16. (1) Сульпиций уже выздоровел, так что в Эфес прибыли оба посла56. Миннион извинился за царя, в чье отсутствие начались переговоры. (2) Тут Миннион произнес заранее приготовленную речь: «Вижу я, римляне, что освобождение греческих городов для вас только благовидный предлог и дела ваши не сходятся с вашими речами. Одно право вы устанавливаете для Антиоха, а сами пользуетесь другим. Как же так? Разве (3) жители Смирны или Лампсака более греки, чем неаполитанцы или регийцы, с которых вы взимаете дань и требуете корабли на основании договора? (4) А почему каждый год шлете вы в Сиракузы и другие греческие города Сицилии претора, облеченного властью, с розгами и топорами? Ответ у вас будет, разумеется, только один: это вы предписали такие условия им, покоренным силой оружия. (5) Но тогда принимайте и от Антиоха точно такое же объяснение по поводу жителей Смирны, Лампсака и городов Ионии или Эолиды. (6) Их, побежденных в войне его предками, обложенных данью и податью, царь возвращает теперь в прежнее состояние. Итак, я бы хотел, чтобы на все это был дан ответ, если, конечно, вы ищете справедливости, а не повода к войне»57.
(7) Сульпиций на это ответил: «Поскольку Антиоху больше нечего было сказать в свою пользу, он, видимо, сам говорить постыдился, а такое произнести предоставил первому же попавшемуся. (8) Да что же есть сходного в положении тех городов, которые ты друг с другом сравнил? Ведь с того самого времени, как Регий, Неаполь, Тарент попали под нашу власть, мы всегда требуем от их жителей того, что положено по договору, на основании одного и того же постоянного и неизменного права, которым мы пользовались всегда и действие которого ни разу не прерывалось. (9) Возьмешься ли ты утверждать, что, как поименованные здесь города, которые никогда ни сами, ни при чьем-то посредстве не меняли ничего в договоре, (10) так и города Азии, раз попав под власть Антиоховых предков, подобным же образом, постоянно и неизменно, оставались всегда владением вашего царства? Разве не побывали некоторые из них под властью Филиппа или Птолемея, а другие разве не пользовались в течение многих лет свободой, которую никто не оспаривал? (11) Что же, существует ли право требовать их возвращения в рабство столько поколений спустя? И только потому, что когда-то они подчинились, вынужденные неблагоприятными обстоятельствами? (12) Но ведь это все равно что признать, будто Греция не освобождена нами от Филиппа и потомки его могут снова требовать для себя и Коринф, и Халкиду, и Деметриаду, и все фессалийское племя!58 (13) Впрочем, к чему говорить от имени городов – не лучше ли и для нас, и для царя узнать их собственное мнение?»
17. (1) Тут он велел призвать посольства от городов, которые уже загодя были приготовлены и научены Эвменом, полагавшим, что сколько бы ни убыло сил у Антиоха, настолько же усилится его, Эвменово, царство. (2) Допущенные в большом числе, они принялись излагать то свои жалобы, то притязания и, мешая справедливое с несправедливым, превратили обсуждение в препирательство. В конце концов, ничего не уступив и ничего не добившись, римские послы возвратились в Город в той же полной неопределенности, в какой приходили на переговоры.
(3) Отослав их, царь держал совет о войне против римлян. Там все высказывались один воинственнее другого, (4) ибо чем кто враждебнее говорил о римлянах, тем большую он рассчитывал снискать милость. Некоторые поносили высокомерие тех, кто предъявлял царю свои требования: они-де навязывают условия Антиоху, величайшему из царей Азии, словно какому-нибудь побежденному Набису. (5) Да и Набису, мол, была оставлена власть над родным городом и Лакедемоном – (6) что же ужасного в том, чтобы Смирна и Лампсак выполняли повеления Антиоха? (7) Другие говорили, что для столь великого царя эти города слишком незначительны, чтобы оказаться достаточным основанием для войны. Но неправое господство всегда начинается с требования о чем-нибудь малом, ведь когда персы требовали у лакедемонян воды и земли59, никто и не думал, будто им не хватает комка земли и глотка воды! (8) И римляне делают такого же рода пробу, требуя двух городов. А когда другие города увидят, что с двух из них снято ярмо, они тут же перекинутся на сторону народа-освободителя. (9) Даже если свобода не предпочтительнее неволи, все же упование на перемены милее всякого незыблемого порядка вещей.
