— Все говорят, что вы никогда не проигрывали! — запротестовал Хук.
— А я ему не проиграл, — улыбнулся сэр Джон. — Мы бились, пока оба не обессилели. Говорят тебе, он хорош!.. Правда, я все-таки взял верх.
— Как так? — заинтригованно спросил Хук.
— Он поскользнулся. И я отступил, дал ему время встать.
— Зачем?
Сэр Джон рассмеялся.
— На турнире, Хук, полагается выказывать рыцарское благородство, обходительность там важна не меньше, чем умение биться. Но то на турнире, не в бою. Поэтому если встретишь Ланфереля в битве — предоставь его мне.
— Или стреле.
— Он может себе позволить лучшие доспехи, Хук. На нем будет миланская броня, только стрелу затупишь. Ланферель тебя убьет и даже не заметит. Оставь его мне.
В голосе командующего Хук уловил что-то вроде уважения.
— Вы им восхищаетесь?
— Да, — кивнул сэр Джон. — Но если придется его убить, меня это не остановит. А что он отец Мелисанды… У него бастардов пол-Франции. Побочные отпрыски не считаются высокородными — ни его, ни мои.
Хук кивнул и нахмурился.
— В Суассоне… — начал было он и замолчал.
— Говори.
— Он наблюдал, как издевались над лучниками! — яростно выговорил Хук.
Командующий облокотился на поручень.
— Мы называем себя рыцарями, Хук, и даже ведем себя по-рыцарски. Приветствуем врагов перед поединком, галантно принимаем их поражение, прикрываем вражду шелками и бархатом — считаем себя благороднее всех в христианском мире. — Сэр Джон невесело глянул на лучника ярко-синими глазами. — А в битвах, Хук, нет ничего, кроме крови, ярости, жестокости и убийств. Господь отвращает от них Свое лицо.
— Над лучниками измывались уже после битвы.
— Боевая ярость опьяняет. И проходит не сразу. Отец твоей девушки — враг. Им можно восхищаться, но он опасен не меньше меня. — Усмехнувшись, сэр Джон похлопал Ника по плечу: — Оставь его мне, Хук. Я его убью. И приколочу его череп у себя в замке.
Поднялось сияющее солнце, которое прогнало тени и осветило нормандский берег — тонкую полоску белых утесов под зеленым травяным покровом. Весь день до самого вечера корабли шли к югу, ветер пенил белые гребни волн и наполнял паруса. Сэр Джон, сгорая от нетерпения, не сводил глаз с земли и уговаривал капитана подойти ближе к берегу.
— Скалы, мой господин, — коротко отвечал тот.
— Нет здесь скал! Ближе, еще! — Командующий высматривал на утесах соглядатаев, которых могли поставить наблюдать за флотом, однако никаких всадников, скачущих к югу вровень с движением кораблей, на берегу не было. Разбросанные по морю рыбацкие лодки по-прежнему мелькали перед английскими судами, а те уже огибали широкий меловой мыс, входили в залив и, повернувшись против ветра, становились на якорь.
В широком и плохо защищенном заливе вздымались высокие волны, от которых нос «Цапли» резко качался вверх-вниз. Хотя берег здесь подступал совсем близко, едва ли на расстояние двух лучных выстрелов, с корабля удавалось разглядеть лишь кромку белого прибоя перед полосой заболоченной земли, за которой вздымался крутой, густо поросший лесом холм. Хотя кто-то сказал, что здесь устье Сены — реки, ведущей в глубь Франции, Ник не увидел ничего похожего на реку. На юге тянулась еще одна береговая полоса, издали почти неразличимая. Отставшие корабли, вслед за передними огибая мыс, присоединялись к флоту, и вскоре в заливе стало тесно.
— Normandie[70]сказала Мелисанда, глядя на берег.
— Франция, — отозвался Хук.
— Normandie, — повторила Мелисанда, словно разница казалась ей существенной.
Хук вглядывался в деревья, пытаясь угадать, скоро ли появятся французы. Любому, кто заметил в море английские корабли, было ясно, что они причалят в здешнем заливе, больше похожем на каменистую бухту. Так почему же французы не пытаются остановить вторжение сразу же, на берегу? Однако у кромки леса не появилось ни единой фигуры — ни конной, ни пешей, лишь кругами поднимался в небо ястреб да носились над волнами чайки.
Шлюпка доставила сэра Джона на борт «Королевской Троицы», где моряки уже прикрепляли к бортам белые щиты с крестом святого Георгия. С других сторон к флагману подходили еще шлюпки — командующие собирались на военный совет.
— Что с нами будет? — спросила Мелисанда.
— Понятия не имею, — признался Хук.
