— А! Вот это нет, господин, и тем больше жалость, — отозвался Буттербур. — Но неудивительно, что они оставили вас в покое. Они не станут вязаться с вооружённым народом, при мечах, шлемах, щитах и всем прочим. Подумают дважды, прежде чем станут. И я должен признаться, что это и меня немного застигло врасплох, когда я увидел вас.
Тут хоббиты неожиданно поняли, что люди изумлённо глазели на них не столько поражённые их возвращением, сколько тем, как они одеты. Сами они настолько привыкли к войне и путешествию в хорошо вооружённых отрядах, что совершенно забыли, что сверкающие кольчуги, выглядывающие из-под плащей, шлемы Гондора и Герцогства и красивые эмблемы на их щитах будут казаться чужеземными в их собственной стране. Да и Гэндальф, ехавший теперь на своём высоком серебристом коне, был весь одет в белое с наброшенной поверх всего великолепной синей с серебром мантией и длинным мечом Яррист на поясе.
Гэндальф рассмеялся.
— Ладно, ладно, — сказал он. — Если они испугались лишь нас пятерых, то тогда во всех наших путешествиях нам приходилось встречать врагов и похуже. Но во всяком случае, пока мы здесь, они оставят вас по ночам в покое.
— Надолго ли? — спросил Буттербур. — Не буду отрицать, мы были бы рады, если б вы задержались здесь ненадолго. Видите ли, мы не привыкли к таким волнениям, а следопыты все ушли, как мне рассказывали. Раньше мы просто не понимали, чем мы им обязаны. Потому что тут есть кое-что и похуже разбойников. Волки выли прошлой зимой вокруг ограды. А в лесах есть какие-то тёмные фигуры, что-то совсем страшное, при мысли о котором кровь стынет в жилах. Всё это весьма беспокойно, если вы понимаете меня.
— Весьма беспокойно, как и ожидалось, — подтвердил Гэндальф. — В эти дни почти все страны пережили большие волнения, если не сказать больше. Но не унывай, Барлиман! Вас задело самым краешком очень больших бед, и меня только радует то, что вас не захлестнуло поглубже. Однако теперь наступают лучшие времена. Может быть, лучше тех, чем кто-либо из вас помнит. Следопыты вернулись. Мы пришли вместе с ними. И теперь здесь снова есть король, Барлиман. Он скоро подумает о вас.
Тогда Неторный тракт опять оживёт, и королевские посланцы поскачут по нему на север, и появятся прохожие и проезжие, и всё зло будет изгнано из пустошей. Да и сами пустоши со временем перестанут быть ими, и там, где царила глушь, будут люди и поля.
Мистер Буттербур покачал головой.
— Если б только на дорогах появилось немного порядочного, респектабельного народа, который не собирается вредить, — сказал он. — Но нам не нужно ещё разбойников и всякого сброда. И уж совершенно ни к чему чужаки ни в Пригорье, ни в окрестностях Бри. Мы хотим только, чтобы нас оставили в покое. Я не хочу, чтобы целые толпы бродяг становились лагерем здесь, да селились там, и драли на части дикий край.
— Вас оставят в покое, Барлиман, — успокоил его Гэндальф. — Между Скальтоком и Сивочем и вдоль морских побережий к югу от Брендидуина вполне достаточно места для целых королевств и без того, чтобы кто-либо селился ближе, чем во многих днях пути от Бри. А многие привыкли жить далеко на севере, за сотни миль отсюда, на дальнем конце Зелёного тракта: на Северном Взгорье или у Сумеречного озера.
— Это там, у Мертвяцких Стен? — переспросил Буттербур ещё более недоверчиво. — Говорят, что там земли призраков. Туда не пойдёт никто, кроме разбойников.
— Туда пойдут Следопыты, — возразил Гэндальф. — Мертвяцкие Стены, говоришь? Так называли их долгие годы, но их истинное имя, Барлиман, Форност Эраин, Некрополь Королей. И однажды Король опять вернётся туда, и тогда мимо тебя поедет немало порядочного народа.
— Что ж, допускаю, что это звучит более обнадёживающе, — согласился Буттербур. — И, без сомнения, это будет неплохо для дела. До тех пор, пока он оставит Пригорье в покое.
— Оставит, — сказал Гэндальф. — Он знает и любит его.
— Как это? — спросил Буттербур, выглядя окончательно поставленным в тупик. — Определённо не могу понять, откуда бы он мог узнать про него, сидя на своём большом троне в огромном замке за сотни миль отсюда. И попивая вино из золотого кубка, что меня не удивило бы. Что ему за дело до "Пони" или пивных кружек? Хотя у меня прекрасное пиво, Гэндальф. Оно необыкновенно хорошо с тех пор, как ты появился прошлой осенью и помянул его добрым словом. И я должен сказать, что это было кое-каким утешением в неприятностях.
— А! — вмешался Сэм. — Но он говорит, что твоё пиво всегда было хорошим.
— Он так говорит?
— Ну да. Он же Бродяжник, вождь следопытов. До тебя, что, это так пока и не дошло?
Сказанное, наконец, дошло, и физиономия Барлимана могла послужить образцом крайнего удивления. Глаза на его полном лице округлились, рот широко открылся, а сам он аж задохнулся.
— Бродяжник! — возопил он, когда смог наконец справиться с дыханием. — Он — и при короне, и при всём прочем, и с золотым кубком?! Да что ж это будет-то?!
— Лучшие времена, во всяком случае, для Бри, — сказал Гэндальф.
— Надеюсь, что так, просто уверен, — отозвался Буттербур. — Ну, это была милейшая беседа за последний месяц, состоящий сплошь из понедельников. И не стану отрицать, что этой ночью я усну спокойно и с более лёгким сердцем. Вы дали мне массу всего, над чем надо будет подумать, но я отложу это до завтра. Я в постель, и, без сомнения, вы тоже будете рады вашим кроватям. Эй, Ноб! — позвал он, подойдя к двери. — Ноб! Телепень!..
— Ноб! — повторил он сам себе, хлопнув себя по лбу. — О чём это мне напоминает?
— Надеюсь, не о другом забытом письме, мистер Буттербур? — спросил Мерри.
— Ну, ну, мистер Брендизайк, и не напоминайте мне об этом! Ну вот, вы перебили мою мысль. О чём это я? Ноб, стойла… А! Вот что. У меня есть кое-что, принадлежащее вам. Если припоминаете Билла Осинника и угон лошадей, тот пони, которого вы купили, он здесь. Вернулся самостоятельно, сам по себе, да, да. Но вот откуда, вам знать лучше, чем мне. Он был космат, как старый пёс, и тощ, как вешалка для одежды, однако живой. Ноб приглядывает за ним.
— Что? Мой Билл?! — воскликнул Сэм. — Ну, чтобы там ни говорил мой старик, а я уродился счастливчиком. Вот и ещё одно желание сбылось! Где он?
Сэм отказался ложиться, пока не навестил Билла в его стойле.
Весь следующий день путешественники оставались в Пригорье, и мистер Буттербур уж никак не мог бы пожаловаться на свои дела, во всяком случае, этим вечером. Любопытство победило все страхи, и его дом был переполнен. Из вежливости хоббиты на этот раз посетили ненадолго Общий Зал и ответили на массу вопросов. Поскольку пригоряне на память не жаловались, Фродо часто спрашивали, написал ли он свою книгу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
