Он вручил мне пластиковый футлярчик из-под фотопленки, наполненный какой-то мазью.
— Держи, мой фирменный рецепт, — промолвил он. — Может, тебе дадут «Пурпурное сердце».
— Стоп, погоди, а как же головка?
— Я же сказал, сама выйдет. Чё ты, блядь, ноешь, как баба?
Я шел по тропинке, внимательно глядя по сторонам — а вдруг впереди ловушка? Нос чесался просто адски. В последнее время вьетконговцам полюбилось делать крошечные противопехотные мины из гильз патронов калибра 12,7 миллиметра. Они начиняли их порохом и кусочками железа. Убить, само собой, такие мины не могли, а вот сильно покалечить ноги — запросто. При известной доле везения после дождя можно было разглядеть верхушечки этих мин, торчащих из земли на тропинке. Я замер и некоторое время поизучал пару веток, нависших над узкой тропкой, обогнул их и наступил на глубокую велосипедную колею. В густой тени я двигался с особенной осторожностью. Несмотря на то что сквозь густую листву сюда просачивались солнечные лучи, у подножий деревьев царил полумрак. Я снова остановился и принялся шарить глазами по сторонам в поисках чего-нибудь подозрительного. Так. Следы животных. Свежие. Значит, тут относительно безопасно. «Слушай, не загоняйся, — буркнул я себе под нос. — Просто не торопись, гляди под ноги и смотри ничего не зацепи дулом винтовки».
Я остановился. Два маленьких мальчика ехали верхом на быке, что медленно брел по рисовому полю. Один из детей то и дело бил пятками быку в бока, пришпоривая его. Позади меня что-то звякнуло. Я пригнулся. Услышал, как приближаются остальные члены моего отряда. Глухо обо что-то постукивала чья-то фляжка, шаркали ноги. Я уже было собрался рвануть бегом к своим и дать команду остановиться, как мальчишки спрыгнули с быка и кинулись наутек, высоко поднимая ноги и рассыпая вокруг себя брызги. Прежде чем скрыться среди деревьев, они оглянулись и посмотрели на меня так, словно видели перед собой привидение.
Я понял, что надо поднимать тревогу, но было уже поздно.
ГЛАВА 27
Дым плыл над нашими головами, напоминая бурный поток черной воды. Когда волшебник Чаз, зубастый чародей подземного мира, закончил меня увеличивать, выглядел я ужасно, напоминая куклу, собранную из разных деталей разозленными дошкольниками.
Король сусликов и небольшая когорта его подданных, явно не горевших желанием поджариться заживо, сочли мой вид донельзя забавным. Хихиканье сусликов напоминало рождественскую песенку, пущенную задом наперед.
Нос остался крошечного размера, поэтому со стороны могло показаться, что вместо него у меня на лице стирательная резинка от карандаша. Затем я уставился на ладонь. Лишь два пальца стали такими, как прежде, зато остальные… Фух! Остальные один за другим тоже увеличились с тихим хлопающим звуком.
Я сделал шаг и ощупал лицо.
— Стоп, секундочку, — вымолвил Чаз.
Моя левая рука была в длину сантиметров тридцать, не больше. Другая, наоборот, сделалась непомерно огромной и вся бугрилась мышцами, которых у меня отродясь не имелось.
Чаз подавил смешок.
— Для возвращения к исходному размеру требуется время. — Он похлопал меня лапой по голени: — Уже почти готово.
На нас надвигалась стена огня. Сверху обдавало испепеляющим жаром. Порыв горячего ветра унес прочь брезент, под которым мы прятались. Суслики снова стали носиться кругами, как безумные.
Тут моя гротескно огромная правая лапища дернулась и приобрела привычные габариты. Я опустил взгляд и обнаружил, что ботинки у меня огромных размеров, как у Микки-Мауса из мультика, однако, несмотря на это, в них очень удобно.
В моем носике-кнопке защекотало, и он стал прежним. Я поглядел на Чаза и спросил, как выгляжу.
— Будто подрался в кабаке с пьяной гориллой, — охотно ответил он и отступил, любуясь результатами своих трудов. — Неплохо, — похвалил себя суслик. — Но даже не проси меня проделать это снова. Не соглашусь ни за какие коврижки. Далеко не все части тела возвращаются к исходным размерам. Смекаешь, о чем я?
— Нет, — помотал я головой.
