– И мне тоже, – эхом откликнулся Шубин.
Мещерский пожал плечами: «Ну что же, раз для вас все так просто, я… А с какой стати я должен катить бочку на эту вашу версию?» В памяти всплыло лицо продавщицы – струйка крови из уголка рта, белки закатившихся глаз, сверкнувшие в свете луны. Ее руки, что цеплялись за его одежду, когда она сползала вниз, на асфальт. Этот запах крови, исходивший от нее…
В их разговоре повисла томительная пауза.
– Моя жена удачно провела с вами ту ознакомительную поездку по городу? – внезапно спросил Шубин.
– Да, спасибо, все было очень интересно. Позже надо будет обсудить конкретные вопросы сотрудничества в области организации туризма.
– Я приму вас в администрации в любое удобное для вас время.
– Я приду вместе с компаньоном.
– Скажите, Сергей Юрьевич, вы расстались с вашим другом в «Чайке»? – прокурор вернулся к допросу.
– Да, меня милиция задержала, – Мещерский вздохнул.
– А Фома что ж, скрылся? – хмыкнул Самолетов. – Он всегда такой был. Умел это самое – везде всегда быть ни при чем.
– Он пытался догнать Германа Либлинга, когда тот покинул ресторан, – тут Мещерский снова слегка покривил душой.
– И больше в ту ночь вы с ним не виделись?
– Я в отделении милиции сидел, потом двое сотрудников любезно согласились проводить меня до отеля. Поздно уже было. И там, на площади, мы и увидели Куприянову, решили сначала, что она пьяная. Она шла – едва не падала.
– Вы ответили в прошлый раз, но все же я повторю свой вопрос: она успела что-то сказать перед смертью?
– Нет, но явно пыталась. Но до этого она… понимаете, мы были у знакомой Фомы – некой Кассиопеи, в ее парикмахерской. И когда мы были там, то Куприянова буквально ворвалась туда, крича: «Он вернулся!» Она имела в виду этого самого вашего убийцу – Германа.
– Обвинение в убийстве в отношении его не было доказано, – заметил прокурор.
– Разве это что-то меняет?
– Для нашего общего друга Фомы Черкасса, – Костоглазов выделил это особо, – возможно, и нет, но для меня – сотрудника прокуратуры – меняет многое. Не скрою, то давнее убийство повлияло на жизнь города, сильно повлияло. И оно до сих пор не забыто. И, к сожалению, должен сказать, что в этом и беда для нашего города.
– Как это? Почему беда?
– Потому что по городу с тех самых пор вот уже сколько лет бродит некий странный миф. Молва, будоражащая умы и нагнетающая в обществе ненужное вредное напряжение. Смуту, – это сказал за прокурора Иван Самолетов. – И вот уже сколько лет с баснями этими нельзя ничего поделать, потому что любое происшествие перетолковывается разными там суеверными болванами в совершенно особом контексте.
– У меня тут рапорты от сопровождавших вас сотрудников ППС, – сказал прокурор Костоглазов. – Так вот, в рапортах сотрудники милиции докладывают, что в разговоре с ними вы упоминали о своей прогулке по здешнему парку. Было такое?
– Было, мы ходили с Фомой туда. – Мещерский снова был до крайности удивлен. Его пригласили в прокуратуру по делу Куприяновой. При чем тут парк?! Опять этот парк!
– В рапортах также отмечено, что в разговоре вы упоминали о том, что… – неожиданно прокурор замялся. – Тут написана несусветная глупость. Я вообще поражаюсь, кого сейчас набирают в младший рядовой состав? Сказочники просто какие-то, честное слово, Андерсены сплошные, Стивены Кинги!
– А что там написано-то?
– Неважно что. Ответьте: вот вы, лично вы, во время прогулки по парку что-то там видели?
– Мы с Фомой?
– Ну да, да, вы с Фомой, – прокурор начал раздражаться. – Что такое там было? Или не было?
– Как понять – такое?
– Необычное вы что-то там видели? Ну, странное?
– Мы видели.
– Что вы видели?
– Собаку. – Мещерский чувствовал, как глупо это звучит. Но, черт возьми, разве не глупыми были эти странные настырные вопросы? И где – в кабинете городского прокурора, занятого расследованием дела об убийстве!
Самолетов за спиной Мещерского встал, с грохотом отодвинув стул.
– Это был какой-то бродячий пес, довольно свирепый. – Мещерский оглянулся. – Простите, но я опять не понимаю, какое это может иметь отношение к вопросу о…
– И вы рассказали об увиденном патрульным?
– Мы шли парком. И я… да, я сказал. А что? Что в этом такого?
– А еще что-то было, кроме той собаки? – тихо спросил Самолетов.
– Нет. Больше ничего.
– А зачем вы туда ходили с Фомой?
– Он хотел увидеть место, где… ну, где все и произошло с Ирмой, его сестрой. Я его сопровождал.
