На её лице отражалась не только чисто детская радость; опытный человек сразу заметил бы то, чего не уловил Рольф: она краснела, когда смеялась, всё время старалась подразнить своего «старшего брата» и тиранически командовала им.
— Теперь расскажи мне побольше о «Робинзоне Крузо», — начала она, как только они уселись в челнок.
Рольф повторил старую увлекательную повесть; она жадно слушала; но по временам спрашивала: — «Где была его жена? Как у него могла быть ферма без куриц? Сушёный виноград, должно быть, вкусен, но мне больше нравится свинина, чем козлятина».
Рольф, конечно, держал сторону Робинзона, и ему было неприятно, когда Куонеба назвали его слугой, Пятницей.
На западном берегу озера они должны были пригласить с собою для покупок миссис Каллан и взять у неё лошадь и тележку. Ни миссис Каллан, ни тележки дома не оказалось, но им любезно предложили лошадь. Аннета уселась верхом на одеялах и всю дорогу без умолку болтала, в то время как Рольф шёл рядом, серьёзный и внимательный, как и подобает старшему брату. Пройдя пять миль, они добрались до лавки Уоррена. Взволнованная, с разгоревшимися глазами Аннета выложила свою куницу, получила пять долларов и приступила к страшному делу выбора первого платья из самого настоящего печатного ситца; и Рольф нашёл, что радость приобретения нового ружья очень незначительна по сравнению с неизъяснимым радостным блаженством, которое способна испытать маленькая девочка, если дать ей полную свободу выбора цветного ситца себе на платье. «Красиво?» Как можно словами изобразить прелесть жёлтых колосьев, рассыпанных вместе с зелёными и красными маками по яркому голубому фону! Нет, если вы не видели платья Аннеты, вы не знаете, что такое красота.
Когда обнаружилось, что на остаток денег к чудесному приобретению можно присоединить ещё красный бумажный зонтик, все кругом просияли от радости, а торговец, увлечённый счастьем девочки, прибавил от себя ещё несколько блестящих, медных пуговиц.
Уоррен завёл харчевню — это с его стороны было хитростью, чтобы избежать тягостных обязанностей гостеприимства.
Желая выполнить всё по этикету, Рольф повёл Аннету обедать. Её совершенно ошеломило великолепие скатерти и белых тарелок на столе. Но все были так приветливы, что она сейчас же пришла в себя.
Аннета шептала весело и возбуждённо:
— Можно мне этого? А этого? — указывая пальцем на разные необычайные блюда, и получила позволение отведать от всего, что стояло на столе.
После полудня они выступили в обратный путь; Аннета крепко держала в объятиях свои сокровища и болтала без умолку.
Около двух часов они явились к Каллану, ещё через час переехали озеро, и Аннета вне себя от радости развернула свои сокровища, к зависти и удивлению родственников.
Шитьё платья в те дни было делом несложным, и Марта обещала:
— Как-нибудь выдастся свободный часок, и я сошью.
Аннета тем временем упивалась созерцанием жёлтого, красного, зелёного и голубого великолепия, в котором она когда-нибудь появится в обществе.
Настал час идти спать, она так и заснула с материей в руке и с красным зонтиком над головою, до смерти усталая, но несказанно счастливая.
LIII. Куонеб уходит домой
Прошло двадцать лет. Рольф сделался богатым и семейным человеком. У него были свои склады и лесопилки. Его деятельность росла с каждым годом. Сперва он поселился в Олбани, потом переехал в Нью-Йорк, в мир общественных и государственных деятелей. Несмотря на это, он каждый год в течение охотничьего сезона проводил в лесу несколько недель вместе с Куонебом. Они бродили там целыми днями по своим знакомым охотничьим местам. Вскоре к ним присоединился Рольф младший, который также полюбил эти места.
Но жизнь в лесу теперь не захватывала Киттеринга так, как раньше: его тянуло туда только изредка, и старый Куонеб начинал всё более и более сознавать, что жизнь его с ним отошла в прошлое.
С того момента, как на берегу реки появился большой дом, он почувствовал, что пути их разошлись. Уважение его к Нибоваке дошло теперь до обожания, и, несмотря на это, они с каждым годом становились более чуждыми друг другу. Рольф перерос его; Куонеб был снова одинок, как и в тот день, когда они встретились. Годы наложили большую разницу на их взгляды, и Куонеб понял это… понял, что времена теперь изменились, и он отошёл к давно прошедшим векам.
