Выходом из тупика могло бы стать усиление эксплуатации крестьянина за счет превращения его в наемного батрака, как в Европе. Действительно, «если бы крестьяне в этой борьбе пали, обезземелились, превратились в кнехтов, то могла бы создаться какая-нибудь прочная форма батрацкого хозяйства, но, — отмечал А. Энгельгардт, — этого не произошло — падают, напротив, помещичьи хозяйства»{706}. Причина этого, по словам А. Энгельгардта заключалась в том, что «организация капиталистического хозяйства в деревне, когда работы проводят безземельные батраки невозможна из-за низких цен на хлеб и сильных колебаний урожайности год от года, а так же из-за высокой сезонности работ. Хозяин каждый год просто не может заработать достаточно, что бы оплатить годовой труд батрака»{707}.

С началом индустриальной революции на Западе у России появился еще один шанс опередить время — за счет снижения транспортных издержек: первая железная дорога в России будет построена в 1837 г. С развитием железных дорог, писал Кеппен в 1840 г., «мы будем иметь средства с удобностью перевозить наши произведения, тогда сбыт их облегчится, и цены произведений лучше будут держаться на степени, выгодной для поселянина»{708}. Действительно, «тогдашняя публицистика, — отмечает М. Покровский, — видела в паровом транспорте единственный выход из аграрного кризиса… Но все это моментально затуманилось, как только возник вопрос; на какие деньги будет строиться русская железнодорожная сеть? Оказывалось, что без проклятой буржуазной Европы не обойдешься: окружающие, с министром финансов Канкриным во главе, немедленно указали на это Николаю»{709}.

«Решились строить пока одну дорогу, — по словам М. Покровского, — экономически наименее важную <…>, — из Петербурга в Москву, — которую можно было соорудить средствами казны.

Канкрин, правда, был и против нее: по его мнению, Николаевская железная дорога «не составляла предмета естественной необходимости, а только искусственную надобность и роскошь», усиливавшую «наклонность к ненужному передвижению с места на место, выманивая притом излишние со стороны публики издержки». Но Николай настоял»{710}.

На самом деле денег было в избытке и внутри страны, но они шли не на развитие, а на содержание помещичьего сословия и огромной армии, на войны на Кавказе, с Турцией и т.п. Только сверх бюджета на эти цели за время правления Николая I, по данным министра финансов М. Рейтерна, было израсходовано почти 2 млрд. руб.{711} На эти деньги в те годы можно было построить порядка 20 тыс. км. железных дорог, оснащенных подвижным составом{712}, т.е. в 20 раз больше, чем было построено за все время правления Николая I[59]. При том уровне доходности, которые давали казенные железные дороги, в случае ее капитализации, иностранных кредитов для строительства дорог империи могло бы не понадобиться вовсе. Но главное они бы дали громадный толчок развитию всех производительных сил России, но этого не произошло…

Отмена крепостного права в России станет следствием стечения сразу нескольких обстоятельств: поражения в Крымской войне, продемонстрировавшей, что отсталость России становится угрозой ее существованию[60]; вызывающей до сих пор вопросы смерти Николая I в 1855 г.; полного финансового банкротства помещичьего дворянства; роста европейских цен на зерно и удвоения с начала века численности населения России{713}. Это Освобождение действительно было Великим, но вместе с тем на практике, из-за упорного сопротивления помещиков, оно оказалось лишь дорогостоящей уступкой, а не реальной реформой. Производительные силы русского общества оставались скованны экономически. «Поперек дороги (полному) освобождению крестьян, — по словам С. Витте, — стояла теперь только косность наиболее отсталых слоев дворянства: сила их инерции была настолько велика, что вынудила ввести в реформу ряд оговорок, позволявших местами свести «освобождение» на нет, — но все же не настолько, чтобы остановить реформу в принципе. Последняя была бы мыслима в 1854 году совершенно так же, как и в 1861-м»{714}.

Задержка с окончательной отменой крепостного права почти на полвека, до революции 1905 г., привела к тому, что к началу XX века объем накопленного капитала оказался в несколько раз меньше потенциально возможного в случае его полной отмены в 1850-х гг. Следствием этого стало не только огромное отставание России от развитых стран, но и резкое обострение проблемы чрезмерного увеличения «лишних рук» — т.е. работоспособного населения, лишенного возможности быть обеспеченным средствами производства. Этот «демографический навес» избыточного по отношению к земле и капиталу населения, по оценкам исследователей тех лет, достигал почти 30 млн. человек. Именно он и составил основу социального взрыва обоих русских революций. Не случайно М. Вебер после революции 1905 г. констатирует, что для свершения буржуазной революции уже «слишком поздно».