– И там, на том самом месте, вы это и увидели?
– Что это? Собаку?
– Собаку, – сухо кивнул прокурор.
– Ну да. Там развалины беседки и какая-то карусель. Я потом слышал, что на ней вроде кто-то с собой покончил.
В кабинете снова повисла пауза.
– Не смею больше вас задерживать, – сказал прокурор Костоглазов чуть погодя.
Мещерский поднялся. Они втроем продолжали сидеть, смотрели на него.
– Да, одна небольшая просьба у меня к вам. Весь этот разговор пусть останется между нами, хорошо, Сергей Юрьевич?
– Конечно, но…
– И в беседах с местными жителями вы, пожалуйста, опускайте эту самую деталь – ну, прогулку по парку и встречу с бродячим животным.
– С собакой?
– А это точно была собака? – неожиданно спросил Иван Самолетов.
– Явно не волк. Правда, довольно крупный пес, смахивает, пожалуй, на московскую сторожевую.
– Вы и породу сумели определить?
– Да, кажется… А в чем, собственно, дело?
– Зрение – вещь обманчивая. Порой в сумерках дерево за человека примешь, куст за привидение и наоборот.
– Помните о нашей просьбе, Сергей Юрьевич. – Прокурор поднялся из-за стола, давая понять, что разговор окончен.
Глава 19
Померещилось
Из прокуратуры Мещерский вышел, словно пыльным мешком ударенный. Чувствовать себя этаким болваном было противно. О чем был весь этот разговор в присутствии первых лиц города? Об убийстве Куприяновой, еще об убийстве пятнадцатилетней давности, о Фоме и Германе Либлинге, а еще о чем? Вообще, что они имели в виду? Что имел в виду прокурор Костоглазов? Как мог его прокурорский допрос свернуть с такой важной темы, как убийство продавщицы, на какого-то там бродячего пса? И в псе ли все дело?
Мещерский медленно плелся по улице. Кажется, в Тихом Городке у каждого своя история. Историю Фомы он слышал, в прокуратуре обиняками, намеками ему тоже пытались рассказать какую-то историю.
Проходя мимо домов, прятавшихся в тени палисадников, он смотрел на окна: а какие истории скрываются здесь, за этим вашим пыльным тюлем, за толстыми сибирскими котами, намывающими лапками и языком незваных, непрошеных гостей? И снова все тихо в домах, и сами они, и эта улица опять точно подернуты незримой паутиной. А там, на площади возле магазина, – народ. И откуда кто взялся – непонятно. И о чем шепчутся между собой – тоже непонятно.
Неожиданно улица свернула, и он оказался в местах уже знакомых. Вот и церквушка как там его… царя-батюшки Василия Темного. Вчера ночью они проходили тут мимо с патрульными, калякая между делом о… «Туристы любят такое-всякое, – вспомнилась ему фраза сержанта Байковой. – Жуть с местным колоритом».
Жуть? Эта самая жуть случилась несколькими минутами позже, когда они наткнулись на умирающую Куприянову. Но ведь доблестный сержант об этом тогда еще не знала, и ведь что-то совсем иное она имела в виду. И тоже напирала в беседе на «неразглашение сведений». О чем неразглашение? О том, что они с Фомой ходили в заброшенный городской парк и видели там…
Стоп. А что они видели? Место убийство Ирмы, поросшее полынью забвения. И все. И больше ничего. Остальное неважно.
Служба в церкви давно кончилась, но двери были открыты. Мещерский поднялся на высокое крыльцо. И обзор сразу расширился: за крышами домов стала видна площадь. Толпа уже разошлась. И все встало на свои места, словно и не случалось ничего ночью. Словно бурые пятна на асфальте и та цепочка следов, по которой они шли, были уже смыты, счищены поливальной машиной.
Мещерский прикинул расстояние. Во сколько они вчера были здесь, возле церкви? Где-то около часа ночи. Куприяновой нанесли ножевые ранения примерно за полчаса до ее смерти, так сказал прокурор Костоглазов, ознакомившийся с данными судмедэкспертизы. Они с патрульными не могли увидеть убийцу, потому что его уже давно не было ни в магазине, ни на площади. А камер видеонаблюдения на площади нет. Может, на мэрии установлены? Он напряг зрение, разглядывая фасад. Нет, эти технологии еще не добрались до городка, не по карману они городской казне. Да и зачем там какие-то видеопленки, когда и так известно, кто мог совершить убийство. Фоме вон ясно, что никто, кроме Германа Либлинга, не мог. Утром приехал, вечером подрался в ресторане, а спустя несколько часов ночью зарезал женщину, коротавшую время в пустом магазине в ожидании разных там алкашей, чтобы продать им водку. Герман вполне мог это сделать. Куда-то ведь он отправился после «Чайки», чем-то ведь был занят.
