брачной ночи, как боялась до тупой боли в животе и лихорадочной дрожи в подгибающихся коленях, как получив скорую грубую ласку, думала, что так и должно быть, и наивно верила всей душой — если станет стараться, то заслужит любовь, ведь новоиспеченный супруг столь грозен, столь статен, столь завораживающе красив, как может быть красив опасный зверь в своем обманчиво ледяном равнодушии.
Волосы рассыпаются по широкой спине. Гребень в женских пальцах.
Первая дочь была невероятно похожа на отца чертами. Столь желанна, столь любима, столь лелеяна. Подснежник, родившийся в лютую стужу. И столь же скоро потеряна, потому что её дар никак не мог прорезаться, потому что он вырывался вспышками, словно крупные капли с трудом просачивались в крохотное отверстие в скорлупе.
Гребень замирает на миг, прежде чем продолжить расчёсывать.
А в памяти крохотное тело четырехлетней малышки, безвольно рухнувшее на песок. И треск, что оседает крошкой, точно все зубы выбили разом. Лопнула скорлупка, вытекло содержимое. Случайность — мерзкое склизкое оправдание для самой себя, которое вонзается отравленной иглой, ведь «ошибившийся» супруг ничуть не расстроен.
Масло камелии. Растирает его в ладонях княгиня, проходится по волосам мужа, перебирает вдумчиво.
Вторая дочь. Окружена няньками, ведь они старше, они опытнее и смогут помочь молодой матери. Воспитание строже, любовь сдержаннее. Но гнев чиркает огнивом, вырываясь из дитя чем-то необузданным. Надрывается страшным воплем пожара, что слишком велик для детского разума, и пусть мать гасит эти вспышки, но она не всегда может быть рядом. Как не оказывается рядом и в роковую ночь.
Коса выходит свободной, не давит князю на виски. Перекидывает её женщина на грудь супругу. Вновь смочив ладони маслом, принимается растирать его по плечам мужчины, по спине, не чувствуя ничего, кроме боли, не видя ничего кроме покоев, разбитых в дребезги. И детской ручки в бескрайней луже крови. Разбилось любимое зеркальце дочери, утонул кораблик белого носочка.
— В следующий раз старайся лучше, — ровен тон мужского голоса.
Слова застряли обломками лезвия. Гниют, так же как след от руки супруга на плече, когда он прошел мимо, оставляя задыхаться в припадке, слепо открывать рот и ползти к тому, что осталось от дитя.
— О чем ты думаешь?
Вздрагивает княгиня, очнувшись. Поднимает взгляд. Стальные глаза мужа в отражении зеркала наблюдают так пристально, что волосы становятся дыбом. Но лишь устало улыбается женщина, вновь принимаясь растирать масло по горячей коже.
— Ни о чем, мой дорогой супруг, кроме вас.
[1] Японская народная песня «Вишня»
[2] Отсылка к традициям сумо
[3] Закон Мабики — существовавший в Японии обычай избавляться от нежеланных детей
Или ты, или он
— Почему вы не прикажите их извести?
Император крякает на замечание молодого племянника. Прогуливается шаркающим шагом по гравию дорожки. Самовлюбленные гладиолусы, звездный агератум, резная астильба, изящная лаванда, ажурная фацелия, нежные бархатцы. Цветет императорский сад, похваляясь великолепием красок, пьянит дивными ароматами.
— А ты желаешь извести их, мой мальчик? — узловатые пальцы ведут по складкам махровой мальвы, пробуя их мягкость.
— Они смеют раз за разом восставать против императорского рода. Медные дома пора наказать и наказать так, чтобы они никогда более не посмели и слова сказать.
Скрипуч смех. Император идет дальше, заложив руки за спину. Волочится шлейф бело-голубых одежд, петли Небесного Змея на сгорбленной спине.
— Тогда ответь мне, мой мальчик, кто мы такие?
Юноша хмурится, следуя за дядей.
— Мы — члены императорского дома.
— А ещё.
— Потомки Старшего Наместника. Потомки Народа Иль’Гранда.
— Правильно, — тянет император. Стук зубов о зубы. Жевательное движение, непроизвольное, отдающее тиком. — Они тоже потомки, — юноша еле сдерживается, чтобы презрительно не хмыкнуть. Касается соцветия флокса, прежде чем гневливо смять сиреневые цветки. — Все мы — наследники славного прошлого. Медные дома и вправду дерзки, и их дерзость порой не ведает пределов. С каждым поколением ничуть не гаснет, — взгляд дяди укоряет. — Однако уничтожить их — значит уничтожить память. О Медной касте, о Небесном Народе. Кто тогда останется, мой мальчик? Потомки жалких Земных, что возделывали эту землю и были словно дикари?
Юноша виновато отводит глаза. Поглаживает рукоять меча, чтобы совладать со стыдом.
— Все мы — один пласт. Золотые, Медные, Изумрудные, Древесные, Черные. И негоже нам вырезать друг друга под корень. Вторая война Солнц и так унесла огромное количество жизней, отняла те крохи технологий, что остались после Исхода, — узловатые пальцы расправляют искалеченное соцветие флокса. — Мы не можем позволить себе потерять хоть ещё крупицу того, что есть.
— Простите, дядя. Я был неразумен в своих размышлениях, — но император уже утешающе похлопывает по локтю.
— Ты молод и горяч, мой мальчик. А молодости и горячности свойственна бездумная резкость. Лишь бы она не была опрометчива.
— Вы мудры, дядя.
Улыбка на губах юноши выражает восхищение, но гаснет, стоит императору произнести:
— Как наследник, на сей раз поход возглавишь ты. Князь Иссу поможет.
Тучи набегают на широкий лоб, сводя брови. Ходят желваки.
— Дядя, позвольте спросить, — император не оборачивается. Разглядывает бутон хризантемы, клинья лепестков. — Почему вы дали ему вольную?
Тень. Вздох.
— Потому что я был юн. Потому что не понимал, что делаю. И потому что это было самым малым из того, что он просил.
***
— Пора вкусить бой, — муть очей. — Ты отправишься со мной.
Война расправляет кожистые крылья, ощеривается кривыми зубьями. Не желает юг жить под властью севера. Не желает знать Золотого императора, а княжество Иссу следит зорко за плодородными долинами у своих границ, где столь кстати реют вражеские знамена.
— Ослабел император.
— Придет наше время.
— Отцвели давно Лилии, Медным нечего противопоставить.
— Возьми, — протянутый футляр. Гладкость покрытого лаком дерева, приятная тяжесть.
Девочка поднимает на княжича изумленный взгляд. Мотает головой:
— Нет, нет, юный господин, я не могу принять. Прошу, не потешайтесь! — пытается вернуть футляр, но мальчик отстраняется нахмурившись.
— Я не потешаюсь, — ладони захватывают в плен, ведут ласково, обводя костяшки девичьих пальцев точно лады бивы. — Пожалуйста. Вдруг я не вернусь, — искренняя мольба и жар, ещё непонятный в своей сути, ведь столь долго выбирал княжич, столь долго размышлял о том, что подойдет её кудрявым волосам, её плавным чертам, представлял её лик и терялся в остром смущении. — Тебе же будет дар. Для певицы ведь важно дорого одеваться, а ты, — прерван вдох, — так красива.
Малахитовая шпилька: морская гладь и рифы. Росписью летят журавли. Растерянно открывает рот девочка, горит румянцем точно медное солнце.
— Я…
— Прошу, — глядит серебро, покачиваются бутоны космеи. — Не оскорбляй меня.
И девочка смиряется. Закрывает футляр, прежде чем порывисто схватить плектр, лежащий подле бивы,
