Но уже в следующий миг в грудь князя ударило еще одно татарское копье, доставшее его с правой, незащищенной рондашем стороны…
Невский выдохнул от сильной боли — но вражеский наконечник, пусть и погнул стальные пластины дощатой брони, сшитые промеж собой внахлест, пробить их не смог. И уже в следующий миг сын Ярослава разжал пальцы на древке бесполезной в ближнем бою пики, после чего выхватил чекан, потянув за боек из кожаной седельной петли… Оказавшийся вблизи враг (жеребцы ведь не остановили свой ход, неся противников навстречу друг другу!) также попытался обнажить саблю, уже потянув клинок из ножен — но немного опоздал. И княжеская секира, во время удара сконцентрировавшая на узком лезвие огромную пробивную мощь, буквально вмяла стальные пластины худесуту хуяг под ключицу монгола…
Отчаянно закричав, поганый рухнул на землю — а Александр уже рванулся к новому противнику, увлекая за собой бешено прорубающихся к Невскому ближников…
Излюбленный монгольский прием с атакой тяжелой конницы в тот самый миг, когда вражеские «батыры» выдыхаются и теряют ход, показавшийся мне вдруг очень похожим на тактику боксеров-«контрпанчеров», в этот раз не сработал.
Не сработал по двум причинам: во-первых, бронированной, собственно монгольской конницы у врага осталось едва ли не вдвое меньше, чем наших старших дружинников. А потому атака хошучи полностью завязла — последние не сумели даже просто потеснить клин гридей! Ну, а во-вторых, в бок уже затормозившей, фактически на месте замершей тысячи поганых врезалась колонна отроков младшей дружины! Точнее, часть этой колонны — в то время, как другая начала стремительно обтекать татар, засыпая их со спины стрелами с гранеными и шиловидными наконечниками…
— Бей!!!
В этот раз я счастливо избежал рубки, увлекая за собой часть конных лучников — и безопасно для себя расстреливая рубящихся с русичами монголов! Впрочем, моя цель — вовсе не всадники-хошучи, а всего лишь несколько десятков монгольских гвардейцев, замерших вместе с чингизидами у бунчака ларкашкаки, вождя «западного похода»…
Если говорить точнее, то моя цель — это, собственно, сам Батый!
…Вот только ни ларкашкаки, ни его братья, ни верные телохранители (последние уцелевшие!) не рискнули принять боя с нами. Вполне ожидаемо, кстати — я бы тоже не стал рисковать в неравной схватке с прорвавшимся к ставке врагом, имея в своем распоряжении многотысячное войско, и все шансы победить в сражение! Вон, конные монгольские стрелки-хабуту уже вслед за нами скачут — замрешь на месте, так окружат, засыплют срезнями, выбив лошадей… Не отстреляешься! Прекрасно понимая это, я увлек за собой часть всадников, взлетев на холм, служащий до того ставкой Батыя, и спешно покинутый свитой ларкашкаки всего пять минут назад…
И замер, ошеломленный масштабом открывшейся мне воочию картины штурма осажденного града.
Глава 18
Замершие на полпути, разбитые катапультами осадные башни татар — и туры, гигантскими кострами пылающие у самой стены… Разваленные валунами штурмовые щиты, сотни тел поганых, убитых русскими стрелами, сулицами и камнями, распластавшиеся у подножия крепостного вала… И огромная толпа людей, еще продолжающих штурм по лестницам и уцелевшим башням!
Страшная — и одновременно с тем завораживающая картина!
А между нами и осажденной крепостью — линия вбитых в землю надолбов, склоненных к Чернигову. Проходы в них имеются, но узковаты-то эти проходы…
— Истома! Бери своих рязанцев, скачите к надолбам, расширьте проходы в них — насколько это возможно! Звенимир — подле меня становись! Поднимите стяг насколько возможно выше, чтобы с поля его увидели!
