркадий Венедиктович – фамилия его со временем стерлась из моей памяти. Это был худой неулыбчивый человек лет пятидесяти, умный, жесткий профессионал.
С понедельника по среду я должен был стажироваться в прокуратуре. Оставшиеся два дня были свободными – так называемые библиотечные. Координационным центром стажировки являлась кафедра уголовного права и процесса Московского государственного университета.
Мари и Тереза обычно выходили из дома не раньше десяти утра и по составленной заранее программе посещали московские музеи, выставочные залы, магазины. Вместе мы ужинали после моей работы в каком-нибудь кафе, редко – дома, а потом опять отправлялись на улицу. Часто ходили в кино или театр, потом обсуждали наши впечатления. Надо заметить, что каждый раз мы с Мари воспринимали увиденное по-разному, порой совершенно противоположным образом. Не скажу, что мне часто удавалось убедить ее в своей правоте. Иногда к нам присоединялся Арам, временами – с супругой, молодой, красивой, полной москвичкой по имени Надежда. Несколько раз я приглашал поучаствовать в культпоходах моих новых друзей – Ивана и Марка, отец которого был профессором гражданского права и имел довольно активную частную адвокатскую практику.
После кафе «Лира» и московских музеев Мари и Тереза, как и все приезжающие в столицу, продолжили знакомство с городом в ГУМе, ЦУМе и универмаге «Москва». В последнем был с ними и я. В поисках нижнего белья и косметики девушки посещали и другие магазины – и везде была толкотня и очереди. Иной раз люди выстраивались к прилавку, не зная, какой товар продают: надо было покупать, если была такая возможность, потом можно было обменять «добычу» на нужный товар у счастливчиков из другой очереди. Было очевидно, что денег у людей значительно больше, чем пользующихся спросом товаров в магазинах, а спрос был только на импорт, хотя бы из социалистических стран. Лучшими из них считались югославские товары, но они попадали в страну в очень небольшом количестве – отношения между СССР и СФРЮ были напряженными. Изделия советского производства, неудобные, неэстетичные и непрестижные, направлялись преимущественно в провинцию, в сельские магазины. В Ереване продавался более-менее сносный польский трикотаж, труднее было достать немецкий, производства ГДР, но с переплатой – вполне возможно. Впрочем, и местное трикотажное производство, нелегально находившееся в руках частников, по уровню особо не уступало социалистическим странам.
В Москве нас особенно впечатлила откровенная кипучая озлобленность и грубость людей на улицах как по отношению к чужакам, так и друг к другу. Разумеется, и у нас в Ереване были свои хулиганы, бандиты, но в целом все относились друг к другу несравнимо терпимее, если не сказать – доброжелательнее. По-видимому, сказывалось то, что безумная централизация всего, в том числе товаров и продовольствия, превратила столицу в огромный проходной двор, гигантский рынок, вещевой базар, где каждый видел в другом соперника, претендующего на катастрофически дефицитные социальные блага. Иногда нам казалось, что гражданская война еще не закончилась. Теперь, по прошествии времени, я еще отчетливее вижу, что в Москве тех лет царил ожесточенный дух именно базара и базарных отношений.
