Распоряжался похоронами жуликоватого вида полупьяный человечишка — представитель какой-то организации: хоронили Романтика на казенный счет. Родственники не пришли. Никто не интересовался причинами их отсутствия. Ценных вещей от Романтика никаких не осталось. Только ордена. Выходной костюм и ботинки Романтик завещал Блаженному, а фотографии и письма — мне. Остальное барахло он завещал старушке, которая ухаживала за ним последние недели.
Хоронили Романтика по самому низшему разряду, без музыки, на новом кладбище далеко за городом. Жуликоватый представитель произнес короткую косноязычную речь о заслугах покойного. Случайные зеваки подивились тому, что человека с такими наградами и старого коммуниста хоронят «как собаку», и ушли восвояси, видя, что на даровую выпивку тут рассчитывать нечего. Пьяные, заросшие щетиной могильщики лениво засыпали могилу. Мы положили на бугорок искусственные грошовые цветы, воткнули дощечку с именем и датами жизни покойного и с его кладбищенским номером. Деньги, оставленные Романтиком на его похороны, очевидно, кто-то прикарманил. Мы не решились заговорить о них.
Дома я начал листать альбом с фотографиями Романтика. Вот — крестьянский паренек с испуганно округленными ясными глазами и младенчески чистым лицом. Рядом-такие же другие пареньки. Это — добровольцы на северную стройку. Все они, кроме одного, там и погибли. Вот группа строителей Комсомольска, награжденных орденами. Паренек подрос, окреп. Но те же ясные глаза. То же младенчески чистое лицо. Вот стриженый боец Красной Армии на фоне пруда с лебедями. Младший командир со значками. Лейтенант. Капитан, увешанный орденами… Я смотрю эти фотографии и сопоставляю жизнь этого человека со своей. У него каждая фотография — веха истории. А у меня нет никаких вех. Нет никакой истории. Я живу вне исторического потока. Тихо, мирно, сравнительно благополучно. Но без того, что называется ветром, порывом, ураганом истории. И я завидую этому несчастному одинокому покойнику — пенсионеру.
Я тем завидую,Кто жизнь провел в бою,Кто защищал великую идею
писал много лет назад Сергей Есенин. Я его очень хорошо понимаю, хотя между нами лежит длинная и страшная эпоха. Эта эпоха ушла в прошлое. Уже давно кончилась война. Залечены ее раны. Новые поколения народились. Запад процветает. А мы?! Как мы живем?! В чем причина наших сегодняшних уродств и страданий? Нельзя же во всем винить трудные обстоятельства прошлой истории. Что-то является следствием самого строя нашей жизни. Есть причины, которые не уходят в прошлое, а навечно остаются с нами. Нет, прошлое не ушло. Оно осталось в нас навечно. Прошлое вообще сохраняется, спрессовывается в настоящем и протягивает щупальца в будущее. Мы никогда не избавимся от кошмаров прошлого. Мы к ним лишь добавим свои. Напрасно люди надеются на то, что пройдут мрачные времена и наступит период всеобщего счастья. Будущее по законам природы не может быть хорошим, если прошлое было плохим.
А что, если вся эволюция человечества, начавшаяся в нашем столетии, есть уклонение от какой-то эволюционной нормы и развитие в уродство?! Если есть уроды люди, почему бы не быть уродам цивилизациям и эпохам?! Если это так, то человечество в целом скоро окажется перед гамлетовской проблемой «Быть или не быть?». Не отдельные люди, а все человечество!
Под утро я на несколько минут задремал. Во сне мне явился Романтик.
— Приходи к нам, к мертвым, — сказал он. — Среди мертвых лучше, чем среди живых. Мертвые не делают добра, но и не делают зла. Мертвые никогда не встречаются, но и никогда не расстаются. Тут Невеста никогда не придет к тебе, но зато никогда не покинет тебя. Она будет вечно перед тобой, а ты будешь вечно протягивать к ней руки, не прикасаясь к ней. Что тебе еще нужно?! Твоя совершенная мораль есть мораль мертвых, а не живых. Приходи к нам! Мы тебя не ждем, но мы тебя навечно примем в наши ряды. Примем без радости, но и без огорчения. Приходи! Приходи! При…
Я очнулся. Вспомнил слова, которые Романтик сказал мне в последнюю встречу.
— Женитесь, заведите детей, сражайтесь вместе со всеми за улучшение бытовых условий и продвижение по службе, участвуйте в общественной жизни учреждения и всего города, ходите в гости, принимайте гостей, — говорил тогда Романтик. — Что вам еще нужно?! Все равно никакой другой жизни нет и не будет. Не мучайте себя. Живите! Просто живите, как все. А все остальное получится само собой, как следствие обычной жизни. Тем более жизнь промчится, не успеете глазом моргнуть. И в конце жизни вы поймете, что самые великие ценности мира суть именно эти самые простые житейские пустяки. Но будет уже поздно в них окунуться. Пока молоды, спешите жить, но без всяких претензий поймать жар — птицу. Таковой в природе вообще нет.
