Ещё несколько мгновений мысленно побродив по комнате, Шевенн сосредоточился на нитках бус, висящих над входом. Выбрав две, астропат коснулся их слабым ментальным толчком и заставил резонировать определенным образом. Через секунду-другую к нему, тихо позвякивая цепями, опустился раскладной столик, такой же, как в клетке из надзорного зала. Псайкер уже держал в руках карты Таро; он находился в приятном предвкушении близящегося отдыха, и усталость при этом расслабляла, а не обременяла.
Прежде, будучи действующим астропатом, он выдерживал усталость тела и духа, которая могла бы просто прикончить молодого гордого Шевенна, шагнувшего в топку Связывания души. Его, и телесно, и духовно, поддерживал цветок белого огня, посеянный в тот день. Но даже при этом с течением лет кошмары варпа начали понемногу ослаблять псайкера. Послания и шифровки, втискиваемые им в собственный разум и выталкиваемые оттуда, начали растягивать и искажать его сознание. Терзая мысли астропата, они высасывали из него силы, пока Шевенну не стало время от времени казаться, что вся его суть — всего лишь тонкая серая паутинка, распростертая над пылающей домной. С каждой новой загрузкой информации эта сеточка стонала под её весом, и где-то в разуме псайкера лопались ещё одна или две нити.
Иногда Шевенну думалось, что он искренне жаждал этого. С самого начала, ещё на Черном Корабле, Адептус учили их безропотно принимать смерть. «Астропат покидает Тронный Зал по замкнутой дороге, — говорили они. — Ты выходишь оттуда, испытав Его прикосновение, но этим Он помечает тебя. Пройдет немного времени, и оно направит твою душу обратно к Нему».
С некоторыми спутниками Шевенна так и случилось. Больше дюжины их не пережили пылающий свет, обрушившийся подобно грозовому фронту. Когда огонь заполнил каждый закоулок его черепа его же собственными воплями, а зрение померкло и угасло, внутри него возникли новые чувства, силой пробужденные к абсолютной ясности. С их помощью псайкер ощутил, как жизни вокруг него содрогаются, трепещут и порой обрываются от напряжения. Он выдержал. А затем дальнейшая работа выдубила его, будто кожу, и закалила, словно металл, как и Туджика, и Отранто, и горстку иных среди тысяч астропатов, живших и умиравших рядом с ними.
Усталость начала проявляться очень нескоро, и за это время Шевенн успел научиться в гнездах самоконтролю, который позволил ему отчасти «уйти в отставку» — пересесть на более безопасное место в надзорном зале. Был ли он счастливее тех, кто сгорел от напряжения за первые несколько лет? Было ли это лучше, чем потерять силы, стать идиотом, превратиться в опустошенный резервуар энергии внутри безжизненной телесной оболочки? Неужели это было хуже, чем судьба астропатов, способных лишь вплетать в хор единственную ноту, отзываясь только на грубые уколы ментальных стрекал регентов? Когда белый огонь в центре его сознания обретет свободу полета, насколько велика будет та уцелевшая часть души, которую он унесет с собою к Трону?
Шевенн почти бессознательно перетасовал Таро, снял колоду и перевернул карты в руках. Затем он праздно положил обе половины колоды на столик. Астропат не сосредотачивался на них, не пытался напитать своей энергией. Однако, перевернув карты и коснувшись изображений кончиками пальцев и пси-восприятием, он замер.
Перевернутая Гора; рядом с ней — Судья, карта, появлявшаяся в каждом гадании после смерти Отранто. Пальцы Шевенна пробежались по линиям проводков и утонченных стеклянных вставок, создававших рисунки, которые он никогда не видел по-настоящему. Что-то надвигалось.
Вот почему, когда его старший слуга через переговорную решетку в двери сообщил, что нужно подниматься, поскольку явились Арбитрес с распоряжением предстать перед арбитром Кальпурнией, мастер-дозорный совершенно не удивился.
Глава двенадцатая
— Она превысила свои полномочия, — высказался священник Оровен, глядя на лихорадочную работу в отделах скипториума. В пальцах он беспрерывно вертел незажженную палочку лхо. — Действует, даже не получив одобрения Претории. Надо было выделить астропата для передачи фактов и выводов расследования на Гидрафур.
Священник потер челюсть, задумавшись, вернется ли к нему когда-нибудь нормальный голос. Он помнил, что когда-то гордился своей речью, но с тех пор, как оказался в Башне, с трудом воссоздавал в памяти её точное звучание. Вообще говоря, Оровен испытывал проблемы, даже пытаясь представить собственную комнату в Инкарцерии или лицо претора-примарис. Ему не хотелось размышлять о том, как его воспоминания размываются и угасают.
