Кто бы он ни был, человек этот был не из пугливых. Он знал, что найдет в пешере мертвое тело, был готов выдержать и вид, и запах трупа, пролежавшего под землей не одну неделю, и не страшился обобрать этот труп, сорвать с него драгоценности, а затем сбросить его с погребального ложа, чтобы присвоить златотканые покровы и изголовье с золотой бахромой. А что, если вместо трупа он увидит живого человека? Человека немолодого, ослабленного долгими неделями, проведенными под землей, которого к тому же мир считает умершим? Ответ прост. Он меня убьет и так или иначе ограбит мою могилу. И я, лишенный магической силы, перед ним беззащитен.
Я тихо поднялся со своего ложа и прошел в пешеру с «верхним светом». Работа вверху двигалась полным ходом. Из расширенного отверстия шло сияние — у моего посетителя, верно, был при себе достаточно яркий фонарь. Но при таком освешении он не заметит света от моей тусклой свечи. Я вернулся к себе в главную пешеру, осторожно загородившись, запалил свечу и приступил к единственно доступным для меня приготовлениям.
Если бы я затаился, дожидаясь его прихода с ножом в руках (у меня не было кинжала, но в пешере имелись ножи для приготовления пищи) или с каким-нибудь тяжелым предметом наготове, я все равно едва ли мог напасть на него достаточно быстро и нанести удар достаточной силы, чтобы оглушить его. А иначе такое нападение немедленно привело бы к моей же гибели. Мне надо было измыслить что-то другое. Я хладнокровно все обдумал. В моем распоряжении было только одно оружие, но за долгие годы я убедился, что оно могущественнее и кинжала, и дубины. Оружие это — человеческий страх.
Я убрал со своей постели одеяла. Расстелил и аккуратно разгладил драгоценный покров, подложил в изголовье бархатную подушку с золотой бахромой. Четыре золотых подсвечника так и стояли, как были, по четырем углам кровати. Рядом я поставил золотой кубок, в котором было вино, и серебряное блюдо, выложенное фанатами. Потом достал две золотые монеты, предназначавшиеся в уплату загробному перевозчику, завернулся в королевскую мантию, задул свечу и лег на погребальное ложе.
Грохот осыпавшихся камней, донесшийся со стороны шахты, и с ним ворвавшийся в пешеру свежий ночной воздух сказали мне о том, что мой гость уже в доме. Я закрыл глаза, положил себе на веки по золотой монете, расправил ниспадающие складки моей мантии, скрестил руки на груди и, стараясь дышать неглубоко и бесшумно, стал ждать.
Это оказалось необыкновенно трудно. Мне часто и прежде случалось сталкиваться с опасностью, но я всегда при этом знал, что именно мне угрожает. Была ли то битва с Бритаэлем или засада в Диком лесу, но в трудную и грозную минуту я всегда твердо знал, что после боли меня ждет победа, и спасение, и выполненная миссия. Теперь же я не знал ничего. Быть может, смерть в темноте от руки вора и убийцы, польстившегося на горсть драгоценных камешков, — это и есть тот бесславный конец, который сулили мне боги, с усмешкой давшие мне прочесть по звездам, что я буду «заживо заключен в гробницу». И на все, что свершается, — божья воля? Но нет, думал я совсем не отрешенно, если я когда-нибудь верно служил тебе, господи боже мой, дай мне перед смертью хоть раз еще вдохнуть ароматного свежего воздуха!
Раздался стук — мой посетитель спрыгнул на дно пешеры. У него, должно быть, при себе веревка, и он привязал конец к дереву, растущему вблизи расселины. И я не ошибся: он один. Из-под закрытых век и золотых монет я различил, как потеплела темнота вокруг — это он вошел со своим фонарем. Старательно прощупывая ногой каждый шаг, он продвигался к моему ложу. Я ощутил запах пота и угарный дух его дешевого фонаря, а это значит, с удовлетворением подумал я, что он не ощутит у меня в пешере запахов пищи и вина и дымка от недавно задутой тростниковой свечи. Его выдавало тяжелое дыхание — было ясно, что, как он ни храбрился, ему очень страшно.
Вот он увидел меня и остановился. Послышался вдох как предсмертный хрип. Должно быть, он приготовился увидеть разлагающийся труп, а тут лежит человек как живой или только что умерший. Несколько мгновений он простоял в нерешительности, громко и тяжело дыша, потом, видно, вспомнил рассказы об искусстве бальзамирования, еще раз тихо выругался себе под нос и на цыпочках пошел вперед. Свет у него в руке дрожал и раскачивался.
Чем явственнее я улавливал запах и звук его страха, тем спокойнее становился сам. Я дышал ровно и неглубоко, надеясь, что в дрожащем свете своего чадящего фонаря он не заметит моего дыхания. Простояв передо мной, казалось мне, целую вечность, он наконец, все так же шумно дыша, рывком, словно пришпоренная лошадь, приблизился к моему погребальному ложу. Потная, дрожащая рука сняла с моих век золотые монеты.
Я открыл глаза.
За краткое мгновение, пока он не успел еще ни шевельнуться, ни моргнуть, ни набрать в грудь воздуху, я разглядел его: тяжелые кельтские черты лица, освешенного роговым фонарем, грубые одежды деревенского ополченца, изрытая оспинами потная кожа, жадный полуразинутый рот и тупые глазки, а у пояса — острый как бритва нож.
— Милости прошу в царство мертвых, солдат, — ровно произнес я.
И на звук моего голоса из темного угла мелодичным, замирающим вздохом отозвалась арфа.
Золотые монеты со звоном укатились во мрак по дну пешеры. За ними с глухим стуком последовал роговой фонарь, разлившись лужей чадящего масла. Солдат издал душераздирающий вопль ужаса, какие мне за всю мою долгую жизнь не часто доводилось слышать; скрытая в темноте арфа передразнила его. Завопив еще истошнее, мой гость, спотыкаясь в темноте, бросился вон из пешеры по направлению к шахте. Первая попытка выкарабкаться наружу по веревке ему не удалась — он сорвался и с возгласом тяжело шлепнулся на усыпанный камнями пол. Но страх придал ему силы; задыхаясь, он карабкался все выше, протиснулся в расселину, и под уклон простучали, оскользаясь, торопливые шаги. А потом все звуки замерли, я опять остался в одиночестве и безопасности.
В безопасности своей могилы. Веревку он все-таки унес. Наверно, испугался, как бы дух колдуна не выбрался за ним следом и не пустился в погоню. В пробитое им отверстие мне виден был клочковатый лоскут неба, и на нем, далекая, чистая и равнодушная, лучилась одна звезда. Внутрь щедро проникал свежий ночной воздух, а с ним холодный, неопровержимый запах близкого рассвета. Наверху над скалой запел первый дрозд.
Мой бог ответил мне. Я еще раз вдохнул свежего, ароматного воздуха и услышал мелодичную птичью песнь. Но жизнь по-прежнему осталась для меня недоступна.
Я возвратился к себе в пешеру и как ни в чем не бывало приступил к заботам очередного дня.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