Невеста
Позвонила Невеста.
— Ты на меня сердишься?
— Нет. Ты же знаешь, как я отношусь к тебе. Выходи за меня замуж, пока не поздно еще.
— Я не стою тебя. И не хочу тебе портить жизнь.
— Ее уже невозможно испортить.
— Ну так себе не хочу портить жизнь.
— Это другое дело. Снимаю свое предложение.
— Не торопись. Еще, может быть, все образуется.
— Я могу подождать. У меня в запасе вечность.
— Говорят, Солдат завел себе подружку на заводе. Он не приводил никого домой?
— Нет. Но на моем диване, кроме тебя, спать никто не будет. Это место священное.
— Если заметишь что, позвони.
— Я не доносчик.
— Извини! Я думала, это в твоих интересах…
Что я такое
В последнее время я стал задумываться над проблемой: если ты следуешь моральным принципам (не подводишь сослуживцев, не обманываешь, держишь слово, делаешь добро, избегаешь причинять людям зло и т. п.), достаточно ли это для того, чтобы выглядеть хорошим человеком в глазах окружающих? И вообще, возможно ли такое, что окружающие тебя люди воспринимают тебя таким, каким ты сам считаешь себя и стремишься сделать себя? Я давно начал подозревать, что люди вообще не способны к объективным суждениям о ближних. Что думают обо мне мои соседи, я слышу каждый день. А ведь я им не сделал никакого зла, и они это прекрасно понимают. Солдат считает меня скрягой только на том основании, что я иногда отказываюсь ссужать его деньгами и даже осмеливаюсь просить его вернуть долг. И это свое мнение обо мне он высказывает всем нашим общим друзьям. И те соглашаются с ним, несмотря на то что во все общие мероприятия я вношу денег больше, чем они. Это почему-то считается само собой разумеющимся. Но почему-то считается, что я должен вносить еще больше, но я — жмот и потому не делаю этого. Некоторые жильцы дома считают, что я завел у себя бардак, что занимаюсь сексуальными извращениями. Многие мои сослуживцы на работе считают меня карьеристом. А Гробовой повсюду распространяет сплетню, будто я — интриган, и многие охотно верят в нее. Я к такого рода мелочам привык и не обращал на них внимания. Но вот недавно мне случайно пришлось прослушать разговор вроде бы самых близких друзей обо мне — Слепого, Моралистки, Теоретика и Социолуха. Моралистка сказала, что я изображаю из себя морального человека, кокетничаю этим, а что на самом деле я — человек глубоко безнравственный. Слепой заметил, что мы все в той или иной мере безнравственны, все склонны прикидываться порядочными людьми, что у меня это качество выражено, может быть, немного сильнее, чем у других, что я туповат и не очень-то интеллигентен, но в общем и целом неплохой парень. А в наше время и это плюс. Теоретик же сказал, что знает меня чуть ли не с пеленок, что способностями я не блистал, но был старательным и образцово-показательным отличником, что я кормлюсь чужими идеями. Социолух добавил, что я — хороший собеседник, но лишь как пассивный партнер, что слухи насчет моих способностей изобретателя оказались преувеличенными… И вот в таком духе они довольно долго «перемывали мне косточки». Я был просто ошарашен услышанным. Все это показалось мне чудовищной несправедливостью и даже черным предательством. Несколько дней я чувствовал себя несчастным и растерянным. Потом успокоился. Я решил, что бессмысленно рассчитывать на справедливый суд со стороны окружающих — такого суда нет и быть не может в принципе. Высказывая суждения о тебе, люди вольно или невольно думают о самих себе. Их суждения о тебе характеризуют не столько тебя, сколько их самих. Смысл имеет лишь официальное мнение о тебе твоего коллектива, фиксируемое в официальных характеристиках, и то, что удерживает каких-то людей около тебя в качестве твоих друзей, если это слово «друзья» вообще тут уместно. Главное — ты сам знаешь, что ты такое есть. Ты сам есть высший и справедливый судья самого себя.
Я, конечно, сделал вид, будто не слышал того разговора. Наши отношения после этого нисколько не изменились. Но во мне после этого что-то треснуло, сломалось. Состояние тоски и отчаяния стало накатываться на меня чаще, стало мучительнее и продолжительнее. Где-то в глубине сознания (на заднем плане) стала шевелиться мысль о бессмысленности жизни и о самоубийстве.
