– Повторяю…
– Давно я здесь?
– Сложно сказать, – ответил Клавэйн. – С тех пор как мы поймали сигнал твоего маячка, прошла пара дней. Сколько ты болталась в море, никто не знает. И сколько летела до планеты – тоже.
– Пара дней? – Она смотрела так, словно Клавэйн говорил о неделях и месяцах. – Почему так долго?
– Твое счастье, что мы нашли тебя быстро, – вступил в разговор Кровь. – А система пробуждения работала по своему графику.
– Два дня… Где Клавэйн? Я хочу его видеть. И не говорите, что дали ему умереть, пока я сюда добиралась.
– Об этом не беспокойся, – ухмыльнулся Клавэйн. – Как видишь, я еще более-менее жив.
Хоури взглянула на него с насмешливым выражением, будто сочла услышанное за неуклюжую попытку розыгрыша:
– Это вы?
– Да. – Клавэйн протянул руку. – Извини, если разочаровал.
Женщина смотрела на него еще несколько секунд, потом сказала:
– Вы меня извините. Просто… я ожидала другого.
– Надеюсь, что все же смогу быть полезным. – Клавэйн повернулся к Крови. – Дай ей одеяло, пожалуйста. Мы ведь не хотим, чтобы она умерла от простуды. А теперь, мне кажется, не будет лишним, если доктор Валенсин проведет полный медосмотр.
– Не до осмотров, – прохрипела Хоури, срывая последние липучки. – Мне нужно в океан. И какое-нибудь оружие. – Помолчав, она добавила: – А еще, конечно, еда и вода. Одежда тоже не помешает.
– Мне кажется, ты торопишься, – сказал Клавэйн. – Разве это не может подождать до утра? Вообще-то, мы ждали двадцать три года, и нам есть о чем поговорить.
– Вы ни черта не знаете, – сказала Ана.
Кровь принес одеяло и вручил Клавэйну; тот шагнул к Хоури. С равнодушным видом она укуталась.
– Есть у нас и лодки, и оружие, – сказал Клавэйн. – Но вряд ли будет лишним, если ты хотя бы в общих чертах объяснишь, зачем все это тебе понадобилось прямо сейчас.
– Моя дочь, – ответила Хоури.
Клавэйн вежливо кивнул:
– Твоя дочь.
– Мою дочь зовут Аура. Она здесь… Как, ты сказал, называется это место?
– Арарат, – ответил Клавэйн.
– Угу. Она здесь, на Арарате. И я прилетела спасти ее.
Клавэйн оглянулся на своих товарищей:
– И где же конкретно находится твоя дочь?
– Примерно в восьмистах километрах отсюда, – ответила Хоури. – А теперь дайте все, что я прошу. И еще инкубатор. И того, кто смыслит в полевой хирургии.
– При чем тут полевая хирургия? – удивился Клавэйн.
– А притом, – ответила Хоури, – что мою дочь сначала нужно будет извлечь из Скади.
Глава одиннадцатая
Хела, год 2727-й
Рашмика подняла голову и взглянула на окаменелые останки вертуна. Символ кичливой роскоши, он был подвешен к потолку в большом кузове одной из машин каравана. Возможно, фоссилия собрана из частей разных тел, но, даже если это сплошь имитация, все равно интересно, ведь девушка никогда прежде не видела вертуна целиком.
Она огляделась по сторонам – хотелось забраться повыше и рассмотреть останки вблизи, вплоть до потертостей в местах соприкосновений пластин рогового покрова. Раньше она лишь читала о таких вещах, а сейчас была уверена, что за час сумеет разобраться, настоящий вертун перед ней или нет. По крайней мере, исключит возможность дешевой подделки.
Отчего-то она была уверена, что эта штуковина недешевая и, скорее всего, настоящая.
Мысленно она провела морфологическую классификацию тела вертуна. DK4V8M, подумала она. Или же DK8V4L – нелегко разобраться, когда так играют пыль и тени на покрове длинного хвоста. По крайней мере, тут возможно применение обычной морфологической классификационной схемы. В дешевых подделках части тела обычно состыкованы неправильно, но здесь они явно на своих местах, пусть даже не все взяты из одного захоронения.
Вертуны были настоящим кошмаром классификаторов. Когда добыли первого, казалось, нет ничего проще, чем сложить имеющиеся фрагменты и получить существо, напоминающее большое насекомое или омара. Нельзя было не заметить логичность в предназначении частей тела, и, несмотря на обилие узкоспециализированных конечностей и органов чувств, не составляло труда собрать из них более или менее понятную комбинацию. При этом загадкой оставались только внутренние органы.