18. (1) На совете присутствовал акарнанец Александр. Некогда он был другом Филиппа, а недавно, оставив его, прибег под покровительство более пышного Антиохова двора. (2) Хорошо зная Грецию и будучи знаком с римлянами, он вошел в такую дружбу с царем, что присутствовал даже на тайных совещаниях. (3) Заговорил он так, словно обсуждался вопрос, где и по какому замыслу вести войну, а не о том, вести ли ее вообще. Победа, утверждал он, обеспечена, если царь переправится в Европу и выберет для войны какую-нибудь часть Греции. (4) Этолийцев, живущих в самом сердце Греции, Антиох найдет-де уже вооружившимися; будучи застрельщиками войны, они готовы ко всем ее тяготам. (5) Ну а что до обоих, так сказать, флангов Греции, то Набис со стороны Пелопоннеса начнет поднимать все и вся, стремясь вернуть себе Аргос и прибрежные города, откуда римляне его выгнали, замкнув тем самым лакедемонян в их стенах; (6) а со стороны Македонии Филипп схватится за оружие, лишь только заслышит звук боевой трубы. Уж он-то, Александр, знает дух, знает чувства этого человека. Ему известно, что в этой груди бурлит такая ярость, какая бывает у диких зверей, когда их держат в клетке или на цепи! (7) Он, Александр, помнит даже, как много раз во время войны Филипп заклинал всех богов даровать ему в помощники Антиоха, и если теперь его молитва сбудется, он возобновит войну без малейшего колебания. (8) Только не следует медлить и отступать: победа зависит от того, заняты ли заранее выгодные позиции, обеспечены ли союзники. Да и Ганнибала следует не мешкая послать в Африку, чтобы отвлечь туда римские силы60.
19. (1) Ганнибала на совет не позвали – из-за бесед с Виллием он стал казаться царю подозрительным и после них не был взыскан ни одной почестью. Сначала Ганнибал, промолчав, снес обиду, (2) но затем решил, что лучше узнать причину внезапного отчуждения и очиститься от подозрений. Выбрав подходящий момент, он напрямик спросил, на что царь гневается, и, выслушав ответ, сказал: (3) «Когда, Антиох, я был еще малым ребенком, мой отец Гамилькар как-то во время жертвоприношения подвел меня к алтарю и заставил поклясться, что никогда не буду я другом римского народа. (4) Под знаком этой клятвы я воевал тридцать шесть лет61, она же изгнала меня из отечества во время мира, она привела беглецом в твой царский дворец, и если ты обманешь мою надежду, я, ведомый все тою же клятвой, разузнавая, где еще есть военные силы, где есть оружие, по всему свету стану искать и найду врагов римлянам. (5) Так что если твоим приближенным любо множить перед тобою мои вины, пусть они поищут для этого другой повод. (6) Я ненавижу римлян и ненавистен им! Свидетелями правдивости моих слов да будут мой отец Гамилькар и боги. Итак, если ты размышляешь о войне с Римом, Ганнибал будет среди первых твоих друзей, но если что-то тебя вынуждает к миру, на это ищи себе другого советчика». (7) Такая речь не только тронула царя, но и примирила его с Ганнибалом. Совет закончился тем, что решили вести войну.
20. (1) А в Риме, хоть и толковали об Антиохе как о враге, но все же готовились к предстоящей войне только мысленно, а не на деле. Обоим консулам62 провинцией назначена была Италия, (2) с тем чтобы они уговорились между собой или бросили жребий, кто из них будет проводить выборы в этом году [192 г.]. (3) Консул, который будет свободен от этой обязанности, должен был быть готов при необходимости вести легионы за пределы Италии. (4) Ему дозволялось набрать два новых легиона, а из латинских союзников – двадцать тысяч пехоты и восемьсот всадников. (5) Другому консулу предоставлялись два легиона, которыми раньше располагал консул минувшего года Луций Корнелий, с ними пятнадцать тысяч пеших и пятьсот конных латинских союзников из того же самого войска. (6) Квинту Минуцию была продлена власть и оставлено войско, которое было у него в Лигурии. Для пополнения ему разрешалось набрать четыре тысячи пехотинцев и сто пятьдесят конников из римлян, а от союзников потребовать пять тысяч пехоты и двести пятьдесят конников. (7) Гнею Домицию досталось командование вне Италии, где укажет сенат, а Луцию Квинкцию – Галлия и проведение выборов. (8) Затем жеребьевкой разделили полномочия преторы: Марк Фульвий Центумал стал городским претором, Луций Скрибоний Либон – претором по делам чужеземцев, Луцию Валерию Таппону досталась Сицилия, Квинту Салонию Сарре – Сардиния, Марку Бебию Тамфилу – Ближняя Испания, Авлу Атилию Серрану – Дальняя. (9) Но последним двум провинции были переменены, сперва сенатским решением, а затем и постановлением народа: (10) Атилию были назначены флот и Македония, Бебию – Бруттий63; (11) а в Испаниях была продлена власть Фламинию и Фульвию. Бебию Тамфилу в Бруттий были даны два легиона, которые в минувшем году были городскими; для него же было истребовано от союзников пятнадцать тысяч пехотинцев и пятьсот конников. (12) Атилий получил приказ изготовить тридцать квинкверем и освидетельствовать старые корабли на верфях, дабы отобрать из них годные; предписывалось ему и набрать моряков. Консулам было велено передать ему две тысячи союзников и латинов, да еще тысячу римлян-пехотинцев. (13) Говорилось, что два эти претора и два войска, сухопутное и морское, снаряжаются против Набиса, открыто напавшего на союзников римского народа64.
