Нат, еще продолжая улыбаться, пожал плечами. Он подошел к стулу, сел, поставив вещмешок на пол между своими ступнями.
— А где мама?
— По магазинам пошла. Ты почему не написал нам ни разу? Она места себе не находила, беспокоилась за тебя.
Нат снова пожал плечами, улыбка его стала натянутой.
— Я вам открытку из Кентукки послал, проездом. Вы ее не получили?
— Получили, но… — Мэй усмехнулась. — А ты там совсем недолго пробыл. Тебе не понравилось во Флориде?
Нат опустил глаза к цветочному узору линолеума.
— Да нет, ничего, — сказал он.
— Ты, наверное, много работал. Совсем с лица спал.
— Да, — сказал он, мысленно поблагодарив сестру за невольную подсказку. — Я там целыми днями под крышей сидел. Хотя делать мне было почти нечего. Потому и вернулся. Хочу подыскать какую-нибудь постоянную работу.
Ладони его вспотели, он вытер их о брюки.
— А малыш где?
— Дик? Только не говори мне, что ты по нему соскучился.
— Похоже, что так, — нехотя признался Нат. Детей у сестры было двое — малышка, которой не исполнилось еще и года, и почти девятилетний Дик. — Я ему подарок привез.
Он пошарил в вещмешке, нащупал коробку с купленными по пути домой коньками. Упаковочная бечевка на ней была завязана слишком тугим узлом, и Нат нетерпеливо разорвал ее.
— Детские коньки, — со стыдливой гордостью сказал он, показав подарок сестре.
Мэй грустно улыбнулась.
— Детские. Из таких он уже вырос, Нат, — мягко сказала она. — Дик вот уж несколько недель как на взрослых катается.
Нат молчал. Коньки, которые он так и держал в руке, вдруг показались ему очень тяжелыми.
— Да, — неловко выдавил он, — а идея казалась мне такой хорошей.
— Она и была хорошей, — торопливо сказала Мэй. — Ничего, скоро они пригодятся нашей принцессе. Ну вот, слышишь? Это она меня зовет.
И действительно, до гостиной донесся детский плач. Мэй встала, вышла. С минуту Нат вертел коньки в руках, потом вернул в коробку. Он все еще смотрел на них, когда вернулась Мэй.
— Нат, — сказала она, — ты это всерьез говорил — насчет постоянной работы?
Он кивнул, бросил на сестру удрученный взгляд и с горечью ответил:
— Ты же знаешь, Мэй, я не люблю бездельничать. Только я не умею ничего.
— А чем бы ты хотел заняться?
— Освоить какую-нибудь профессию посолиднее; может быть, даже в колледж поступить. — Он снова сел. Мысль эта взволновала его, и говорил он теперь с жаром: — Ты знаешь, я могу поступить в колледж. Правительство оплатит учебу. Я писал в школе хорошие сочинения. Может быть, я смогу делать что-то в этом духе — работать в газете, что-нибудь такое.
Он умолк. Сестра ничего не ответила. Нат потупился, натужный оптимизм его сменился пониманием пустоты этой надежды.
— Как Фред? — негромко спросил он.
— Хорошо. Я еще не говорила тебе, что мы подыскали квартиру?
Нат покачал головой. Новость его обрадовала, он был счастлив за сестру.
— Когда переезжаете?
— Я вообще-то не уверена, что нам стоит переезжать, — сказала Мэй. Лицо ее стало печальным. — По-моему, оставлять маму в одиночестве неправильно.
— Почему же в одиночестве? — удивился Нат. — С ней я буду.
— Так-то оно так, но тебя же вечно нет дома. Я не виню тебя за это. В твоем возрасте никому дома не сидится. Ну и не известно еще, как отнесется к этому мама. Мы ей ничего пока не говорили. Если она узнает про квартиру, так просто заставит нас снять ее.
Нат сидел неподвижно, ему было стыдно за себя — до отвращения. Наконец он встал, медленно пересек гостиную и остановился прямо перед сестрой.
— Снимите ее, Мэй, — сказал он. — О маме буду заботиться я.
Мэй молчала.
— Я серьезно, — настаивал он.
— Я знаю, — ответила Мэй, посмотрела ему в глаза, коротко улыбнулась и протянула руку к пачке сигарет. — Давай поговорим об этом, когда Фред придет домой. Ты душ принять не хочешь? Там одежда малышки висит, но я могу ее убрать, дело недолгое.
— Нет. Я, пожалуй, пойду прогуляюсь.
Мэй проводила его до двери.
— Нат, — сказала она, — возвращайся пораньше. Маме захочется увидеть тебя.
— Конечно, Мэй, конечно.
У самой двери сестра взяла его за локоть.
— Тебе деньги не нужны? — ласково спросила она.
