раньше христианству необходимо было сформироваться в своей мощи и силе, благодаря чему Церковь смогла дать миру христианскую цивилизацию. Чаадаев твердо стоит за этот принцип, который определяет для него богословие культуры. Неудивительно, что и силу христианства он измеряет успехами культуры. В этом ключ к критике России.
Взгляды Чаадаева на историческую судьбу России
Наиболее известным произведением Чаадаева является знаменитое «Первое письмо». Именно в этом произведении сосредоточена чаадаевская критика общественного строя и жизненного уклада России.
Чаадаев не смог включить Россию в ту схему провиденциализма, предопределенности исторического процесса христианской религией, какую показывала история Запада. «Провидение, — говорит он в «Первом письме», — исключило нас из своего благодетельного действия на человеческий разум, <…> всецело предоставив нас самим себе». И еще резче: «Провидение как бы совсем не было озабочено нашей судьбой».
Россия, по его словам, «заблудилась на земле». Отсюда его частые горькие упреки русским людям: «…Мы живем одним настоящим <…> без прошедшего и будущего», «…мы ничего не восприняли из преемственных идей человеческого рода», «…исторический опыт для нас не существует» и т. д. Все эти слова звучат укором именно потому, что они предполагают, что «мы» — русский народ — могли бы идти другим путем, но не захотели. Оттого Чаадаев и оказался так созвучен своей эпохе: ведь такова была духовная установка и русских революционеров, призывавших выбрать «лучшие пути» жизни.
Попытки осмыслить особенности развития русского народа, русского государства предпринимались давно. Таковыми, например, были и «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева, некоторые декабристские разработки, например, «Русская правда» П. И. Пестеля и другие конституционные проекты. Документами русского национального самосознания были, собственно, исторические изыскания XVIII–XIX вв., например, «История государства Российского» Н. М. Карамзина. Но понимание российской жизни, предложенное в «Философических письмах», является первым в истории русской общественной мысли свидетельством национального самосознания, которое представлено в широком философско-историческом контексте.
Когда Чаадаев говорит о том, что всемирный процесс воспитания человеческого рода не коснулся России, он имеет в виду, что в России так и не были внедрены христианством те элементы социального бытия — идеи, традиции, то есть «необходимые рамки жизни», которые формируют сознание и поведение отдельного человека, нейтрализуя его своеволие.
«Первое письмо» Чаадаева пронизано мыслью о «неоформленности» жизни русского человека: «Взгляните вокруг. Разве что-нибудь стоит прочно? Можно сказать, что весь мир в движении. Ни у кого нет определенной сферы деятельности, нет хороших привычек, ни для чего нет правил, нет даже и домашнего очага, ничего такого, что привязывает, что побуждает ваши симпатии, вашу любовь; ничего устойчивого, ничего постоянного; все течет, все исчезает, не оставляя следов ни вовне, ни в нас».
Позднее в одном из своих «афоризмов» Чаадаев пишет:
«Как известно, основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме родительского авторитета, применяемого с большей или меньшей суровостью, — и только. Всякий государь, каков бы он ни был, для него — батюшка».
Чаадаев таким образом подчеркивает, что государственные отношения в России есть лишь калька с семейных, то есть с тех естественных психологических связей, которые строятся на основе кровнородственных, и в этом смысле «натуральных», природных отношений: «Мы не говорим, например: я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка. Наша приверженность к семейному укладу такова, что мы с радостью расточаем права отцовства по отношению ко всякому, от кого зависим» {Полн. собр. соч. Т. 1. С. 494).
Таким образом, в России естественная семейная патриархальная норма выступает универсальным образцом, или мерилом, для всех других общественных отношений. Поэтому Чаадаев добавляет: «Идея законности, идея права для русского народа — бессмыслица».
Необходимо иметь в виду, что речь идет не о законности или праве вообще, а о таких идеях права и законности, которые в «Философических письмах» сравниваются с архетипами Платона и a priori Канта, предваряющими «какие бы то ни было проявления души» и предшествующими «всякому опытному знанию и всякому самостоятельному действию ума».
Продолжая тему права и законности в России, Чаадаев акцентирует внимание на том, что круг идей, на которых построена вся наша история и которые даже составляет поэзию нашего существования, включают лишь «право дарованное», а всякая мысль о «праве естественном» отметается. Говоря о «праве естественном», философ имеет в виду, конечно же, то право что-либо делать согласно не зависимому ни от чьей субъективной воли закону.
В России, по Чаадаеву, даже умы, одаренные от природы, изящные и истинные по своей направленности, и те не далеко ушли: «Мы живем в каком-то равнодушии ко всему, в самом тесном горизонте без прошлого и будущего. Если ж иногда и принимаем в нем участие, то не от желания, не с целью достигнуть истинного, существенно нужного и приличного нам блага, а по детскому легкомыслию ребенка, который подымается и протягивает руки к погремушке, которую завидит в чужих руках, не понимая ни смысла ее, ни употребления. По этим причинам история русского народа составляет сплошь один ряд последовательных отречений в пользу своих правителей».
Это обстоятельство в политической жизни России как раз и побуждает Чаадаева доискиваться до корней ее собственного порабощения и порабощения всех соседних народов. Особенно тягостно Чаадаеву, что в России только открываются истины, давно известные у других народов, а то, что у других народов вошло в жизнь, для нас до сих пор еще только отвлеченная теория.
В письме к А. И. Тургеневу в 1843 году Чаадаев следующим образом повторит мысль о том, что в России с самого начала ее истории господствует семейное право и власть любого начальника: «Вы увидите, что уже с той поры все стремится, все жаждет подчиниться игу какой-нибудь личной власти, что все организуется, все устрояется в узких рамках домашнего быта, что, наконец, все стремится искать защиты под отеческой властью непосредственного начальника. Среди всего этого вы можете усмотреть и выборное начало, слабое, неопределенное, бессильное, проникающее иногда неведомо как в самую семью, иногда ограничивающееся анархическими выходками злоупотребления безграничной власти, но никогда не совпадающее с положительной идеей какого-нибудь права, всюду и всегда подчиненное началу господствующему — всеподавляющему семейному началу. Это выборное начало, наконец, столь ничтожно, что наша история упоминает о нем как будто лишь для того, чтобы показать его бесплодность, когда оно не сочетается с чувством человеческого достоинства».
Итак, можно сказать, что, конечно же, в России существуют твердые правила и навыки жизни, точно так же, как существует и
