Луна не только светила, она меняла оттенки от медового до снежно-белого, могла мерцать, туманиться, яснеть и серебриться по мановению руки ее создателя. Так на шхуне воссиял двухметровый месяц, мистер Moon, чему все несказанно обрадовались. А Леня еще и стихотворение сочинил, посвятил этому волнующему событию:
Луну построилВ небо гвоздик вбилЗавтра вывешу ее и зажгу.
Братия толпилась, грудилась вокруг Лени с его народившимся месяцем. Каждый тут испытал на своей шкуре, что значит иметь дело с мистерией в ее мельчайших проявлениях. Но больше всех радовался Баклэнд — ведь это была его идея, чтобы Леня захватил с собой в Арктику Луну.
Невзирая на гордый английский профиль, Дэвид чем-то неуловимо смахивал на короля джаза Дюка Эллингтона, у которого был тайный ключ к сердцу музыканта, иначе биг-бенд сто раз бы развалился. Говорили: Эллингтон распоряжался музыкантами, как опытный картежник управляется с колодой. Недаром после смерти Дюка его сын Мерсер, отличный трубач, обнаружил в больнице записку: «Мне легко угодить. Нужно только, чтобы все было по-моему»…
По щучьему велению, по Дэвидову хотению Луна прямым курсом движется к 80-й широте, спустилась с неба и осветила кубрик, сделав его если не еще уютней, то во много раз теснее. По этой причине Лене пришлось вытащить ее на палубу, так как столы на корабле — большая ценность, на них обедают, пишут поэмы, рисуют и — хотела написать «играют в карты», но никаких настольных игр у нас не практиковалось, ни шахмат, ни лото, ни карт. Даже в «морской бой» никто не играл.
Вообще никто ни во что не играл — все так уставали за день, что после ужина, хлопнув стаканчик, — нет, не ложились спать, а шли на лекцию: каждый вечер устраивались презентации. То Спуки рассказывал взахлеб, что поднебесной управляют течения и волны и первыми Северный полюс открыли черные люди, кстати, не убедив никого ни первым, ни вторым заявлением. На сей раз Боб Дэвис собирался поведать об экологических домах в лесопарках Канады, поэтому мы взяли за рога Луну и вынесли ее на палубу.
Там Леня положил ее на красный ящик, торжественно возвышавшийся посередине палубы. Андрей посоветовал привязать — вдруг разразится шторм, и она вылетит за борт, так и не выполнив свою миссию. Но привязать лучше к другому ящику, вот к этому. А красный ящик, закрученный шурупами, нам надо оставить на берегу.
— Это, знаешь, что за коробка? — спросил Андрей. — Какой-то незнакомый парень подбросил в Лонгьире. «Слушай, — говорит, — возьми, закинь мой ящик…» «Куда?» — «Ну, в западной части Шпицбергена брось где-нибудь. Куда-нибудь туда!.. — показывает мне на карте. — Тут или тут, мне все подходит. Там у меня жратва, закрученная шурупами. Говядина, хлеб, вода… Отвертку захвачу с собой. Сейчас последние осенние рейсы. Выброси где-нибудь на островах и скажи где. А мы весной пойдем с Северного полюса…» Дождутся света и по солнышку пойдут, — уютно говорил Волков. — Зимой темно, — рассуждал он. — Я сначала не понял, думал, это продукты для нас. Мы с Афкой как раз загружались едой и водой. Она у меня спрашивает: «Андрэй! Мы на сколько идем? Дней на пять?» Я говорю: «На двадцать пять!» Знаешь, как она прореагировала на это сообщение? Просто бросила мимоходом: «Да? Тогда пойду куплю еще сигарет».
Глава 20
По следам Виллема Баренца
На ночь мы встали на якорь в Магдалена-фьорде, открытом Баренцем в 1596 году во время его третьей полярной экспедиции. Стоило Виллему Баренцу этот залив нанести на карту — сюда сразу ринулись китобои. Построили поселок (на берегу чернело какое-то разрушенное строение), установили печи-салотопки — одним словом, возьми с полки «Моби Дика».
Добыча в гиперборейских водах была огромная, барыши баснословные. С величайшей осторожностью лавировали суда меж китовыми стадами. На взрослых самцов китоловы редко отваживались нападать. Божественный и грозный призрак Белого Кита, бессмертного и смертоносного чудовища, витал над всеми, кто жаждал приобщиться к чести и славе китобойного промысла. А чтобы отпугивать кшатриев китового войска, охотники на борту вельбота жгли известь, навоз и можжевельник.
Я, кстати, долгое время, толком не читая Мелвилла, гордо заявляла налево и направо, что это у меня самая любимая книга, чем просто всех поражала. Поэт Еременко за кружкой пива сказал мне, что «Белый Кит» — лучшая в мире книга, и я повторяла за ним, как попугай. Недавно прочитала ее до конца и ужаснулась нескончаемым эпизодам, в самом деле, мастерски прописанным, как дозорные на мачтах замечают великого Левиафана, гонятся за ним по водным пашням и забивают его в бездонной лощине, затем швартуют у борта и обезглавливают, как вываривают китовую тушу, и над кораблем, словно над целой слободой кузниц, поднимаются адские клубы дыма. От дыма салотопок все поручни покрыты копотью и сажей, матросы ходят, с ног до головы пропитанные маслом. Как это масло, точно горячий пунш, разливают по шестибаррелевым бочкам и спускают в трюм…
Леня кричит:
— Немедленно убери Мелвилла из туалета! Видите ли, это ее любимая книга! Я вообще ничего не хочу даже слышать о китобоях. Тоже мне, романтическая профессия![4]
Нет, я и теперь восхищаюсь писательским гением Мелвилла, да и Ереме не доверять нет никаких оснований, но все ж эта книга никак не вяжется с моим агрессивно «зеленым» мировоззрением. Последней, кого я эпатировала «Моби Диком», была художница Айрис Хослер, которая мудро ответила мне:
— Разве можно сказать — какая книга любимая? Когда на свете есть столько прекрасных книг….
От себя же скромно воскликну в поздний след: что может быть пучите чтения «Суттапитаки» Будды, или «Дхаммапады», или «Сутры сердца»? Я иногда смотрю на людей и вижу, как мало осталось времени у всех у нас, а они едут в метро и читают черт-те что.
Залив Магдалены окружал «Ноордерлихт» высокой чашей, шхуна застыла в центре чернильных вод, опоясанных грядами гор, справа на берег вываливался белый язык ледника, а над полоской песчаного пляжа высился курган с могилами китобоев.
В китобойном ремесле, говорил Измаил, смерть дело обычное. Мало кто возвращался на том же судне, что отправлялся в путь. А поднимать острогу на такое чудовище, как спермацетовый кит, значило сразу же оказаться вышвырнутым в текучую вечность.
Над кладбищем розовым светом сиял закат. Солнце скрылось, но акварельный охряный след тянулся за ним, как хвост кометы. В сентябре в полярных широтах мирно соседствуют глубокая звездная ночь на востоке, румяный день на западе, а над головами — синие облака, чуть тронутые красноватым.
