15:15 континентальное европейское время.
Лодка сильно воняла рыбой. Из ограниченного пространства каюты внутри лодки Фэрли наблюдал за бесстрастным лицом Абдула; он ощущал стягивающую запястья и лодыжки проволоку, безвольно болтаясь от толчков бортовой и килевой качки их судна.
«Мы где-то в Средиземном море», — предположил он. Голова тупо ныла после наркотиков, которые они ввели ему прошлой ночью.
— Ты хочешь поговорить, Абдул?
— Нет.
— Вот беда. Я мог бы сообщить тебе нечто дельное.
— Парень, только не говори мне, что мы никогда не выпутаемся из этого.
— Может быть, у вас и получится. Но вы не сможете жить с сознанием этого.
На лице Абдула появилась гримаса мучительной неприязни:
— Давай, давай, парень.
— Ты знаешь, что они сделают с вами, когда поймают?
— Они не поймают нас. Они слишком глупы. А теперь пусть твой рот на некоторое время отдохнет.
Он лег на спину. Койка была узкой; деревянный край толкал его локоть, а места, чтобы повернуться не было. Он поднял локоть и оставил его торчать.
События прошлой ночи калейдоскопом проносились в памяти. На некоторое время он был погружен в сон — без сознания, в состоянии комы. Фэрли выходил из него медленно, как пьяный. Было мгновение, когда он понял, что все еще находится в закрытом гробу, и тот двигается со спокойной плавностью лодки в открытом море. Он не был уверен, что память верно подсказывавшему последовательность событий. Ему казалось, что они вытащили гроб из лодки: он был в сознании, когда они открывали крышку. Это происходило на твердой земле, но чувствовался запах моря. Полная темнота — облачная ночь и ветер, разгоняющий туман по песчаной отмели. Мертвые морские водоросли, опутавшие его ноги. Кто-то — Селим? — говорящий о том, что надо поднять лодку повыше на мелководье, чтобы ее не смыло приливом. Быстрое движение, тени, бросившиеся из темноты; хрип, глухой звук удара тела о плотно утрамбованный песок. Голос Селима:
— Абдул. Воткни в него нож.
Черное неподвижное лицо, едва видное в скудном свете. Челюсти уже больше не пережевывали резинку.
— Давай, Абдул. Это дисциплина.
Медленно двигающийся, исчезающий Абдул. Отчетливый царапающе-скользящий звук удара ножа, проходящего через тело и кости.
— Леди — теперь вы.
— Я? Нет.
— Сделай это, — очень мягкий голос.
Вспоминая это сейчас, Фэрли понял, что произошло: Селим столкнулся с нежеланием подчиняться внутри своей группы и добился сплоченности, которая ему требовалась, связав остальных участием в совершенном им зверстве. Фэрли знал тезис Мао: «Жестокость есть инструмент политики».
Это были мрачные мысли, они устраняли последние сомнения относительно их бесчеловечности. Они убьют его в любой момент, когда это им потребуется. Сейчас или позже. Он потерял надежду.
Они потащили его в дюны: Селим, со славянским акцентом, Абдул, черный лейтенант, Леди и тот, чьего имени он не слышал. Он не знал, кого они убили на берегу и зачем.
Теперь он вспомнил, что там их ждал грузовик, маленький ржавый фургон, за рулем которого сидел Ахмед, тот, кто говорил по-английски с испанским акцентом. В фургоне они накрыли его одеялом и сделали укол наркотиков. Он опять отключился.
Фэрли не был уверен, но ему казалось, что он помнит, как они сначала были в море, затем на суше, потом опять в море и, возможно, еще раз на суше.
Теперь, лежа на койке в каюте, он ощущал под собой толчки разыгравшегося моря, рассматривал бесстрастные черты лица Абдула и мысленно спрашивал себя, где же Бог.
10:10, восточное стандартное время.
Снежинки неторопливо бились об окна комнаты в бостонском отеле, где трое мужчин работали для революции. Кавана и юный Харрисон возились с десятью взрывными устройствами, а Рауль Рива фломастером делал пометки на карте Вашингтона, заглядывая в адресную книгу федерального округа Колумбия.
Государству был дважды нанесен удар; оно было настороже, и, предположительно, это должно было ограничить свободу действий. Но американцы, самоубийственно бестолковые и истеричные, не умели строить планы длительной борьбы с мятежниками, их гений проявлялся в подготовке скорее к произошедшему, чем к следующему удару.
