— Бог ты мой, вот уж не знал, что они меня так любят, — сказал президент Буш.
— Они тебя никак не любят, Джордж. Их пугает мысль о Куэйле. Мы считаем, что тебе следует принять их.
— А-а-а, пропади оно… Поговори с ними сначала ты, Тим, подготовь их к разочарованию. Ну ладно, Чарли, а что думаешь ты? — спросил Джордж Буш, оставшись один на один с Чарли Стаббзом. — Мне ведь следует держаться за мое решение, верно?
— Только если ты сыт твоей работой по горло и искренне хочешь бросить ее. Что тебе требовалось, ты уже доказал. Ты забрался на самый верх, ты наш человек. Не так чтобы очень уж человек, это мы понимаем, но, по крайности, наш. Ну и давай отрекайся, если тебе так хочется.
— Это единственный осмысленный совет, какой я получил, с тех пор как стал президентом.
— И это будет единственным осмысленным поступком из всех тобой совершенных.
Президент рассмеялся, совершенно как славный малый, каковым его все и считали.
— Мне еще нужно столько всего упаковать. Помоги мне с кубками и похвальными грамотами, ладно? Господи, сколько же их!
— Ты хочешь забрать их все?
— Не оставлять же Белый дом грязным, верно?
— Насколько я помню, грязная предвыборная кампания у тебя возражений не вызывала, разве нет?
— А красивая была кампания! Правда, Чарли?
— Грязнейшая из всех, какие я помню, Джордж.
— Сомневаюсь, что кому-нибудь удастся ее превзойти. Я думаю, история отметит ее как мое наивысшее достижение.
— Меня и по сей день поражает, Джордж, что ты, возглавив самую гнусную, грязную и омерзительную в современной истории президентскую кампанию, все-таки вышел из нее, сохранив безупречно чистый вид. Как могло получиться, Джордж, что тебя продолжали считать человеком, по существу, порядочным, добрым и мягким?
— У меня была тысяча красок света[26], Чарли.
— А какую фантастическую работу проделал ты между днем выборов и днем вступления в должность!
— Я был хорош тогда, верно?
— Лучшим ты не был никогда. Между выборами и инаугурацией ты был ослепительным, вдохновительным, харизматичным и безупречным. Твой рейтинг побил все рекорды еще до того, как ты принес присягу.
— Лучше бы я ее не приносил.
— Тебя запомнили бы как самого популярного во всей истории президента, если бы, конечно, ты им не стал.
— Должен признать, что ты прав, — ответил Джордж Буш. — Работа президента тяжела, Чарли, и очень скучна. Одно ежедневное позирование фотографам чего стоит. К тому же существуют тысячи людей, которые выполняли бы ее не хуже моего. Делать-то, насколько мне удалось понять, ничего особо и не приходится.
— Да, вот только Дэн Куэйл не из их числа. Ни одному разумному человеку на свете понравиться он не может, и с этим ничего уже не поделаешь, даже если он обратится в Вилли Мейса[27].
— Занятно, что ты назвал это имя, — произнес Джордж Буш и рассмеялся. — Потому как одно время мы подумывали взять Вилли Мейса в мои кандидаты на пост вице-президента.
— Могу догадаться, почему вы этого не сделали, — скептически покивал Стаббз. — Если б вы взяли Вилли Мейса в кандидаты, вам трудно было бы проводить вашу кампанию ненависти к черным.
— На самом деле мы такой кампании не проводили, Чарли, — возразил президент. — Мы всего лишь постарались подмазаться к тем белым гражданам нашей страны, которые ненавидят граждан черных. По нашим прикидкам, достучавшись до ненавидящих черных избирателей, мы получили бы голоса почти ста процентов белых вообще. И потому сосредоточились на Вилли Хортоне[28], а не на Вилли Мейсе.
— А пуще всего ошеломляет меня то, Джордж, что ты влез в этой кампании по уши в дерьмо, а вылез из него, благоухая, как роза. Никто тебя ни в чем не винил.
— Чистая была работа, верно? И довольно подлая, а?
— Подлее некуда. Ты был бесхребетным и бесстыжим, да, собственно, таким и остался. Как лицемер ты безупречен, Джордж.
— Спасибо, Чарли. Я знаю, ты сказал это не для того, чтобы всего лишь польстить мне.
— Я сказал это от всей души.
— Потому я так твои слова и ценю. Но все объясняется очень просто, Чарли: народ Америки любит победителей.
— И пресса тоже?
— Ну, с журналистами хлопот вообще не бывает. Им на все наплевать, в том числе и на критику в их адрес. Они любят, чтобы их приглашали на что-нибудь официальное, пусть даже это пресс-конференция. А владельцы газет никогда ни на что не сердятся — люди они богатые и могут себе это позволить.
