Дальше их ждала долгая жизнь, в ней было много радостей и немало огорчений… Чем больше старел Шлиман, тем больше ревновал он свою красавицу жену ко всему, что шевелится. Судя по всему, и ее немножко раздражало его немецкое начетничество, его стремление к нудному морализированию. Тонкость еще и в том, что Софья тоже выросла. Из бедной девушки, родившейся в глуши, она стала супругой великого ученого, поговорить с которым бразильский император за счастье почитал, человека, успехами которого восхищалась вся Европа, кроме коллег-археологов – те упрекали его за незнание азов и варварские методы, причем во многом справедливо, вот только одна незадача: он делал великие открытия, а они нет! С осознанием своего положения к Софье пришло и собственное достоинство, которое не позволяло ей выслушивать жуткие обвинения патологического ревнивца. Но, тем не менее, они ссорились и снова мирились, и свой жизненный путь Генрих прошел с Софьей рядом, до самого конца. И когда он умер внезапно, потеряв сознание на улице (его сначала отвезли в больницу для бедных, ибо он одевался, как хотел, а не как было принято, и лишь тогда послали за лучшими врачами, когда из мешочка на его шее посыпались золотые монеты, но было уже поздно), то, когда его хоронили, у гроба стояли прекрасная Софья и двое их детей. Детей Софьи и Генриха звали Андромаха и Агамемнон. Я иногда сомневаюсь, понимали ли они все, что Гомер уже умер. Может быть, и знали, но сомневались. Не так давно я видел этот клад в Москве, в Пушкинском музее. Во время войны он чуть не погиб под бомбами, но был спасен, вывезен в Москву, и, по непонятно каким соображениям, даже само его существование скрывалось. Что произойдет с этим кладом дальше, пока не ясно, да и не интересно. Может быть, он останется в России, где и обрел свое богатство почетный гражданин Санкт-Петербурга Генрих Шлиман, проживший в российской столице около двадцати лет. Может быть, вернется в Германию, в берлинский музей, куда их определил сам Шлиман, ставший за это почетным гражданином и этой столицы. Может быть, вернутся в Турцию, из которой Шлиман вывез эти сокровища совершенно незаконно, – правда, был суд, и он уплатил турецкому правительству компенсацию, так что это вряд ли. А может быть, они окажутся в Греции, моральное право которой на этот клад больше, чем у любого другого народа, – не знаю, самое главное то, что он есть и мы все о нем знаем. Тысячи лет прожили эти драгоценности, проживут и больше, а если опять пропадут, не поможет ли им великая любовь опять появиться на свет? Может быть, в этом главное назначение любви – открывать нам драгоценности, лежащие под землей и не видимые человеческому взору? Смотрите на мир внимательней, и если не увидите сокровищ – пусть любовь откроет ваши глаза! Так же, как открылись глаза у Софьи, когда она поняла, что этот эксцентричный пожилой человек не только ненормальный, но и гений. Спасибо ей огромное за то, что ее любовь позволила ей взять на себя все трудности общения с ненормальным. Зато радость общения с плодами трудов гения досталась нам всем. Но что они, гении, вообще могли сделать, если бы им, помимо проявления своей гениальности, приходилось бы еще шить, стирать и готовить, причем на все семейство! Умение ненавязчиво и тактично дать гениальности свободу и простор – это свой, отдельный вид гениальности. Но об этом – следующий рассказ.
МАРТИН ЛЮТЕР И КАТАРИНА ФОН БОРА Доктор Мартинус и господин Катарин
Скажите, как вы думаете: многое ли в жизни определяется детством, счастливым или несчастным, положением родителей, высоким или низким, да и своим общественным положением? Очень многие скажут – все, остальные скажут – почти все. И отрицать значение этого я не собираюсь, но не надо его и абсолютизировать – особенно когда в игру вмешивается любовь. Любовь по природе своей не терпит иерархий, она их ломает, причудливо меняет, превращает женщину нижайшего из мыслимых в обществе статуса во всевластную императрицу – вспомните Юстиниана и Феодору! Да и вообще, что хочет – то и делает. А если кто не верит, послушайте историю о девочке Катарине, которая родилась в 1499 году, предпоследнем году последнего столетия, когда еще все христиане Западной Европы были католиками.
Сама девочка Катарина, а если уж быть точнее, Катарина фон Бора была дочерью достаточно знатного дворянина. Где-то даже пишут, что он был барон. Но бароны ведь тоже бывают разные, бывает Маннергейм, а бывает и Мюнхгаузен. Отец ее к богатым баронам не принадлежал, да и обеднел до последней степени. Более того, это был как раз такой отец, которому его дети совершенно до в то время еще не изобретенной лампочки. Когда малышке Катарине было всего девять лет, ее мать умерла. Отец захотел жениться на другой. Зачем же ему дети от первого брака? Помеха, напоминание об, очевидно, не очень счастливом супружестве. И он решает проблему на корню: есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы… Не надо быть таким наивным, чтоб считать, что это выдумал Сталин. До него такие не находились, думаете?
