– А вы можете рассказать мне эту историю с самого начала? – Алекс решила, что терпит уже достаточно долго.
Рид допил кофе и продолжил:
– Патриция Стоун была проблемным ребенком. В жилах ее отца присутствовала кровь румынских цыган, а женился он на женщине нецыганских кровей. К моменту, когда Патти исполнилось пять, ее папаша бросил семью и вернулся в объятья табора. В семнадцать лет Патти отправили в приют недалеко от Бромсгроува за то, что она периодически избивала людей на улице. Отвезла ее туда собственная мать, которая там и оставила дочь, избавившись таким образом от лишнего рта в семье. Когда до нее наконец добрались врачи, то ей поставили диагноз «шизофрения». Потребовалось пять лет, чтобы стабилизировать ее состояние, то есть подобрать наиболее действенный набор лекарств. К этому времени Патти было уже двадцать два. Вскоре после того, как ей поставили диагноз – а это было во времена Тэтчер, – произошло печальное событие. «Реабилитация в обществе»[51] – проект, который обсуждали лет двадцать, неожиданно стремительно набрал скорость. Многие учреждения были закрыты, и многие очень больные люди были помещены в социум, который не был готов их принять.
Доктор Торн предпочла промолчать. Лично она была благодарна государству. Эта инициатива обеспечивала нескончаемый поток пациентов с нестабильной психикой. Правда, и старомодные закрытые приюты тоже доказали свою способность предоставлять своих резидентов для проведения исследований.
Пока Генри оплакивал эту государственную инициативу, она вспомнила об эксперименте, который был проведен в одном из таких приютов США в 50-е годы. Доктор Юэн Камерон получил от ЦРУ финансирование на исследования в области концепции «управления психикой». Его целью было стереть имеющуюся индивидуальную память испытуемых, доведя их до состояния младенцев, а затем восстановить их индивидуальность по своему выбору[52]. При проведении исследований он применял медикаментозное введение в кому и использовал электрические разряды мощностью до 360 вольт на человека однократно.
Кроме того, он придумал метод «управления психикой»: на пациента надевали плотный черный шлем, который полностью отрезал его органы чувств от внешнего мира и через который ему по шестнадцать часов в сутки передавалось записанное сообщение. Это могло продолжаться до ста дней.
Хотя личность испытуемых навсегда разрушалась подобными методами, Алекс считала, что эти исследования сослужили психиатрии неоценимую службу.
Доктор Торн вернулась к своему собеседнику, который продолжал разглагольствовать:
– …овчинка не стоила выделки. Некоторые пациенты действительно стали жить «относительно» нормальной жизнью, в то время как другие стали убивать, насиловать и совершать различные акты жестокости, – тут он кивнул в сторону Алекс. – Хотя это тема для отдельного обсуждения. Патти выпустили, посчитав, что она не представляет опасности ни для себя, ни для окружающих. Ей предоставили муниципальное жилье в высотном здании в Колли-Гейт, и после этого она выпала из системы. Предполагалось, что за каждым пациентом будут наблюдать, но у социальных работников не хватало рук, чтобы уследить за всеми, поэтому наиболее спокойные и наименее активные пациенты просачивались сквозь ячейки «социального бредня».
Через год Патти забеременела. Никто так и не узнал имени отца ребенка. Окружающие знали Патти как немного странную девушку, этакую «местную сумасшедшую», если хотите. Недалеко от нее жил один сосед, который проявлял к ней интерес и следил за тем, чтобы ее никто не обижал. Он был единственным «другом Патти», если его можно было так назвать. И он единственный заходил к Патти после того, как она родила близнецов.
У нее родились мальчик и девочка, которых она назвала Майкл и Кимберли. Из-за ее биографии семью взяли под наблюдение. Она выписалась из больницы и о следующих годах их жизни мало что известно, хотя мы знаем, что детей неоднократно заносили в группу риска и вычеркивали из нее. Отмечался недостаток физических контактов между матерью и детьми, а также замедленное развитие мальчика, как в физическом, так и в психологическом плане.
Они исчезли с экранов радаров на пару лет, пока вдруг не выяснилось, что дети не ходят в школу. Вновь в дело вступили официальные лица, и дети пошли в школу на две четверти позже положенного. Девочка быстро догнала одноклассников. Она была умна, хотя и несколько замкнута. А вот мальчика поместили в коррекционный класс.