Истома и Звенимир — сотники рязанских и суздальских дружинников, неотступно следующие за мной в сече. И прежде всего, именно их ратники поспешили вместе со мной к холму — и только на них я могу теперь положиться…
Мы неплохо начали бой, прорвавшись сквозь ряды хабуту и выдержав натиск хошучи — более того, сжатые с двух сторон русичами, последние монгольские батыры несут сейчас тяжкие потери, погибая на месте! Но не отступают, не бегут — тем самым дав время прочим татарам развернуть лошадей и уже начать окружать обе наши дружины внешним кольцом… А самые горячие степняки вон, уже в схватку полезли, с тыла атакуя завязших в сече гридей!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Если так продолжится, наша рать погибнет в окружение. Поганым будет достаточно бить по коням, раня их, чтобы те не слушались всадников и скидывали их с себя — а то и вовсе бы пали с наездниками… Отчетливо понимая опасность сложившейся ситуации, я поднес рог к губам — и начал трубить.
А после, переведя дыхание, протрубил еще раз — и еще, и еще, привлекая внимание русичей и Александра Ярославича к себе, к стягу, к холму!
Приняв удар татарского шестопера на треснувший под ним щит, к тому же пошатнувший Александра в седле, князь с яростным кличем рубанул чеканом в ответ — но атака вышла неточной, и лезвие секиры лишь скользнуло по стальным пластинам вражеского панциря. А вот второй удар противника, приподнявшегося в стременах и вложившего в атаку всю доступную ему мощь, окончательно разбил оглушительно треснувший рондаш, осушив также и руку Невского! Князь вскликнул от боли — но она лишь придала ему сил: перехватив древко чекана, он направил обух его с клевцом точно в грудь врага резким, стремительным движением! И боевой молот, описав короткую дугу, пробил узким граненым жалом монгольский худесуту хуяг, погрузившись в солнечное сплетение и разом оборвав жизнь знатного батыра, кюгана последней тысячи хошучи…
В следующий миг, наконец-то оказавшись в окружение лишь соратников, Александр Ярославич обратил свой взгляд в сторону уже который раз прогремевшего чуть в стороне рога. Князь увидел холм, бывший до того ставкой Батыя, увидел замершим на нем всадников под таким родным и знакомым суздальским стягом… Для верности стяг с ликом Пресвятой Богородицы подняли насколько возможно высоко — и даже начали им размахивать!
Узрел Невский также и то, что к холму уже направились поганые, у подножия его сцепившись лишь с сотней младшей дружинников… Тогда Александр Ярославич достал уже собственный рог — и гулко затрубил в него, призывая дружину следовать за собой! И еще раз, и еще — одновременно с тем развернув коня, и направив его к холму.
И гриди, заслышав призыв князя и увидев, что вслед за ним уже отправился знаменосец со стягом, на полотнище которого искусно выткан лик Спасителя, развернули жеребцов, последовав за Александром…
Удар старшей дружины опрокинул татар, прорывающихся сквозь ряды суздальцев к стягу со «Знамением Богородицы»! Опрокинул еще до того, как мне бы пришлось вступить в схватку... Словно огромный, матерый медведь, раскидывающий свору охотничьих собак, клин старшей дружины разметал поганую нечисть, заставив уцелевших монголов бежать!
Впрочем, все также, как и свора охотничьих собак, татары неотступно преследуют старшую дружину, буквально повиснув на хвосте…
Гриди замедлились — и я спешно направил коня вниз, к княжескому стягу с ликом Спасителя, рядом с которым замер и молодой всадник в посеребренном панцире, чьи лицо при этом скрывает стальная личина. Перед боем чистая, обезличенная, отрешенная — а теперь забрызганная чужой кровью (надеюсь, что только чужой!), пугающая… Невольно я поймал себя на мысли, что не хотел бы сойтись в схватке с этим всадником — и что вид победителя шведов просто обязан теперь вселять страх в сердца поганых!
Издали поприветствовав Александра Ярославича поднятой вверх рукой, я тут же закричал:
— Княже, в поле мы не выстоим! Батыя нам не поймать, прочие же поганые грудь в грудь биться не станут, а станут лишь издали расстреливать лошадей! Уводи старшую дружину за надолбы, мы проходы расширили — и бей спешившихся татар, что ныне град штурмуют! А я с младшей дружиной здесь останусь, проходы держать!
