государство со своим чиновничьим аппаратом, в этом смысле в России все почти также, как в Европе. Но общность эта, по Чаадаеву, мнимая, на деле же природа общественных институтов в Европе и в России разная.
«Говоря о России, — пишет Чаадаев, — постоянно воображают, будто говорят о таком государстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия — целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека. Именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это — олицетворение произвола» {Поли. собр. соч. Т. 1. С. 569).
О подчиненности целой страны, жизни отдельных людей произволу индивида, волею судеб оказавшегося на вершине государственной власти, Чаадаев пишет также: «Прошло не более полувека с тех пор, как русские государи перестали целыми тысячами раздавать своим при дворным государственных крестьян. Каким же образом, скажите, могли зародиться хотя бы самые элементарные понятия справедливости, права, какой-либо законности под управлением власти, которая не сегодня-завтра могла превратить в рабов все население свободных людей?» (Полн. собр. соч. Т. 1. С. 492).
Таким образом, мы подходим к основной характеристике особого мира, именуемого Россией. Это мир, который является олицетворением произвола отдельного человека. Не твердые и объективные правила, законы и нормы жизни, исходящие из внешнего и независимого источника, определяют бытие целого государства, а произвол или своеволие отдельного человека.
И речь идет не только о подчинении целой страны произволу государя. Произвол государя есть не что иное, как воспроизведение на уровне государства в целом семейной, а именно отцовской, нормы. Но сама эта норма — «разрешу или не разрешу» — универсальна и пронизывает все российское общество. Например, российский чиновник не автоматически выполняет свои обязанности, за что, собственно, и должен получать жалованье, но каждый раз сам решает, в какой мере их выполнять. У русского человека не отработаны до автоматизма христианским воспитанием «навыки сознания», и в этом смысле он каждый раз находится в состоянии «движения» и отсутствия «хороших привычек и определенной сферы деятельности», но это как раз и усиливает всеобщность ситуации произвола.
Универсальная зависимость каждого отдельного человека от произвола другого человека, а на уровне страны в целом от произвола высшего лица привела к тому, что, с одной стороны, в крепостном рабстве оказались целые слои населения. Причем, подчеркивает Чаадаев, не в результате насилия завоевателя, а логического хода вещей, раскрывающегося в глубине внутренней жизни русского человека, его религиозных чувств, его характера. А с другой стороны— к отсутствию существенного различия в поведении между свободным и крепостным: «Посмотрите на свободного человека в России! Между ним и крепостным нет никакой видимой разницы. Я даже нахожу, что в покорном виде последнего есть что-то более достойное, более покойное, чем в смутном и озабоченном взгляде первого».
Развивая тему отсутствия разницы между свободным и крепостным в России, Чаадаев говорит о практической неразличимости быта свободного крестьянина и крепостного, о смешении крепостных со свободными подданными Российской Империи без всякого видимого отличия. Философ делает следующий вывод: «В России все носит печать рабства — нравы, стремления, образование и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде» [Полн. собр. соч. Т. 1. С. 493).
Итак, в России отсутствуют формы жизни, внедренные в быт Европы христианской Церковью в ходе длительного воспитательного процесса; но господствуют порядки, правила и навыки жизни, олицетворяющие произвол отдельного человека. Это и означает, что Россия не вошла в круг действия всемирного процесса воспитания человеческого рода христианством. Следовательно, до сих пор она двигалась сама по себе или была предоставлена самой себе.
Об «оставленности» России Чаадаев пишет в своем знаменитом «Первом письме». Россия, оказавшись между Востоком и Западом, могла бы сочетать в себе две великие основы духовной природы — воображение и разум, и объединить в своем просвещении исторические судьбы всего земного шара. Однако Провидение не позволило нам сыграть такую роль, напротив, «предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало нас ничему научить».
Тем самым Россия попадает в один ряде народами, которые тоже были предоставлены самим себе. Это те народы, которые Чаадаев называет в «Шестом письме» при рассмотрении истории в целом, — Китай и Индия, а также народы Древнего мира — Рим, Греция, Египет. Общими чертами этих народов является, во-первых, то, что их история определяется материальными условиями существования — географическими, климатическими и др. — и, во-вторых то, что в их индивидуальной истории отсутствует действительное поступательное движение. Эти же самые черты Чаадаев обнаруживает и в истории России.
Чаадаев говорит о том, что «всякий народ несет в самом себе то особое начало, которое накладывает свой отпечаток на его социальную жизнь, которое направляет его путь на протяжении веков и определяет его место среди человечества». Для европейских народов этим особым началом явилось христианство, которое воспитало эти народы и сделало их тем, что они есть сейчас.
Но о России Чаадаев пишет следующее: «Образующее начало у нас — элемент географический <…> вся наша история — продукт природы того необъятного края, который достался нам в удел. Это она рассеяла нас во всех направлениях и разбросала в пространстве с первых же дней нашего существования; она внушила нам слёпую покорность силе вещей, всякой власти, провозглашавшей себя нашей повелительницей. В такой среде нет места для правильного повседневного общения умов; в этой полной обособленности отдельных сознаний нет места для их логического развития, для непосредственного порыва души к возможному улучшению, нет места для сочувствия людей друг к другу, связывающего их в тесно сплоченные союзы, перед которыми неизбежно должны склониться все материальные силы; словом, мы лишь геологический продукт обширных пространств, куда забросила нас какая-то неведомая центробежная сила, лишь любопытная страница физической географии земли».
Нормализация русской действительности может быть осуществлена на путях снятия всех этих противоречий в порядке воспитания, аналогичного тому, какое прошло западное человечество, — воспитания по западному образцу.
Позиция Чаадаева идеалистична. В одном из писем, объясняя и приветствуя реформы Петра, он пишет: «Ничто великое или плодотворное в порядке общественном не появляется, если оно вызвано настоятельной потребностью, и социальные реформы удаются лишь при том условии, если они отвечают этой потребности». Он решительно приветствует преобразовательную деятельность людей во имя прогресса общества и государства.
В исследовательской литературе укоренилось мнение, что чаадаевскоё понимание России глубоко пессимистично. Еще А. И. Герцен писал, что, по Чаадаеву, у России нет будущего, а Г. В. Плеханов даже назвал одну из своих статей о Чаадаеве «Пессимизм П. Я. Чаадаева».