— Жизнь моя — это мудрость лесов, — говорил он, — а леса исчезают быстро. Пройдёт немного лет — и не будет здесь деревьев, и мудрость моя станет безумием. В стране этой поселилась теперь большая сила, и зовут её торговлей. Она съест всё и даже людей. Ты достаточно мудр, Нибовака, и ты не пропадёшь. Не для меня эта новая жизнь. Я доволен, когда у меня есть еда и удобная постель для сна… я доволен, что вижу свет.
Он жил в стороне от большого склада в конце долины и мог следить за восходом солнца из своего вигвама. Двадцать пять лет прибавилось к тем пятидесяти годам, которые он провёл в стране Мэн-Мэйано; глаза его потускнели, ноги потеряли свою гибкость, голова покрылась серебром, но дух его не изменился, и он по-прежнему любил сосновые леса и восход солнца. Он ещё чаще прежнего брал свой том-том и шёл на скалу молений, на свой Айдехо… как зовут её западные краснокожие. Здесь было высоко, и дул холодный ветер, а потому он выстроил себе там небольшую палатку с обращённым к востоку входом.
Он был стар и не мог больше ходить на охоту, но у него была сильная рука… рука пятнадцатилетнего юноши, которого он приютил когда-то. Он не терпел недостатка ни в пище, ни в одеялах для своего вигвама, ни в свободе лесов под скалой восходящего солнца. Но его мучил неутолимый голод, которого никакой дальновидный нибовака не мог утолить, не мог даже говорить о нём. И Куонеб выстроил на холме другую палатку. Сидя у небольшого костра, он тихо ударял по своему том-тому и смотрел на пылающие небеса.
Я у заката теперь, я и мой народ,
— пел он, —
Ночь спускается над нами.
И вот однажды пришёл в горы незнакомый человек; он был одет, как бледнолицый, но голова его, ноги и глаза, кровь его, походка и душа — как у краснокожего индейца, пришедшего с запада. Он пришёл от неизвестного и принёс послание тому, кто его не знал:
— Мессия идёт, освободитель, которого приказал ждать Гайавата. Он придёт во славе, чтобы освободить красное племя, и народ его должен петь песнь пляски призраков, пока не придёт дух и не научит его мудрости.
Не к бледнолицему, а к одинокому индейцу в долине пришёл он, и песнь, которой он научил его, была песнью тоскующего народа, ищущего своего отца:
Отец, сжалься над нами!Души наши жаждут Тебя.Здесь ничто не радует нас.Отец, мы преклоняемся перед Твоей волей!
У костра пел незнакомец в ту ночь и молился, как молится всякий индеец:
Отец, сжалься над нами и руководи нами.
Куонеб пел новую песнь; он знал, что посол этот был прислан за ним.
Незнакомец ушёл: он был только послом. А Куонеб всё пел и, наконец, увидел видение, которого ожидал, и получил знание, которого искал.
Никто не видел, как он ушёл. На расстоянии десяти миль дальше к югу он встретил охотника и сказал ему:
— Скажи Нибоваке, что я слышал новую песнь. Скажи ему, что мне явилось видение. Мы близимся к закату, но настанет новый день. Я должен видеть страну Мэн-Мэйано, страну зари, где солнце выходит из моря.
Больше его не видели. На другой день Рольф узнал об уходе Куонеба. Он на следующее же утро поспешил в Олбани. Скукум-четвёртый прыгнул в лодку, когда она отчаливала. Рольф хотел прогнать его обратно, но собака хвостом и глазами умолила оставить её. Она должна идти искать старика. В Олбани Рольф получил кое-какие сведения. «Да, сюда приезжал на пароходе индеец… несколько дней тому назад». В Нью-Йорке Рольф не искал следов своего друга, Он прямо взял место на судне, которое шло в Стамфорд, и поспешил оттуда в старые, знакомые ему леса, где он жил и страдал, когда был ещё мальчиком.
Возле утёса, прозванного с тех пор утёсом Куонеба, стоял теперь дом. От обитателей его он узнал, что прошлой ночью они слышали среди полной тишины звуки индейского том-тома и песнь, которую не мог петь бледнолицый.
Утром на рассвете Рольф поспешил к скале в надежде найти палатку индейца там, где когда-то стоял его вигвам. Но её не оказалось. Когда же он вскарабкался выше, Скукум весь ощетинился, увидев человека, лежащего без движений. Длинные прямые волосы его были белы, как снег, а рядом с ним лежал смолкнувший навсегда том-том его народа.
И те, которые накануне ночью слышали скорбные звуки песни, узнали от Рольфа, что то был Куонеб, который пришёл к месту своего успокоения, а песнь, которую он пел, была песнь пляски призраков:
