Вокруг истории и значения Раскола, а также фигуры патриарха Никона существует большая литература, и мало кто из историков, религиозных философов и богословов толкуют эти эпизоды в истории России и в истории церкви сходно с Солженицыным. Многие согласны с тем, что в средние века в условиях раздробленности именно церковь объединяла Россию. Известный до революции философ и богослов Алексей Храповицкий, ставший митрополитом Антонием (1863-1936), писал: "Знакомые с отечественной историей знают, что целокупность русской жизни держалась в средние века не мирским правительством, не князьями и полководцами, а святителями стольного града. Более
144
трехсот лет России не было, как единой державы, но была Россия, как единая метрополия, да и впоследствии до времен Петра Первого единство России как религиозного общества, было гораздо действительнее, надежнее и крепче, нежели ее единство государственное, колебавшееся то самозванцами, то междуцарствиями". Это единство было, однако, нарушено, по мнению Антония не Никоном, а его противниками. Антоний считает Никона одним из величайших людей русской истории. Главной задачей его реформы было ослабление русского церковного провинциализма, ибо национальные различия и местные предания должны подчиняться общецерковному канону. Никон при поддержке царя исправил святые книги, привлек в Москву патриархов и ученых, помог победить поляков и шведов, возведя Московию на степень величия "третьего Рима"30. Есть, конечно, и другие точки зрения, которые Солженицын даже не упоминает, так как свои утверждения он не считает нужным как-то доказывать. Едва ли не самое гневное осуждение Солженицына вызывает деятельность Петра Первого, который, по мнению писателя, "в угоду экономике, государству и войне" подавил национальную жизнь и религиозный дух России. Именно Петр внедрил в России яд секуляризма, который постепенно пропитал ее образованные слои и тем самым открыл "широкий проход марксизму и путь к Революции". Православие испарилось из кругов образованных и было повреждено в необразованных31. Поэтому только по недоразумению можно называть Петра Первого "Великим". На Россию "налетел смерч Петра" и "сломал страну". "Петр по большевистски растоптал исторический дух, народную веру, обычаи. Петр уничтожил Земские соборы, взнуздал Православную церковь, ломал ей хребет. От мобилизаций Петра замерли малые города, надолго замерло российское земледелие. На 200 лет Петр создал слой управляющих, чуждых народу по мирочувствию"32. Солженицын оценивает Петра Первого только как негативную силу в российской истории. Писатель отказывает Петру в уме, - царь обладал "вполне заурядным, если не дикарским умом", а также в звании реформатора, ибо настоящий реформатор "считается с прошлым при подготовлении будущего"33. Да, конечно, Россия нуждалась в открытии выхода к морю, но в первую очередь, по мнению Солженицына, надо было искать выход не к Балтийскому, а к Черному морю и не пытаться заимствовать на Западе те элементы западной культуры и цивилизации, которые возникли в иной психологической обста
145
новке. Конечно же, Солженицын осуждает строительство Санкт-Петербурга, его дворцов, каналов и верфей, "загоняя вусмерть народные массы, так нуждающиеся в передышке". Это была "фантастическая постройка" и "безумная идея раздвоения столиц", "парадиз" - на удивление всей Европы" и т. д. Петр был к тому же "бездарным полководцем". Все это поспешное перечисление "ошибок" и "неудач" Петра, которые лишь по недоразумению были названы позднее "великими преобразованиями", Солженицын завершает ссылкой на народ, "в котором не случайно создалась устойчивая легенда, что Петр - самозванец и антихрист"34. На самом деле такая легенда возникла лишь среди части старообрядцев, тогда как в сознании и памяти русского народа Петр Первый и до сегодняшнего дня остается наиболее уважаемой исторической фигурой, "отцом-преобразователем", величайшим из правителей страны. Известны критические высказывания о Петре историка В. Ключевского. Весьма критически отзывался о Петре в своих дневниках Лев Толстой. О жестокости и варварстве Петра писали многие из идеологов славянофилов. Идеализировать Петра нет никаких оснований, и спор об эпохе Петра и о самом царе не завершен и вряд ли в этом споре будет когда-либо поставлена точка. Литература о Петре огромна и продолжает пополняться. Но Солженицын не пытается более или менее объективно оценить эту литературу. Он ссылается в основном на книги, опубликованные русскими эмигрантами в Берлине и Праге. Основным же источником служит писателю неизвестная у нас книга Ивана Солоневича "Народная монархия", изданная в Буэнос-Айресе в 1973 году. Это вообще характерный прием исторической публицистики Солженицына; он разыскивает повсюду и цитирует лишь те источники, которые согласуются с его собственным уже сложившимся мнением. Остальные источники просто игнорируются. Но как можно со столь слабыми доводами пытаться изменить сложившееся за столетия отношение российских граждан к Петру? Писатель Даниил Гранин совсем недавно завершил роман о Петре, начатый 10 лет назад. Поясняя свой взгляд на героя романа, Д. Гранин говорил: "Масштаб личности Петра Первого огромен. У него была воля. Бесстрашный человек, он мог вопреки всем традициям, всем обычаям, всей косности и сложности народа повернуть Россию и добиться своего. Он знал, чего хотел - в этом великое преимущество Петра перед многими нашими правителями. И в этом его вечная заслуга - он знал, куда хотел вести Россию, он
