- Мой принц, - ответила она, - сказать по правде, я и есть та самая белая мышь, которую ты увидал в брачную ночь на полу королевской опочивальни. Теперь ты сам должен сделать выбор: буду ли я мышью днем, а женщиной - ночью, или же днем - женщиной, а ночью - мышью?
И хотя принц был превосходный казуист, но никак не мог решить, что же предпочесть. В конце концов он счел за благо посоветоваться с голубой кошечкой, которая последовала за ним из королевства и часто развлекала принца беседой, а также помогала ему советами. Собственно говоря, этой кошечкой была верная принцесса Нанхоа, разделявшая с принцем все его злоключения.
Согласно ее наставлениям, принц осторожно напомнил колдунье, что женился на ней не ради ее прелестей, а, как ей самой хорошо известно, только ради ее достояния, и потому по многим причинам удобнее, если женщиной она будет днем, а мышью - ночью.
Холодность супруга сильно уязвила старую волшебницу, но ей пришлось уступить. Остаток дня они провели в самых утонченных развлечениях: джентльмен говорил непристойности, а дамы смеялись и сердились. Когда же наступила долгожданная ночь, голубая кошечка, не отстававшая от своего хозяина ни на шаг, последовала за ним даже в опочивальню. Барбацела вошла туда в сопровождении дикобразов, поддерживавших ее шлейф в пятнадцать ярдов длиной, который сверкал драгоценными камнями, отчего она казалась еще уродливей. Забыв о своем обещании, она уже собралась взойти на ложе, но принц потребовал, чтобы она показалась ему в облике белой мыши. И так как волшебницы не смеют преступать данное слово - то, превратившись в самую очаровательную мышку, какую только можно себе вообразить, Барбацела принялась беспечно резвиться. Тогда принц, не помня себя от счастья, пожелал, чтобы его мышка-подружка прошлась по комнате в медленном танце под его песенку. Принц запел, а мышь принялась танцевать с удивительной грацией, безупречным ритмом и глубочайшей серьезностью. Но едва только мышь сделала первый круг, как Нанхоа, голубая кошечка, давно ожидавшая этой минуты, безжалостно набросилась на нее и, разорвав на мелкие кусочки, в одно мгновенье проглотила; чары рассеялись, и Нанхоа снова приобрела человеческий облик.
Тут принц понял, что был во власти колдовского наваждения, что его страсть к белой мыши была ложной и чуждой его душевным склонностям. Теперь он увидел, что его увлечение мышами всего-навсего пустая забава, которая к лицу крысолову, а не принцу. Он устыдился своего низменного пристрастия и сто раз просил прощения у разумной принцессы Нанхоа.
Она простила его весьма охотно. Возвратившись в свой Бонбоббин, они счастливо жили и царствовали долгие годы. Королевство благоденствовало их мудростью, каковой, судя по этому рассказу, они обладали. Перенесенные злоключения убедили их в том, что _люди, увлекающиеся пустяками ради забавы, со временем обнаруживают, что эти пустяки становятся смыслом их существования_.
Прощайте.
Письмо L
[Попытка определить, что разумеется под английской свободой.]
Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,
первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.
Спроси у англичанина, какой народ в мире обладает наибольшей свободой, и он, не задумываясь, ответит: "Мой!" Но спроси его, в чем, собственно, эта свобода заключается, и он тотчас умолкнет. Это счастливое преимущество англичан состоит не в том, что народ принимает здесь большее участие в государственном управлении, ибо некоторые европейские государства их в этом превосходят; не заключается оно и в меньшем бремени налогов, которые здесь высоки, как нигде; не проистекает оно и от малочисленности законов, затем что вряд ли сыщется народ, столь ими обремененный, и, наконец, оно не в том, что собственность их ограждена особенно надежно. - не менее надежно она защищена в любом цивилизованном государстве Европы.
В чем же англичане свободнее (а это несомненно) других народов, как бы те ни управлялись? Их свобода заключается в том, что они пользуются всеми благами демократии, но с тем важнейшим преимуществом, которое дает монархия: суровость английских законов может быть смягчена без ущерба для государственного строя.
