— Ну, как в штанах, уютно? — спрашивал у меня Леня.
— Это не штаны, а райское наслаждение!
— Я тебя одел, как куколку, — самодовольно говорил Леня. — И вывез на Шпицберген. Первое — многие делали, а чтоб и первое и второе — редкий случай. Даже не знаю, было ли что-либо подобное?..
Будто нескончаемые крутые лестницы к индийским храмам, вели к ледникам Шпицбергена ступени валунов и обломки скал. Срезанные, сколотые, заштрихованные ледниковым потоком, обкатанные и отшлифованные талыми снегами, камни шевелились под ногами — громадные ограненные гальки.
Я всегда любила скалы, камни, я насквозь пропитана горами этой Земли. Говорят, что камни нам главные родственники, наша основа основ, то, на чем мы стоим. В нас живет глубокая ностальгия по состоянию минерала до рождения жизни, когда все еще было спокойно и неподвижно.
И мне часто снятся камни — с причудливым узором, плоские, как письма. Один и тот же сон: кто-то, не видно — кто, их вынимает из шкафа и подносит к моим глазам на большущей ладони.
Вокруг высились моренные холмы и груды щебня, оставленные ледником. Сухие валуны сменились подтаявшей вечной мерзлотой, глиной, галечником — лужи, слякоть, все заскользили на рифленых подошвах по хляби ледяной, едва удерживая равновесие. Внезапно повеяло стылым дыханием, будто распахнули холодильник, причем морозилку — и оттуда дохнуло.
…И пришел хлад от снежных гор, сказал бы поэт Тимур Зульфикаров, и пришел опасный хлад речной от ледовитых волн…
Мы очутились у предела древнего ледника Галли-брин, у его изорванной окраины с очертаниями лап сфинкса, погрузившего пальцы в песок и каменное крошево. Всем стало страшно всходить на вытянутые лапы спящих вод. Один вид ледника, излучавшего волны покоя, один только вид его, царившего на поверхности бытия вопреки взбаламученному миру, казалось, мог избавить от привычных уз времени и пространства.
Вот мы стоим и пытаемся взглядом охватить литое тело ледника — до самых до его истоков — остроконечных снежных гор, прорезанных фиолетовыми скосами и наплывами. В глубине фьорда пики сдвинулись теснее, а седловину самой высокой горы укрывал ледник, разлившийся на множество бирюзовых рек.
Ну как ты опишешь странный минерал, возможно, занесенный когда-то на Землю кометой из космоса, — живой и мертвый, теплый и холодный, хрупкий и ползучий, как дрожжевое тесто. Спокойно тающий на поверхности, он взрывается, когда его поднимают из глубин.
Бывают ледники вогнутые и выпуклые, живущие каждый своей особенной жизнью. Пористые и плотные. Однако тонкие водяные лучи, похожие на веточки снежинок или цветочные лепестки, пронизывают даже самые непроницаемые слои ледяной плоти.
По венам и капиллярам его всегда циркулирует вода. Теплятся, струятся, шевелятся лазоревые реки, вытачивая во льду карманы, полости, гроты, ледниковые пещеры, и наконец, гигантские колодцы, по которым вода обрушивается на ледниковое ложе — подвигая ледник на грандиозные события: пульсации, вибрации, ледоломы, лавины, ледопады, прорывы ледниковых озер.
С ужасным грохотом ползет раскореженный поток, взрываемый продольными, диагональными и поперечными трещинами, сливаясь по дороге с ледяными притоками в колоссальную древовидную стремнину, — двухъярусную, многоярусную, — там уже все непредсказуемо. Случается, что одна ветвь такого ледника наступает, тогда как другая отступает неспешно. И разные другие чудеса. Например, из трещин начинают хлобыстать фонтаны.
Похожее ледяное плато — пока что устойчивое снаружи и бушующее внутри, с буграми и грядами, полями фирна, сетью трещин и разломов, — лежало перед нами. В его объемах слышался то неясный гул, то беспрерывный треск, то как все равно колокольчики звенят. И тут же где-то вдалеке взметались к небу столбы ледяной пыли, и раздавалось подозрительное громыхание.
Доктор Иглесиас-Родригес — глядя бездонными глазами махи с полотен Гойи на то, как Даша Пархоменко, которая только что в поисках нехоженых дорог забурилась куда-то вбок, застряла среди камней и жалобно взывала: «Help! Somebody, help», и вот опять летит, скользя по ледяной корке, сам DJ Спуки ей не брат, — возроптала:
— Andrey, it is not a good idea to go to the glacier!
Дескать, куда ты прешь, черт бородатый, не видишь — люди сплошь неподготовленные, того гляди, загремят в расщелину.
Так наше корабельное содружество, можно сказать, нерушимый монолит, взойдя на Галли-брин, раскололось надвое: люди бывалые, те, кому коварство ледников знакомо не понаслышке, наотрез отказались бороздить его буераки, ухабы и рытвины.
Порой эти трещины метров по двадцать-тридцать глубиной, а то и пятьдесят, и поглубже, перекрываются рыхлыми снежными мостами, поэтому ходить по леднику в одиночку, а не в связке, поддержала доктора биологии альпинистка Нина Хорстман, жутко опасно. Можно ухнуться — ой-ой-ой.
«Север не любит слабых», часто говаривал Волков (после чего обязательно случалось какое-нибудь кошмарное происшествие, вплоть до угрозы кораблекрушения, нам даже пришлось обратиться к нему с воззванием прекратить талдычить эту присказку), а ледники не любят легкомысленных.
В конце позапрошлого века один швейцарец, проходя по Гриндельвальдскому леднику, упал в трещину, проскользил чуть не две сотни метров, но каким-то чудом уцелел. В кромешной тьме он стал искать выход из лабиринта и, продвигаясь на ощупь вдоль туннеля, обнаружил его! Подледные коридоры обычно заканчиваются у края ледника в едином сводчатом гроте, откуда из самых недр ледяных низвергаются талые воды — истоки ледниковых рек.
Я предпочла бы последовать за Андреем, я вижу людей и чую: его интуиции можно доверять. Но Волков не покинул альпинистов и естествоиспытателей, которые в силу своего жизненного опыта замешкались у ледяного порога, он встал возле них с карабином, охраняя от белых медведей, словно Прометей прикованный — ни туда, ни сюда. Блестело необъятное ледяное зеркало, оглашенное лебединым ячаньем Волкова, жалобно умолявшего тех, кому все по барабану, не разбегаться и не исчезать в полосе неразличимости.
— Андрей, а можно есть снег? — издалека кричал ему Пол.
— Можно, — отвечал Волков. — Но только не ешь желтый снег. Мой друг из Великобритании учил меня: Андрей, никогда не ешь желтый снег.
— А почему?
— Туда кто-то пописал!
Мэтт Кларк вдохновенно приступил к съемке ледника для выставки «High Arctic» в Лондонском Национальном Морском музее. Словно под микроскопом, чувствительная камера Мэтта исследовала структуру льда и его неожиданную палитру, вморозившую в себя небесные оттенки: вдруг в объективе заиграл лимонный да светло-осиновый, от изумрудного, через брусничный, клюквенный до беспросветно черного!..