Ему достаточно было того, что он шел на войну вместе с людьми, которых успел полюбить, и его сопровождала Мелисанда, которую он тоже любил. Впрочем, временами он подозревал, что, попав в родные края, она может от него уйти.
— Ты почти дома, — напомнил он ей, отчаянно желая, чтобы его разубедили.
Девушка помолчала, вновь и вновь окидывая взглядом деревья и болотистый берег.
— Дом был там, где maman[71],— в конце концов сказала она. — А где он сейчас — не знаю.
— Со мной, — неловко выговорил Хук.
— Дом там, где спокойно, — ответила Мелисанда.
Ее глаза отливали серым, как крыло цапли, скользящей над каменистым берегом к дальней низине. На палубе «Цапли» пажи чистили доспехи латников песком и уксусом, чтобы убрать ржавчину и добиться блеска, а потом вощили каждую пластину. Рядом с горшком пчелиного воска, открытым по приказу Питера Годдингтона, устроились и стрелки, чтобы навощить луки.
— Мать тебя изводила? — спросил Ник у Мелисанды, шерстяным лоскутом втирая воск в цевье.
— Изводила? — удивилась Мелисанда. — Зачем?
— Ну, некоторым и причин не нужно… — Хук вспомнил собственную бабку. — А у меня отец был жестокий.
— Значит, ты должен быть добрым. — Девушка, явно о чем-то вспомнив, нахмурилась.
— Ты что?
Она пожала плечами.
— Когда меня отдавали в монастырь… Еще перед тем… — запнулась она.
— Говори, не бойся.
— Отец… Он позвал меня к себе. Мне было тринадцать… Может, четырнадцать… — Голос ее снизился до шепота, она не сводила глаз с Хука. — Он велел мне снять всю одежду, и я стояла перед ним… nue…[72] Он меня обошел со всех сторон и сказал, что никакой мужчина меня не захочет. — Девушка помолчала. — Я думала, он собирается…
— Но он не стал?..
— Нет, — быстро ответила Мелисанда. — Он погладил мне… épaule, — она вновь запнулась, вспоминая слово, — плечо, да. Он был весь… как сказать… frissonnant…[73] — Девушка вытянула руки и помотала кистями.
— Его трясло? — догадался Ник.
Она коротко кивнула.
— И он отправил меня к монахиням. Я просила, чтобы он меня не отсылал. Говорила, что ненавижу сестер. А он сказал, что я должна за него молиться. Что такова моя обязанность — молиться за него и работать не покладая рук.
— И ты молилась?
— Каждый день, — кивнула девушка. — Молилась, чтобы он меня забрал из монастыря. А он так и не приехал.
Сэр Джон вернулся на «Цаплю» только к закату. Французы по-прежнему не появлялись на берегу, хотя за деревьями легко могла скрыться целая армия. На склоне к востоку от залива виднелся дымок, но что за люди забрались на такую высоту и сколько их — оставалось неизвестно.
Сэр Джон поднялся на борт и пошел вдоль корабля, время от времени тыча пальцем в лучника или латника.
— Ты, — в числе прочих указал он на Хука и двинулся дальше. Дойдя до конца, командующий обернулся и крикнул: — Все, на кого я указал, идут со мной на берег! Вечером, как стемнеет! Остальным ждать рассвета: присоединитесь к нам, если выживем. Кто идет со мной — готовьте доспехи и оружие! Выходим не веселиться, а убивать!
Яркая луна, которой оставалась всего неделя до полнолуния, бросала на волны серебристые блики и расчерчивала землю четкими тенями. Хук, одетый в кожаные штаны и сапоги, накинул поверх кожаной куртки кольчугу и надел на левую руку щиток — тот не столько предохранял руку от удара тетивы (от этого спасала и кольчуга), сколько не позволял тетиве разлохмачиваться о кольчужные звенья. Шлем, меч, алебарда, мешок с двумя десятками стрел, готовыми в дело…
Пятеро латников и дюжина лучников вместе с сэром Джоном забрались в шлюпку, которую гребцы тут же направили к берегу. От других судов тоже отчалили лодки. Все молчали, лишь изредка раздавались тихие возгласы — остающиеся на кораблях желали удачи тем, кто отправлялся на берег. Если французы засели в лесу, подумал Хук, лодки они уж точно заметят. Может, именно в эту минуту враги вытаскивают мечи и натягивают толстую тетиву на стальные арбалеты.
На крутой прибрежной волне лодку начало подкидывать резче, прибой становился все шумнее и яростнее. Гребцы погружали весла глубже в воду, пытаясь уйти от грозных закручивающихся волн, как вдруг лодку понесло вперед, с ревом вскипело залитое лунным светом море, и через миг, заскрипев днищем по каменистому берегу, шлюпка развернулась посреди бурлящей волны, готовой схлынуть обратно.