Но второй вертун кое-чем отличался от первого. Другое число конечностей, голова и рот – иного типа. И все же опять все части тела без проблем соединились друг с другом, для каждой легко нашлось место.
Третий не был похож на первых двух. То же самое относится к четвертому и пятому.
Когда же были выкопаны и изучены останки сотни вертунов, у исследователей на руках оказалось сто различных вариантов строения тела.
Теоретики взялись искать объяснение. Одна из версий гласила, что вертуны отличались при рождении. Но две одновременные находки разбили это предположение в пух и прах. Во-первых, нашли несколько тел вертунов-младенцев, почти в полной комплектности. Некоторые немного различались между собой, но были и совершенно одинаковые. Основываясь на статистике совпадений, теоретики заявили, что должны быть обнаружены по меньшей мере три одинаковых тела взрослых вертунов.
Второй находкой – которая случайно объяснила первую – стали два взрослых вертуна в одном захоронении. Они лежали в разных, но соединенных системой тоннелей пещерах. Все части их тел были на месте, и, конечно же, после сборки археологи получили два новых варианта морфологии. Однако в процессе изучения вскрылось нечто неожиданное. Молодой археолог по фамилии Кимура решила рассмотреть царапины, оставленные трением различных частей панциря друг о друга. Оказалось, что не совпадают даже царапины: они могут быть на одной пластине и отсутствовать на соседней.
Поначалу Кимура допускала мистификацию: кто-то копался в останках, потому что цена на них была высока и уже возник небольшой рынок для коллекционеров. Все же она решила разобраться. Несколько недель ломала голову над загадкой, убежденная, что правда лежит на поверхности, надо только увидеть ее. И вот как-то вечером, после долгого корпения над микроскопом, усталая до предела, она легла спать. Сон был беспокойным, ее лихорадило, а пробудившись, она бросилась в лабораторию и проверила то, что не давало ей покоя ночью.
Для каждой царапины находилась пара – но только если брать фрагменты разных вертунов. Эти существа обменивались друг с другом частями тел. Вот почему не было двух похожих организмов. Они могли разбирать себя на «детали» – и обмениваться ими, то ли в обрядовой церемонии, то ли в акте совокупления. После чего расползались по норкам, чтобы прийти в себя и восстановиться.
По мере того как археологи находили все больше останков, стало понятно, что число вариантов строения тела стремится к бесконечности. Обмен фрагментами имел практическое значение: он позволял вертунам приспосабливаться к меняющимся условиям обитания и деятельности. Но присутствовала и эстетическая составляющая: желание быть уникальным, непохожим на других. Вертуны, которым удавалось максимально модифицировать себя, уйти от изначальной конституции, предположительно считались наиболее успешными в социальном плане, поскольку прошли через большое число обменов. Противоположным полюсом были схожие пары вертунов, – по мнению Кимуры и ее коллег, по меньшей мере один из такой пары был неудачником, которому не удалось найти партнера для обмена.
Между исследователями вспыхнул горячий спор. Большинство настаивало на том, что такая способность не могла развиться естественным путем; только успехи в биоинженерии позволили вертунам изменить свое тело так, чтобы различные его части могли переходить от одной особи к другой и приживаться, причем без микрохирургии и иммунодепрессантов.
Меньшинство же стояло на том, что обмен частями бытовал не только в конце эпохи вертунов, напротив, он глубоко укоренен в их истории. По мнению этих исследователей, миллионы лет назад вертуны развивались в крайне враждебных для жизни условиях – в эволюционном аналоге переполненного садка с омарами. Выживание не сводилось к способности вырастить новую лапу или клешню – надо было присоединить к телу нужный орган в нужном месте, прежде чем он будет сожран. В свою очередь органы тоже эволюционировали, чтобы существовать даже будучи оторванными.
По мере того как ужесточались требования к выживанию, вертуны выработали еще и способность к взаимообмену, то есть научились приживлять и адаптировать не только свои конечности, но и конечности сородичей.
Возможно, даже сами вертуны уже не помнили, когда и по какой причине возник обряд обмена. В нескольких символьных текстах, найденных на Хеле, естественно, упоминания об этом обычае отсутствовали. О том, что накрепко вросло в быт, без необходимости не говорят и не пишут.
Разглядывая это фантастическое существо, Рашмика размышляла о том, что подумали бы вертуны о людях. Возможно, сочли бы их диковинными зверушками, а морфологическое постоянство – безумной и самоубийственной причудой.