Консерваторы же наоборот считали, что для свершения буржуазной революции в России еще «слишком рано»: «бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них», — утверждал министр внутренних дел П. Дурново{715}. Позицию консерваторов весьма наглядно отразил в 1909 г. в своей книге член Государственного совета В. Гурко: «Сторонники конституционного образа правления должны бы, наконец, понять, что и самая конституция может быть осуществлена только при наличности многочисленного зажиточного, вполне независимого класса населения. Ограничить силу может только сила. Толпа, конечно, тоже сила, но сила дикая, неорганизованная, и поэтому она может расшатать власть, низвергнуть ее, но прочно взять ее в свои руки она не в состоянии. В стране нищих не только не может установиться конституции, но даже не может удержаться самодержавный строй… В стране нищих может водвориться только деспотия, безразлично, византийского ли типа деспот, опирающийся на преторьянскую гвардию, или народоправство худшего пошиба, фактически выражающееся в деспотическом господстве сменяющейся кучки властителей наверху и множества бессменных мелких властей полицейского типа — внизу»{716}.

Однако дворянство упустило свой исторический шанс. В новых условиях оно вырождалось и становилось все более консервативным, не способным к созидательной деятельности. Отмечая эти тенденции, С. Булгаков писал: «Ах, это сословие! Было оно в оные времена очагом русской культуры, не понимать этого значения русского дворянства значило бы совершать акт исторической неблагодарности, но теперь это — политический труп, своим разложением отравляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизируется, и этот класс оказывается у самого источника власти и влияния. И когда видишь воочию это вырождение, соединенное с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, — становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе»{717}.

По словам С. Витте, большинство дворян в современной России, «в смысле государственном представляет кучку дегенератов, которые кроме своих личных интересов и удовлетворения своих похотей ничего не признают, а потому и направляют все свои усилия относительно получения тех или других милостей за счет народных денег, взыскиваемых с обедневшего русского народа для государственного блага»{718}.

Подобная трансформация происходила и с чиновничеством, которое, вслед за дворянством, превратилось в отдельную бюрократическую касту, сословие, имеющее свои привилегии и интересы. Абсолютная власть и безответственность развратили его не меньше, чем помещичье-дворянское сословие. На эту тенденцию обращала внимание в своих дневниках А. Богданович (1902): «… петербургские чиновники производят <…> тяжелое впечатление — все заняты балами, вечерами, а не видят и не замечают, что кругом делается, что в России все из рук вон плохо: крахи банков, полное безденежье, беспорядки среди учащейся молодежи, среди рабочих, масса прокламаций наводняет фабрики и учебные заведения». (19.11.1904): член Государственного совета Б. Штюрмер, будущий премьер, «мрачен, расстроен всем, что у нас творится, говорит, что мы прямо идем к революции…»[61]

Между тем в России уже появилась новая сила, которая с каждым днем все больше определяла ход и перспективы ее развития. Для реализации своих устремлений этой силе была нужна власть, находившаяся в руках высшего дворянства. Взять ее крупная буржуазия могла только за счет перехода к конституционному правлению. Борьба за конституцию из благих пожеланий прогрессивного дворянства, превратилась в жизненную борьбу капиталистических классов против полуфеодальных высших сословий. До революции 1905 г. их пути иногда шли вместе, но революция развела их по разные стороны баррикад: поскольку, утверждал А. Изгоев (1907): «Среди двух правящих наших классов, бюрократии и поместного дворянства, мы напрасно стали бы искать конституционных сил… Эти классы неспособны осуществить конституции даже в формальном ее смысле». Этим «классам» противостояла сила крупного капитала, чей печатный орган Газета «Утро России» писала в 1910 г.: «Дворянину и буржуа нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа: одному из них приходится уходить». «Жизнь перешагнет труп тормозившего ее сословия с тем же равнодушием, с каким вешняя вода переливает через плотину, размывая ее и прокладывая новое русло»{719}.

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 77

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Капитал Российской империи. Практика политической экономии - В. Галин бесплатно.

Похожие на Капитал Российской империи. Практика политической экономии - В. Галин книги

Оставить комментарий