Другое дело, что не изверг же он и не нарушитель строгих законов. Более того, он человек законопослушный и поступает по меркам того времени, может быть, даже высоконравственно. Он посвящает девочку Господу, отдает ее в цистерианский монастырь. Решает на всю жизнь судьбу девятилетнего ребенка, да еще и совершенно не разбираясь, желает ли этого сама девочка, подходит ли ей монашество как состояние духа. Но кажется, что у девочки не больше возможностей изменить свою судьбу, чем у куска мяса пройти через мясорубку и не выйти в виде фарша. В социальном плане все благополучно – монастырь уже устоялся в сознании ее современников как место, в которое можно сбагрить младших сыновей и дочерей, не совершая особого неприличия. Дело это не совсем бесплатное – монастыри часто требовали, так сказать, вступительный взнос. Но все равно кормить девочек и давать им приданое либо включать сыновей в дележ наследства выходило дороже, а рыночные механизмы быстро установили сумму, которая и заботливым отцам подъемна, и монастырям не обидна. В шестнадцать лет она принимает монашеские обеты и становится Невестой Христовой. Но хранить верность Небесному Жениху она хотя и намерена, но не очень-то и настроена. Она дочь своего времени, человек нравственный и ответственный, ей хочется поступать правильно и достойно, она ведет безукоризненную монастырскую жизнь – молится, трудится, подчиняется матери-игуменье. Но приходится ли ей это достаточно приятно, ложится ли на душу? Будьте уверены, нет.
А как раз в эти времена по всей Германии громко звучит проповедь Мартина Лютера. Как часто бывает, он не хотел быть еретиком – еретиком его сделали. Он всего лишь задавал несколько простых вопросов. Можно ли за деньги прощать смертные грехи? Важнее ли мнение римского Папы, чем Священное Писание? Можно ли продажу индульгенций сопровождать разнузданной и вульгарной рекламой? Проблемы вульгарности и разнузданности рекламы – тоже не творение наших дней. Церкви бы послушаться его, исправить эти явные ошибки, что в итоге ей и пришлось сделать, – всем было бы лучше, правда ведь? Церковь, может, и могла бы, а бюрократическая организация не может. Покушение на авторитет начальника есть преступление, вне зависимости от того, прав начальник или не прав. И на Лютера обрушиваются гонения – бестолковые и тупые, явно предписанные центральным аппаратом в Ватикане по образцам, устаревшим века тому назад. Да еще и без всякого знания конкретных местных условий, например уровня возмущения беззастенчивой торговлей индульгенциями, вообще вылезающей за любые представления о приличиях – всю Германию наводнили карикатуры вроде той, на которой разбойник покупает у монаха индульгенцию, а потом уже грабит его с полным сознанием своего права. Германские инквизиторы потирают руки и удовлетворенно заявляют, что уже сушат поленья для костра. Они даже не замечают, что почти вся Германия становится на сторону скромного доктора богословия, который думает о Папе настолько хорошо, что считает, что он и сам бы возмутился злоупотреблениями торговцев «священным товаром». Из-за их бизнеса только лишь в Германии демонстрируют мощи восемнадцати апостолов из двенадцати возможных – как же этому верить? Но если Папа это одобряет – как верить Папе?
Коснулось это и скромной монахини-цистерианки по имени Катарина. Взгляды Лютера восприняли и многие священнослужители. А согласно этим взглядам, монашество – вещь ненужная, монахи и монахини – бесполезные для общества люди, которым необходимо покинуть свои убежища для паразитов и зарабатывать на хлеб честным трудом, как все прочие. Монахини цистерианского монастыря даже обратились к Лютеру за советом: что им делать? Их новая вера требует отказа от монашества, а светские государи грозят им за это смертной казнью. Покинуть монастырь им непросто – если что, их будут удерживать силой. И Лютер, чтоб помочь им, идет на крайние меры. Уважаемый торговец Леонард Копп, продававший обители соленую селедку, въезжает туда накануне праздника Христова Воскресенья в 1523 году. Селедку он ввозит, а пустые бочки вывозит. Но в том-то и дело, что бочки были не пустые – в двенадцати бочках он вывез за монастырские стены двенадцать монахинь. Трое из них просто вернулись домой, остальные, пропахшие рассолом, но свободные, приехали в столицу Лютера Виттенберг. В городе живо обсуждали это неординарное событие, один студент даже написал своему приятелю: «Только что в город прибыл полный фургон монашек-девственниц, которые больше всего на свете мечтают выйти замуж. Так даруй же им, Господь, мужей, иначе будет худо!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