В монархической стране, где государственный строй особенно прочен, можно смягчить законы без опасных последствий, ибо даже когда народ единодушен в желании нарушить отдельный закон, который способствует процветанию страны или общественному благоденствию, над народом всегда есть дееспособная сила, приводящая его к повиновению.
Но там, где законодателем является сам народ, даже малейшее нарушение закона недопустимо, так как подобные действия угрожают государственному строю. Когда нарушителем становится законодатель, закон утрачивает не только силу, но и святость. В республике закон следует соблюдать строго, затем что государственный строй там менее устойчив; там закон должен походить на супруга-азиата, который оттого и ревнив, что сознает собственное бессилие. Поэтому в Голландии, Швейцарии и Генуе новые законы вводятся довольно редко, зато старые соблюдаются с неукоснительной строгостью. В подобных республиках народ оказывается рабом им же введенных законов, и его положение мало чем отличается от положения подданных абсолютного монарха, превращенных в рабов такого же смертного, как они сами, и наделенного всеми человеческими слабостями.
В силу ряда счастливых обстоятельств в Англии государственный строй достаточно прочен, или, если угодно, достаточно монархичен, чтобы допустить послабление законов, и все же они сохраняют должную силу и управляют народом. Это, пожалуй, самая совершенная из известных форм гражданских свобод. Хотя законов здесь больше, чем в любой другой стране, народ повинуется лишь тем из них, которые в данное время более всего нужны обществу. Многие законы ныне не соблюдаются, а иные просто забыты; некоторые сохраняются на случай нужды, другие же постепенно так устаревают, что их и не надо отменять.
Почти каждый англичанин ежедневно безнаказанно нарушает какой-нибудь закон и не несет за это никакой кары. Игорные дома, проповеди в недозволенных местах, уличные сборища, ночные проказы, публичные представления и запрещены, и привлекают множество граждан. Запрещения эти полезны, но, к чести властей предержащих и к счастью для народа, никто не настаивает на их соблюдении, кроме корыстолюбцев.
Закон тут точно снисходительный отец, который, хотя и не выбрасывает розгу, наказывает ребенка редко. Однако, если эти простительные нарушения превзойдут меру, так что общественное благоденствие или государственный строй окажутся под угрозой, правосудие вновь станет карать их и не пощадит нарушителей, на коих прежде смотрело сквозь пальцы. Вот этой-то гибкости законов англичанин обязан свободой, превосходящей ту, которой пользуются народы с более демократическим правлением. Ведь каждый шаг, ведущий к демократической форме правления, любое ограничение власти закона на деле означает ограничение свободы подданных, а любая попытка сделать правительство более народным не только ограничит естественную свободу граждан, но в конце концов погубит весь политический строй.
Жизнь демократических правительств недолговечна; со временем они коснеют и множат новые законы, не отменяя старых. Подданные угнетены, страдая под бременем бесчисленных установлений. Ждать облегчения участи им не от кого, и отныне только государственный переворот может вернуть им прежнюю свободу. Так, римляне, за исключением самых знатных, пользовались большей свободой при императорах, даже тиранах, чем на закате дней республики, когда законы умножились и стали s тягость, когда что ни день вводились новые законы, а старые блюлись с неукоснительной суровостью. Недаром, когда римлянам предложили восстановить их былые права {1}, они ответили отказом, понимая, что только императоры могут смягчить суровость политического строя.
В наши дни государственный строй Англии крепок, как дуб, и гибок, как тамариск. Однако стоит народу в пылу заблуждения устремиться к мнимой свободе, вообразив, что ограничения монархии увеличивают их собственные права, как он скоро убедится в своей тяжкой ошибке. Ведь каждый алмаз, вынутый из королевской короны, послужит подкупу и обману; возможно, он и обогатит тех немногих, кто поделит его между собой, но приведет это лишь к обнищанию народа.
Как римские сенаторы исподволь подчинили народ, льстя ему видимостью свободы, хотя истинно свободными были лишь они сами, так всегда кучка людей, прикрывшись борьбой за общие права, может забрать в свои руки бразды правления, и народ окажется в ярме, власть же достанется лишь немногим.
Посему, друг мой, окажись на английском троне король, который по доброте своей или дряхлости поступился бы в пользу народа малой толикой собственных прав, или появись хотя бы министр, человек достойный, всеми уважаемый, тогда...