В их Капитолии взорвались бомбы. Теперь это место было окружено вооруженной охраной, в то время как рабочие разбирали по частям его поврежденные внутренности и готовились к строительным работам. Во всех зданиях федеральных органов были выставлены часовые и установлены контрольно-пропускные пункты. Палата представителей и сенат, временно расположившиеся в других помещениях, были взяты под защиту взводами солдат. Государство, усердствуя в своей тупости, поставило кордоны у зданий федеральных органов во всех главных городах и окружило охранниками все от почтовых отделений до городских советов.
А тем временем каждый конгрессмен и сенатор каждый вечер безмятежно возвращались в неохраняемый дом или квартиру.
Они проявляли такой идиотизм, что борьба с ними едва имела смысл. Рива перевернул страницу справочника, и его палец скользнул вниз, вдоль колонки в середине страницы, остановившись напротив домашнего адреса сенатора Уэнделла Холландера.
10:45, восточное стандартное время.
Штаб расположился в зале заседаний Совета Национальной Безопасности, поскольку в этом здании уже имелась связь со всеми источниками информации. Длинный стол был загроможден телетайпами, телефонами и приемо-передатчиками. Целую стену занимала карта места событий. Информация поступала в машинописное бюро этажом ниже, где она сличалась и после этого свежие сообщения посылались на стол аналитического штаба. Высшие руководители агентств правительственной безопасности тщательно изучали листки с новыми данными, стремясь почерпнуть в них не только информацию, но и уловить малейшие намеки на возможность дальнейших действий. Они сидели, разбирали бумаги, разговаривали, иногда выражали недовольство. Саттертвайт настоял на таком громоздком механизме руководства; он хотел, чтобы осуществлялась постоянная координация действий всех агентств, и потребовал, чтобы они предоставили в его распоряжение людей, чье положение позволяло им принимать мгновенные решения и руководить деятельностью агентств, не тратя время на консультации за пределами этой комнаты.
В большом кресле в центре — которое обычно занимал президент — расположился Саттертвайт; он как раз находился в нем, когда прозвучали сигналы вызова президента. Не извиняясь, он быстро вышел из комнаты и стремительно зашагал на своих коротких ногах к восточному выходу из здания.
Прошедший прошлой ночью снегопад оставил на дороге слой затвердевшего снега. Было ясное холодное утро, и число репортеров, в теплых пальто и ботинках, осаждавших оба здания, казалось больше того, которое Саттертвайт наблюдал в ночь президентских выборов. Потребовалось четыре охранника во главе с агентом секретной службы для того, чтобы расчистить ему путь в этой давке.
Внутри Белого дома даже приемная для прессы была пуста. Белый дом на неопределенное время оказался закрыт для репортеров. Сообщения президента передавались прессе Перри Херном на грязной истоптанной лужайке. По пути в кабинет президента он увидел Халройда, специального агента, стоящего во главе отряда по защите Белого дома. Саттертвайт изменил курс, чтобы отдать ему распоряжение:
— Найди Дэвида Лайма. Передай ему, что я жду его для доклада в зале заседаний Совета Национальной Безопасности. Он может все еще находиться в АНБ.
— Да, сэр.
Халройд вышел, а Саттертвайт был пропущен в резиденцию президента.
Вместе с президентом находились Декстер Этридж и пресс-секретарь. Херн собирался уходить. Он кивнул Саттертвайту, подобрал свой портфель и, обходя Саттертвайта, направился к двери.
— Боюсь, они захотят большего, — бросил он через плечо.
— Это все, что я довожу до их сведения. Заставьте их смириться с этим, Перри. Приукрась сообщение, насколько ты сможешь, постарайся все-таки их удовлетворить.
Херн остановился около двери.
— Навряд ли их удастся удовлетворить чем-либо, кроме конкретных новостей, господин президент. «Мы сделаем все, что можем, мы ожидаем скорейшего разрешения» — не важно, в какие слова это будет оформлено, все равно это звучит слишком похоже на то, что они много раз слышали раньше.
— Черт побери, я ничего не могу с этим поделать! — Президент вспыхнул; у него был очень усталый вид, глаза покраснели.
Перри Херн тихо удалился. Этридж тоже производил неважное впечатление. Вялый, под глазами набухли мешки, у него был явно болезненный вид. И не удивительно, он получил сильный удар.