— Думаю, руководители твоей кампании любили тебя. Ты ведь никогда не говорил им «нет», верно?
— Только когда они говорили мне: «Скажи нам „нет“».
— А особенно изумился я, когда…
— Я знаю. Когда даже Вилли Хортон помягчел и прислал мне в ночь выборов поздравительную телеграмму.
— Пообещав ему президентское помилование, ты сделал эффектный ход, Джордж.
— Ну, я был столь многим обязан Вилли. Особенно после того, как ему не понравилась его фотография, которой мы размахивали. Все было задумано так, Чарли, чтобы создать у публики впечатление, будто каждое из решений нашей грязной кампании принимают люди, остающиеся в тени, а я просто невинный слизняк, говорящий и делающий то, что они мне велят, этакий дурак дураком.
— Но ведь по большей части так оно и было, разве нет?
— Ну нет, идея насчет Вилли Хортона принадлежала мне.
— Сделать на него особый упор?
— Помиловать его, а после дать ему в Госдепе пост заместителя госсекретаря по латиноамериканским делам. Для человека, совершающего преступления, это очень хороший пост, Чарли. Латинская Америка замечательна тем, что в ней даже сейчас все еще можно убить кого хочешь и выйти сухим из воды. Как видишь, я и в географии кой-чего смыслю.
— Это как раз история, Джордж. Послушай, как тебе удается убеждать людей, что ты вовсе не такой пакостный и подлый, как все прочие говорящие и делающие гадости, которые непрерывно говоришь и делаешь ты? Временами ты ведешь себя ну хуже некуда и все-таки неизменно выглядишь честным и чистым.
— Спасибо, Чарли. Думаю, тут все дело в освоенном мной стиле охламона, только что вышедшего из частной средней школы. Ну и в подготовке, которую я получил в Йеле.
— Уильям Бакли[29] это тоже умел.
— И потом, я хорошо разыгрываю тупицу. Это мне проще пареной репы.
— Я и не думаю, Джордж, что это тебя затрудняет. Но ты мне вот что скажи. Все уже подходит к концу, ты можешь говорить откровенно. — Стаббз помолчал. — Скажи, почему ты выбрал именно его?
— Не спрашивай больше! — воскликнул президент Джордж Буш, наморщившись так ужасно, что человек послабее его близкого друга Чарли Стаббза, пожалуй, проникся бы к нему состраданием. — Я завизжу, если еще раз услышу этот вопрос!
— Ты уже визжишь, — ответил Чарли Стаббз. — Джордж, сегодня твой последний день на посту президента, и, черт подери, я хочу услышать ответ. Ты же едва знал его. Ты даже не знал, что он уклонился от призыва. В чем же был фокус? В чем уловка?
— Да не было их, чтоб я пропал. И фокуса не было, и в сделке с ним я не нуждался. Как мне заставить тебя поверить?
— Я затрудняюсь поверить даже в то, что на свете может существовать тип вроде нашего Дж. Дэнфорда Куэйла. Хотя бы один.
— Ну, мне понравилась сама идея. Я думал, что он будет хорош. Вот и все.
— А почему ты ни у кого о нем не поспрашивал?
— Господи, да я спрашивал. По-твоему, я идиот? Я консультировался с лучшими умами из тех, что меня окружали. И все сказали: ни в коем случае.
— Тогда почему ты это сделал?
— Хотел показать этим наглым всезнайкам, что я сам себе голова. Я к тому времени уже устал жить в тени Рейгана, был сыт этим по горло.
— Ты только не обижайся, Джордж, но, по-моему, в тени Рейгана ты выглядел лучше, чем где-либо еще. Ну что, мне уйти?
— Нет, останься. Лучше если ты будешь рядом со мной, когда эти конгрессмены ввалятся сюда и начнут канючить, чтобы я передумал. Как только заметишь, что я засомневался, скажи пару слов, останови меня — пусть они видят, что меня не так-то легко поколебать, если кто-нибудь напоминает мне, что я должен стоять на своем. Тащи их сюда. Мне охота врезать кому-нибудь ногой по жопе.
— Ох, Джордж, ради всего святого!
Стаббз все еще кривился, когда государственный секретарь распахнул дверь и в нее гуськом вошли унылые и безмолвные просители из конгресса и обеих политических партий страны общим счетом десять человек. Они поздоровались со своим президентом, и он тоже сердечно поприветствовал их.
— Входите, мужики, входите. Роскошная нынче погодка, верно? А вы чего такие хмурые? Зря вы так, будет и на вашей улице праздник.
— Джордж, — предостерегающе произнес Чарли Стаббз.
