Распорядок дня Брика был железным и не допускал никаких изменений. Каждое утро я вставала в 7.15 под мотив песни «Happy, Happy Birthday» на радиостанции «Классические хиты», с которой начиналась викторина, где можно было выиграть билеты в кино. Ведущий зачитывал имена победителей, и над нашими с Лизой головами клубился дым сигарет, которые курил Брик. Двухъярусная кровать, где мы с сестрой спали, стояла в гостиной. Раздавались крики Брика, который будил маму.
«Джин, Джин, – рычал Брик. – Уже утро, пора вставать».
Мама готовила ему кофе и будила нас, пока Брик мылся в ванной. Обязательность и режим дня были понятиями, крайне далекими от нашей мамы. Ей всегда было сложно утром вставать, поэтому Брику приходилось часто будить ее криком на ухо, а иногда и вытаскивать из кровати. Я знала, что причиной маминой утомленности являются не наркотики (она уже их не употребляла), а прогрессирующее заболевание.
Из разговоров Брика с мамой я поняла – Брик знает, что она больна. Но, стоя над мамой в слишком узких трусах, он не проявлял к ней никакого снисхождения. Такое отношение Брика к маме вызывало во мне чувство протеста и негодование. Я помнила обиду, когда голос Брика прерывал наши с мамой разговоры, пока я была в приюте. Никто никогда не будил маму, в особенности папа. Он сам прекрасно мог обслужить себя утром, да и в любое время дня и ночи.
При мысли о папе я снова начинала о нем волноваться. Телефон в квартире на Юниверсити-авеню отключили, и мы разговаривали очень редко. Я с одной стороны хотела, а с другой – боялась, что папа узнает или увидит, как Брик относится к маме. Я думала, что, видимо, папино невнимание, его тайная жизнь подтолкнули маму к Брику.
После завтрака мама с Бриком уходили, он на работу, она – в бар, где ее обслуживали еще до официального открытия и прихода посетителей. Маме начинали наливать, еще когда официанты протирали стаканы и снимали перевернутые стулья со столов. На самом деле у мамы не было никаких причин вставать рано за исключением того, чтобы накормить Брика завтраком. «Люди встают во столько-то», – говорил ей Брик, и она слушалась. Чтобы убить время, мама шла прямиком в бар и начинала пить. К полудню она возвращалась домой, не в состоянии связать и двух слов.
Лиза вставала раньше всех. Правда, причиной на этот раз были не демонстративные сборы в школу. Мы с Лизой впервые жили в одной комнате, в гостиной, и сестра вела себя агрессивно. Она могла потерять терпение даже от самого невинного вопроса.
«Лиза, в доме есть туалетная бумага?»
«Не знаю, ты здесь тоже живешь, так что сама выясни этот вопрос».
Мне казалось, что я постоянно ей мешаю.
Лиза вставала около шести утра и начинала экспериментировать с косметикой перед большим зеркалом. Она подходила к своей внешности, как художник к картине. Она работала медленно, и каждый раз результат меня удивлял.
Сперва Лиза доставала сумочку на молнии, в которой хранились мягкие карандаши и другая косметика. Она занималась своими губами. Когда днем Лиза встречалась с бойфрендом, она подводила себе глаза, как у Клеопатры. Ее зрение ухудшилось, и поэтому, когда она красилась, между ее лицом и зеркалом оставалось места ровно столько, чтобы мог поместиться тот косметический инструмент, который она использовала. При помощи лака и геля она создавала прическу, при которой ее огромные золотые круглые серьги едва-едва виднелись из-под волос.
Вечерами, когда она возвращалась домой, ее «боевая раскраска» казалась потускневшей, тени поплывшими, а губная помада смазанной. Я не осмеливалась спрашивать сестру о синяках на шее, а ждала, когда она сядет на мою нижнюю кровать и начнет рассказывать о том, каково жить, когда тебе семнадцать лет.
* * *
– А MTV у вас есть? – спросила меня Сэм, когда в первый раз пришла ко мне в гости в квартиру Брика. По телевизору показывали суд из Лос-Анджелеса над О. Джей Симпсоном[13]. Камера брала близкий план лица обвиняемого, когда зачитывалась новая информация об уликах против него.
В тот день мы прогуливали школу. Почти два месяца я исправно ходила на уроки, поэтому решила, что могу позволить себе один день отдыха. Лиза еще не вернулась из школы, а мама уже пришла из бара и спала на кровати в спальне Брика в окружении разбросанного нижнего белья, ящиков с банками и стопок старых журналов. Мы сидели в гостиной, Сэм красила ногти на ногах в черный цвет.