Нат поколебался, ему было стыдно. Его охватила неуверенность в себе, унижение такое же, какое он испытывал в приемной доктора. Брать у сестры деньги ему не хотелось, однако у него осталась лишь пара долларов, а сколько времени он проведет вне дома, сказать было невозможно.
— Найдется у тебя пара долларов? — спросил он, не глядя на сестру.
Мэй кивнула, пошла туда, где обычно стояла ее сумочка. Назад она вернулась с пятидолларовой бумажкой. Нат поблагодарил ее, повернулся, чтобы уйти, но сестра снова остановила его.
— Ты ведь вернешься домой к ужину, правда, Нат? — обеспокоенно спросила она.
Он сказал, что вернется.
Пройдясь немного по улице, он обернулся, постоял, вглядываясь в свой дом. Дом был одним из многих, выстроившихся вдоль улицы длинной чередой, вплотную друг к другу, так что между ними не осталось и дюймового просвета, неотличимых один от другого в их тусклой монотонности, если не считать последнего: запыленного, старого, построенного из желтого кирпича, с черными мусорными баками перед ним, из которых ветер выдувал золу. Несколько мальчишек играли на улице в футбол. Нат вспомнил, что был когда-то неплохим футболистом. Он хорошо проявлял себя и в других играх — в панчболе, в хоккее, — однако все это было в те времена, когда от тебя только одно и требовалось: быть хорошим спортсменом. А перейдя в среднюю школу, он неожиданно попал в среду ребят с самыми разными интересами, и к испытанному им тогда замешательству добавилось жутковатое понимание того, что и район, в котором он живет, плох, и семья у него бедная, и сам он нескладен, неуклюж — деревенщина, да и только. В спорте Нат был хорош, но не настолько, чтобы его взяли в одну из сборных школы, и потому он стушевался в роении незнакомых лиц, не понимая, что ему следует делать и к чему стремиться.
Он дошел по своей улице до авеню, огляделся кругом. В двух кварталах слева от него стояла закусочная, служившая местом сбора для всех, кого он здесь знал. А сразу за ней — бильярдная. Идти туда ему не хотелось — ни в закусочную, ни в бильярдную, — но больше податься было некуда.
Перед закусочной толклось на холоде небольшое людское сборище — букмекер, несколько его клиентов, парочка заведомых бандитов и державшаяся чуть в стороне компания преждевременно повзрослевших мальчишек. Нат вошел в закусочную, взял сандвич и кофе. Ел он очень медленно. Каждый раз, как открывалась дверь, он поглядывал в ее сторону, надеясь увидеть кого-нибудь из знакомых и испытывая, однако же, облегчение при виде неизвестного ему человека. Поев, он вышел на улицу. И, недолго помедлив, зашел в бильярдную.
Людей здесь было не много, но среди них имелось несколько знакомых Ната; впрочем, желания поговорить с ним никто не проявил. Зато владелец бильярдной, Карл, едва увидев Ната, направился к нему. Карла Нат не любил. Карл был по-раблезиански вульгарным коротышкой, круглобоким и очень волосатым, с обложенным языком, который он часто показывал тем, кому, как полагал, это может подействовать на нервы. Голос у него был тонкий, а говорил он по преимуществу колкости.
— Смотри-ка, кто к нам пришел.
— Привет, Карл, — сказал Нат.
Карл был человеком, способным на все, и потому продолжения разговора Нат ждал с опаской.
— Где это тебя черти носили?
— Уезжал из города, — ответил Нат. — Пожил немного во Флориде.
Карл, слегка склонив голову набок, окинул его взглядом и насмешливо улыбнулся.
— Во Флориде, — презрительно произнес он. — Во Флориде, чтоб я сдох. Не пудри мне мозги. Не был ты ни в какой Флориде. Знаешь, где ты был, а? В Кентукки ты был, лечился там с другими ширялами. А то — во Флориде. Кого ты надуть-то пытаешься?
Нат виновато потупился, но заставил себя улыбнуться и снова поднял взгляд на Карла.
— Черт, откуда ты это знаешь? — спросил он со слабым подобием бравады.
— Откуда я знаю? — недоверчиво переспросил Карл так, точно вопрос Ната его изумил. — А Карл все знает. Ты этого не знал?
Он торжествующе хохотнул и отошел к столу в глубине бильярдной. Нат боялся даже пошевелиться, уверенный, что все слышали их разговор, но, оторвав наконец взгляд от пола, обнаружил: никто в его сторону и не смотрит. Через несколько минут Карл с нарочитой неторопливостью вернулся. Физиономия у Карла была жирная, пухлые щеки обращали его глаза в щелки, из которых сочилась ядовитая злоба.
— Бизнес нынче ни к черту. Вшивый бизнес. И знаешь почему? Карл скажет тебе почему. Потому что холод стоит, а это помещение не протопишь. Каждый, кто приходит сюда, жалуется Карлу на холод. Каждый, кроме тебя. Ты приходишь и потеешь как свинья. Как тебе удается потеть на такой холодрыге?