146
хотел повернуть ее в Европу, хотел видеть земляков просвещенными"35. До сих пор на вопрос: - "Какие периоды в истории страны вызывают у вас, как у россиян, наибольшее чувство гордости?" более 50% опрошенных называют эпоху Петра Первого. Лишь 7 и 8% российских граждан гордятся временами Ленина или Сталина, и только 3 и 4% соответственно называют в этой же связи эпохи Горбачева и Ельцина. Конечно, общественное мнение - это не истина в последней инстанции, и сами историки и социологи говорят о "мифе Петра". Но есть у историков и объективные показатели. Что останется через 100 лет от недавнего ускорения, перестройки, либерализации и приватизации? Но почти все реформы Петра вошли в национальную жизнь и остались в устройстве государства, общества, в институтах образования, в структуре армии. От Петра идет российская пресса и российская наука, российский флот и российский календарь. Этот перечень велик. От Петра идет и "петербургский период" истории России, который был, по мнению Солженицына, движением по неправильному пути. Многие историки различают понятия народа и нации. Как единый этнос, русская народность сложилась еще в IX-XII веках. Этому способствовало образование первых восточнославянских государств, принятие христианства, развитие древнерусского языка и культуры, самым значительным памятником которой можно считать "Слово о полку Игореве". Не все, но многие из этих факторов были утрачены в последующие века феодальной раздробленности, которые вовсе не являлись для России и для русского народа "золотым веком". Новое сплочение русских уже как полноценной нации началось в XVII веке и завершилось ко второй половине XIX века. Именно в "петербургский период" сложился современный русский литературный язык, появились российские гуманитарные науки, русская живопись, музыка, архитектура, литература, т. е. все элементы богатой русской культуры. На иной уровень перешло и самосознание русских как одной из великих мировых наций, в жизни которой религия занимала важное, но все же не главное место. Но для Солженицына такой взгляд на становление русской нации неприемлем, и он считает весь "петербургский период" в развитии России потерянным временем - для внутреннего развития народа, для которого развитие экономики и просвещения имеют, по мнению писателя, второстепенное значение. Есть старинная китайская притча. - "Далеко ли до города Хань?" - спрашивает путник старца. - "Но ты идешь по другой дороге",
147
отвечает старец. - "Я хочу знать, далеко ли до города Хань? - повторяет путник, продолжая идти вперед. "Чем дальше ты будешь идти по этой дороге, отвечает старец, - тем дальше ты будешь от города Хань". Но примерно также говорит Солженицын о России после Петра. Что толку в достижениях экономики или государства, если народ все дальше отходил от истинного православия, забывая Бога. Эта дорога не вела к Храму. Даже слова Солженицын подбирает как можно более пренебрежительные. "За Петром - катил и остальной XVIII век, не менее Петра расточительный", "открылась бездна", "неразумные", "неудачные", "неуклюже ведомые войны", "неверные союзники", "дипломатические ошибки", "скудоумная дипломатия", "магия заниматься чужими делами" и т. д. Солженицын делает удивительный упрек императорам и императрицам - они управляли страной и решали дела не в интересах народа и не по святой правде, а в своих политических интересах. А кто и где в те века правил иначе? Гибельным было в XIX веке расширение империи, но "русские правители испытывали зуд колонизации, а не упорство концентрации". "Для какой русской надобности завоевывался Дагестан?". Не нужны были России Грузия и Армения, но "российские императоры влезали на Кавказе во все новые и новые капканы"36. Не было у России, по мнению Солженицына, никаких интересов на Балканах, и не нужно было проливать кровь за южных славян, а тем более за румын и греков в войнах с Оттоманской империей. Всего лишь несколько строк уделяет писатель Отечественной войне 1812 года, которой "могло и не быть", если бы Россия не вмешивалась в чуждые ее интересам европейские дела. Не о мужестве русской армии и ее полководцев пишет Солженицын, а о предательстве - при отступлении русской армии после Бородина она бросила, якобы, на произвол судьбы в московских госпиталях своих раненых солдат и офицеров, из которых 15 тысяч сгорело в московском пожаре. Но откуда взят этот явно придуманный страшный сюжет, которого нет ни в российских исторических хрониках, ни в романе Л. Н. Толстого? Солженицын ссылается лишь на французского историка Альфреда Рамбо (1842-1905), одного из главных авторов многотомной "Истории XIX века37. Но это один из множества вымыслов, которыми были полны донесения Наполеона, которые он посылал в Париж из покинутой жителями горящей Москвы. Многие из такого же рода диких вымыслов о варварской России и ее нравах попали из тех же источников в работы французских историков.