— Что вы хотите сказать? — спросила детектив, не слишком хорошо относившаяся к Оровену. Как и любой не-псайкер, Лазка прекрасно знала, что может сотворить пропитанная энергией атмосфера Башни, но ей не внушало уважения то, с какой видимой легкостью священник отдался на милость ведьминой мари. Кальпурнии, по крайней мере, хватало духу бороться с ней. Реде настолько привыкла к следам, оставленным Бастионом на её жизни, что порой задумывалась, как бы ощущала себя без них.
— Просто обращаю на это ваше внимание, детектив-соглядатай. Возможно, на Гидрафуре вам придется давать показания о её действиях.
— Я не… — огрызнулась было Лазка, но сдержалась и понизила голос так, чтобы скрыть его за монотонным гудением аутистов, шумом и треском их машин. — Я не отрекаюсь от исполнения долга, священник, и спасибо, что указали мне на это, но достаточно ли громко вы произнесли мой чин и титул? Знаю, голос у вас не тот, что прежде, однако попробуйте ещё раз. Возможно, если вы немного постараетесь, то все аутисты здесь узнают, что я не та, кем хочу казаться.
Оровен покраснел, но остался рядом с Реде, раскачиваясь на каблуках и постоянно перехватывая длинный посох в руке.
Помещение скрипториума раньше служило ангаром для перехватчиков «Ярость», базировавшихся на станции. Истребители покоились на адамантиевых площадках вдоль стен, откуда их переносили кранами в пусковой отсек. Теперь эти выступы, каждый шириной с тренировочный плац Арбитрес, были плотно заставлены узкими рабочими кафедрами. Над ними склонялись аутисты-скрипторы, бритые головы и оптические имплантаты которых отражали свет ламп, установленных на потолке. Оттуда же тянулись пучки и сплетения инфожелобов, расходившихся к каждой кафедре. Они изрыгали данные либо на мерцающие зеленью экраны, либо — по кабелям — прямо в мозги аутистам.
Происходившее было полной противоположностью тихой, уединенной работе астропатов. Суета царила над каждым столом; писцы лихорадочно распределяли информацию, поступающую по желобам. Данные с треском выскакивали на транскрипционные планшеты или ленты распечаток, после чего их забирали торопливые, сутулящиеся работники, которые сновали между кафедрами и подхватывали тексты подобно муравьям-сборщикам, уносящим маленькие кусочки листьев.
Часть информации поступала от служителей в гнездах, неистово царапавших тексты на экранах планшетов или стучавших по клавишам. Каждый астропат воспринимал и передавал сообщения по-своему: для многих они превращались в наборы символов, образов, ощущений, тогда как другие выдавали вслух серии слов или цифр. Для самих псайкеров они не имели смысла, но после переписывания ловкими пальцами-перьями архивных сервиторов и загрузки в когитатор превращались в реальные данные.
Наиболее срочные и опасные послания обрабатывались в палате Шифраторов; это были жизненно важные сообщения, вырванные из имматериума целыми хорами самых могучих и умелых астропатов, донесенные умами, стонущими от напряжения.
Часть скрипториума только что приспособили под новую задачу, и семеро арбитраторов рыскали в нижних рядах кафедр, расталкивая плечами толпу курьеров и прислужников. Они требовали от скороходов бежать быстрее, случайным образом выбирали рабочие места для контрольной проверки быстроты и сосредоточенности аутистов. Реде, при всем её уважении к товарищам, сомневалась, что это действительно помогает писцам в их труде.
Но, решила Лазка, это помогало в более широком смысле. Стоило Кальпурнии наконец-то отдать приказ, как беспокойство, вольно расползшееся по всей Башне, тут же испарилось. Соглядатаю было хорошо известно о жалобах на решение Ширы, о том, что оно понравилось немногим, но, зубы Императора, теперь в Бастионе знали, что кто-то встал у руля!
Реде тщательно разобралась в своих мыслях, как и полагалось детективу. По правде, она была обижена на Кальпурнию. Лазка скрупулезно готовила расследование убийства Отранто, могла начать в любой момент, а потом кто-то заметил, что арбитра-сеньорис перевозят неподалеку от Башни, и решил, что её присутствие станет идеальным решением проблемы с излишне чувствительными чиновниками Астропатики, какой бы запятнанной ни была репутация этой арбитра-сеньорис.