– Может быть, и есть, но я не уверена. Я всю жизнь прожила без кабельного телевидения.
– Все, что угодно, только не это, – сказала Сэм, нажимая кнопки на пульте дистанционного управления. Раздались звуки гитары. Сэм подтянула колени к подбородку и начала дуть на свои свежевыкрашенные ногти на ногах.
– У вас прикольная квартира. Значит, бойфренд твоей мамы всегда отсутствует? А сама она спит весь день?
– Как-то так.
– Просто идеальная ситуация.
Несмотря на то что жить в доме чужого человека и наблюдать, как мама постепенно слабеет, вовсе не весело, я понимала, почему она так говорит. Я один раз была у Сэм дома и знала, какие у нее проблемы. Мне не надо заниматься младшими братьями и сестрами. У меня не было отца, перед которым я должна ходить исключительно на цыпочках. Я вообще почти не имела дела со взрослыми, если не считать социальных работников, перед которыми я должна была периодически отчитываться.
Сэм подняла руку к затылку и одним движением вынула из волос металлическую заколку. Пучок светло-каштановых волос кудрявым потоком упал ниже талии. Среди распущенных волос была одна связанная разноцветными резинками косичка. Резинки были расположены, как цвета радуги.
– Бог ты мой! – воскликнула я. – Вот это волосы! Я и понятия не имела, что они такие длинные. Красиво.
– Сойдешь с ума расчесывать, вот что я тебе скажу. Моему папе нравятся такие волосы. Мог бы тогда себе такие отрастить, – сказала Сэм и немного распустила кончик косы, от которой исходил запах персикового шампуня.
На экране начался клип группы Nirvana, и мы увидели лицо Курта Кобейна.
– О, вот это красавец! – оживилась Сэм. – Я бы ему дала.
Ее комментарий показался мне неожиданным.
– Ну, да, милый, – неуверенно сказала я.
Тогда я еще не очень интересовалась мальчиками. Они казались мне точно такими же, как и девочки, только чуть выше и крупнее. Изредка я ловила себя на том, что смотрю на какого-нибудь мальчика дольше, чем обычно, мне интересно, что он делает, и я ощущаю некоторое любопытство. Но я еще не знала, что такое влечение.
Я смотрела на покрытое светлой щетиной небритое лицо Курта и на то, как он настраивает свою гитару. Я представила, что можно почувствовать, если потрогать его за щеку и подержать за руку. Неожиданно лицо Курта превратилось в улыбающееся лицо Бобби.
– Да, он точно красавец, – сказала я Сэм. Не знаю, почему, но я тут же смутилась, однако Сэм этого не заметила.
– Это точно, – сказала она и сделала звук громче.
– Передай, пожалуйста, – попросила я, протягивая руку к лаку для ногтей.
Я подумала, что, если бы папа увидел меня сейчас, он бы, наверное, решил, что я веду себя совсем как женщина. Я потрясла флакон с лаком в такт музыке и громко сказала:
– Да, я бы ему тоже дала!
* * *
Мы проводили с Сэм дни напролет. Мы поклялись, что будем дружить всю жизнь, пока не превратимся в старушек, еле передвигающих ноги где-нибудь в доме престарелых во Флориде. Пока этого не произошло, мы распланировали нашу совместную жизнь на ближайшие пятьдесят лет.
Сразу после окончания школы мы поедем в Лос-Анджелес, где станем известными сценаристами, а потом, когда нам надоест мишура Голливуда, когда мы заработаем столько денег, что их невозможно будет потратить, и посетим больше стран, чем существует в мире, переедем в Сан-Франциско. Мы будем жить на склоне холма, который я видела на папиных фотографиях и в рекламных проспектах. У каждой из нас родится по трое детей, а когда дети вырастут и разъедутся в разные стороны, мы купим себе большие солнечные старушечьи очки и не будем их снимать с тех пор, как нам исполнится шестьдесят. Мы будем загорать на лужайках наших домов, стоящих рядом. Тогда мы уже переедем в Нью-Йорк.
Но мы еще не замечали, что фактически начали жить вместе.
Постепенно все больше и больше вещей Сэм перекочевывало в квартиру Брика. В ней появились ее блокноты для рисования, кассеты, туфли и одежда, которые лежали сначала отдельно от моих вещей, но постепенно окончательно и бесповоротно перемешались с ними. В любое время дня и ночи мы могли гулять в Бедфорд-парке. Я часто предлагала зайти к Бобби, и, стоя под его окном, мы кидали в него камушки. В окне появлялось лицо Бобби, и мое сердце екало. Он бросал нам упаковки с чипсами и шепотом рассказывал о просмотренных матчах по реслингу, а также своих успехах в видеоиграх.