— А ты подумай, — медленно произнес Чаз и осклабился.
Боже милосердный!
У меня не было времени гадать, похож ли я сейчас на Квазимодо, поскольку под ногами вспыхнула трава и первые три суслика, истошно заголосив, прыгнули на меня и принялись карабкаться вверх по ноге. Чаз рванул было вперед, в сторону маячившей среди деревьев прогалины, но я подхватил его на руки и велел оставшимся грызунам забираться на меня. Потом я припустил бегом. Колени болели просто адски.
Двенадцать сусликов болтались, вцепившись в мою рубашку. Чаз, царапнув коготками по моей щеке, взобрался мне на голову.
Я сорвал с себя рубаху, скрутил из нее некое подобие мешка и приказал сусликам туда перебраться. Все подчинились, за исключением Чаза, облюбовавшего мою макушку.
Держа в руках мешок-рубаху с грызунами, я пробился сквозь горящие заросли низкорослых деревьев. Несколько раз споткнулся о тлеющие пни, почти полностью прогоревшие изнутри, и эти алеющие каверны казались воротами, ведущими прямо в ад. Местами земля провалилась, образовав ямы, отстоявшие друг от друга на расстоянии всего полуметра.
— А теперь пора сбавить обороты, — выдохнул я. — Если попаду ногой в одну из таких ям, нам крышка.
Я начал ступать куда осторожнее. Ноги жгло сквозь подошвы. На короткое время дым рассеялся, и я сказал, что надо обождать минуту-другую, чтобы понять, куда движется пламя.
Я подошел к опаленному дереву, провел ладонью по коре и ощутил жар, исходивший из ствола. Повисла жутковатая тишина, лишь издали доносилось приглушенное потрескивание — словно звуки статики из сломанного динамика.
Из мешка-рубашки высунулось двенадцать перемазанных сажей мордочек.
Я поднес к носу руку, которой касался дерева, и принюхался. От нее пахло керосином.
— Этот ебучий пироманьяк и здесь успел побывать, — громко произнес я, вспомнив парня в грузовике-пикапе.
Я стряхнул пепел с головы Чаза. Потом, покопавшись в кармане, достал половину недоеденного шоколадного батончика, откусил от него и принялся жевать. Я предложил и сусликам, но те вежливо отказались.
Что-то в отдалении громко затрещало, а потом бахнуло. Вслед за звуком падения раздалось длительное шипение. Подул ветер, сухой и на удивление прохладный, словно где-то под небесами включили невидимый вентилятор. Потом над лесом пронесся громкий стон. Очередной порыв ветра обрушил на нас облако липкой сажи. Я прикрыл лицо и сунул под мышку мешок с сусликами.
Я пнул обгоревший пень, который в ответ изрыгнул столб искр.
— Он явно горел дважды, — промолвил я задумчиво. — Кто-то его по новой поджег.
Я поковырял пяткой землю у пня. Почва была горячей, пень — подозрительно черным, а гумус, насколько я мог судить, полностью прогорел до нижнего глинистого слоя почвы. Увиденное позволило мне прикинуть, когда именно здесь полыхало пламя, сколько длился пожар и что нас ждет впереди.
— Горело тут долго, — протянул я, полностью отдавая себе отчет в том, что выбраться отсюда живыми у нас шансов мало.
Я наклонился и сплюнул. Раздалось шипение, как, собственно, я и ожидал. Передо мной раскинулось целое поле таких вот тлеющих пней, которые только меня и ждали, чтобы пробудиться ото сна.
Однажды я отправился готовить репортаж о лесном пожаре и решил взять с собой одного из моих практикантов. Сопляк приперся в шортах и футболке, словно собрался на пляж. Он угодил ногой в каверну, и от жара у него на шортах расплавилась пластиковая ширинка. Его пришлось везти в город на тележке для инструментов. Потом юнец позвонил мне из больницы и сказал, что ничего круче поездки на пожар в его жизни пока еще не приключалось.
Очередной порыв ветра принес с собой дым с перечным ароматом, означавшим, что где-то огонь еще только вспыхнул. Именно так пахнет горящая зеленая кора и свежие листья.
Через лес с громким топотом пронеслось небольшое стадо лосей. При виде меня звери остановились, сгрудились в кучу и принялись фыркать. Я застыл на месте с мешком без умолку болтающих грызунов, а еще один суслик восседал у меня на голове.