Периодически об этих детях составлялись отчеты: об их весе, санитарном состоянии и отказах общаться с другими детьми. Девочке задавались вопросы, на которые она отказывалась отвечать. При этом она просто стояла, сжимая в руке руку брата.
– Вы прекрасно помните все детали, – заметила Алекс. – Ведь все это происходило тридцать лет назад…
Печально улыбнувшись, мужчина согласился с ее замечанием.
– Я жил и дышал этим делом, пока собирал материалы для книги. И никогда не забывал историю этих двух детей.
– И что же, официальные структуры так ничего и не делали? – спросила Торн.
– Девочка отказывалась говорить. Я брал интервью у мисс Уэлч, одной из преподавательниц, у которой училась Кимберли. Она вспомнила, как на одном из уроков у девочки задрался рукав платья, и она увидела на ее запястье багрово-красный след. Ребенок несколько секунд смотрел ей прямо в глаза, как будто пытаясь ей что-то внушить, а потом спокойно опустил рукав.
Во время перемены мисс Уэлч разыскала Кимберли и попыталась выяснить, откуда у нее такая рана, но ребенок, как всегда, ничего не ответил.
– А что, у девочки не было друзей? – полюбопытствовала Алекс.
– По-видимому, нет. Каждую перемену она находила своего брата и брала его за руку. И они вместе стояли или сидели где-нибудь на площадке. Дети могут быть невероятно жестоки, так что они немилосердно издевались над ними, и на то были свои причины: близнецы были неряшливыми, от них дурно пахло, ростом они были меньше остальных детей в классе, а их одежда висела на них мешком.
Он взглянул на доктора Торн глазами, полными сострадания.
«Храни меня Господь от всех этих милых, заботливых людей», – подумала Алекс.
– И вы знаете, девочка никогда не давала сдачи. Она просто крепче сжимала руку брата и уводила его, отключаясь от окружающего мира.
Так, значит, защитные барьеры инспектора Стоун сформировались давным-давно. Интерес Алекс рос с каждой минутой. Она подождала, пока Генри переведет дыхание, с нетерпением ожидая продолжения рассказа.
– Закончились весенние каникулы восемьдесят седьмого года, и дети не вернулись в школу. С Патти попытались связаться, но безуспешно. Социальная работница, которая плевала на условности, заставила их соседа помочь ей взломать дверь. – Рид уперся глазами в пол. – Мне удалось переговорить с этим соседом – торговцем наркотиками из Нигерии шести футов ростом. Он рассказал мне, что они обнаружили в квартире: за запертой дверью спальни находились двое детей, прикованные наручниками к батарее. Майкл был пристегнут прямо к трубе, а Кимберли – к нему. Погода была очень теплой, но никто не удосужился выключить радиатор. На полу лежала пустая упаковка из-под сливочных крекеров и абсолютно высохшая бутылка «Коки». Мальчик был мертв, а в девочке едва теплилось сознание. Она лежала рядом с безжизненным телом брата целых два дня. Тогда ей было шесть лет.
Алекс надела на лицо маску ужаса, хотя в душе она испытывала восторг.
– А после этого вы следили за этим делом?
– Пытался. Но люди, с которыми мне хотелось бы поговорить, оказывались на удивление неразговорчивыми. Совет провел внутреннее расследование, которое вылилось в поиски виновных, и никаких выводов так и не последовало. Не забывайте, тогда новости были совсем другими. Люди покупали газету, прочитывали ее, выбрасывали в мусорный ящик и забывали о том, что прочитали. Публика не требовала ответов на насущные вопросы, и это было на руку социальной службе. Сравните это со случаем Виктории Климби[53], который стал катализатором коренных изменений в системе социальной защиты несовершеннолетних по всей стране.
– А что случилось с Кимберли Стоун после суда?
– Насколько я понимаю, она долго переходила из одной приемной семьи в другую. Вы можете себе представить, насколько пострадала психика ребенка, так что для того, чтобы хоть как-то помочь, ей нужна была совершенно особенная семья. Я не имею ни малейшего понятия, где она находится сейчас, но часто думаю о ней и льщу себя надеждой, что она смогла найти счастье в этой жизни.
Что ж, доктор Торн знала, где она, но сильно сомневалась, что в ее жизни было хоть какое-то счастье. Она вспомнила строки из «Потерянного Рая» Джона Мильтона: «Наш разум сам собою существует, и сам из Рая Ад творит, из Ада – Рай».
