Виктор Степанович Сидоров
Тайна Белого камня
Друзья встречаются вновь
В полдень Борковы получили из Барнаула короткую, но радостную телеграмму:
«Лева выехал пароходом. Встречайте завтра. Лена».
Лена — это родная Мишкина тетя и мамина сестра, а Лепка, понятно, двоюродный брат.
— Ура, — сказал Мишка, когда отец прочел телеграмму. — Вот уж побегаем, повеселимся!
Павел Степанович взглянул на сына: не в меру полный, пухлый, он лениво грыз молодую морковку и почти равнодушно взирал на листок телеграммы. Павел Степанович вздохнул сокрушенно:
— Ох, не верится что-то… Тебя, Миша, и быком с места не стащишь.
Мишка насупился.
— Ну вот опять!.. Да я уж который день подряд на рыбалку хожу. Что же, теперь мне и полежать совсем нельзя?
— Хорошо, хорошо, — снова вздохнул Павел Степанович. — Это я так… для профилактики. Ты вот что: сам встретишь брата. У нас с мамой завтра работы много в школе. Сам знаешь — ремонт. Пароход придет в десять утра. Не проспишь, надеюсь?
Мишка поморщился.
— Маленький я, что ли?..
Однако он все-таки проспал — вскочил от гудка того самого парохода, который должен был встретить. Кое-как натянув штаны и рубаху, забыв умыться, он выбежал из калитки. Пароход, уже миновав излучину реки, ходко шел к небольшой сельской пристаньке. Мишка, издав огорченный возглас, тяжело затрусил по дорожке, полого спускавшейся к реке. Он видел, как пароход пришвартовался к дебаркадеру, как матросы сбросили трап, как суетливо засновали приехавшие и отъезжающие.
Мишка, поняв, что бежать теперь нет никакого смысла — не успеет, — остановился. «Встречу Левку и здесь, — подумал он. — От пристани одна дорога в село, не разминемся». И принялся утирать потное лицо подолом рубахи.
Мимо прошла шумная толпа парней и девушек с туго набитыми сумками, с волейбольными мячами, потом степенный мужчина с портфелем. «Уполномоченный», — решил Мишка. За ним появилась группа женщин с ребятишками. У всех в руках корзины, лукошки, бидончики. «За ягодами двинули, — огорчился Мишка. — Теперь всю чернику обберут, ишь понахватали корзин»…
Особенно неприязненное чувство вызвал шагавший впереди щуплый мальчишка в широкополой соломенной шляпе и очках в черной оправе. За его спиной громоздился рюкзак, сбоку висела пухлая сумка-планшетка. Он вел за руки двух малышей и рассказывал им что-то, видимо, очень забавное — у ребятишек рты не закрывались от смеха.
«Путешественник!.. Как будто в свой бор идет. По мордасам бы тебе…»
Однако Мишкино внимание было отвлечено появлением новых приезжих — двух мальчишек с разборными бамбуковыми удочками. «А-а! — обрадовался Мишка. — Наконец-то!»
Когда ребята подошли, он спросил весело:
— Кто из вас Левка Чайкин?
Один мальчишка, подозрительно оглядев Мишку, прошел молча, другой произнес недобро:
— Проваливай отсюда, а то дам такого Левку Чайкина — взвоешь!
Мишка растерянно захлопал короткими белыми ресницами. «Вот так раз! Где же Левка? Неужели не приехал?» Он долго и уныло глядел в спины удалявшихся ребят, потом, махнув рукой, медленно побрел домой: настроение было испорчено окончательно.
Недалеко от околицы, там, где дорога круто раздваивалась, Мишка неожиданно увидел очкастого паренька с рюкзаком, того самого, что шел с ягодницами. Он полулежал на траве, с любопытством поглядывая по сторонам.
— Эй, шляпа, ты чего тут разлегся? — недружелюбно спросил Мишка. — Дорогу потерял? Так я тебе покажу.
«Очкарик» даже не шевельнулся, а только с еще большим интересом стал теперь разглядывать Мишку.
— Ну, чего уставился? Не узнаешь, что ли?
«Очкарик» усмехнулся.
— Как же — узнаю! Вы, вероятно, Пантагрюэль, сын знаменитого Гаргантюа?
Мишка опешил.
— Какого еще Гаргантюа?
— Вот тебе и на! Сын не знает своего папочку! Гаргантюа — всемирно известный обжора и толстяк. Между прочим, Пантагрюэль тоже…
Мишка был потрясен нахальством «очкарика», он задохнулся от оскорбления.
— Я… я… Я вот как двину тебя по очкам…
Незнакомец не испугался. Он не спеша поднялся, поправил на плечах ремни рюкзака.
— Ну, ну, успокойся, Пантагрюэша. Лучше скажи: как найти Борковых?
Мишка подавился слюной:
— А… а зачем тебе?..
— Надо. В гости приехал к ним.
— Ты… ты… Левка?
— Левка. Как узнал?
— Ха! Да ведь я — Мишка! Я тебя встречаю!
Левка со скорбной улыбкой поклонился Мишке.
— Благодарю вас, Пантагрюэша: встреча прошла на высоком уровне… Вы здесь всех так встречаете?
— Не-е! — замахал руками Мишка. — Я не признал тебя. Ишь каким стал: очки, шляпа!
— Я тебя тоже не узнал: откормили, как на выставку, даже сало капает со щек.
Мишка морщился, но уже не обижался.
— Ладно, ладно… Айда-ка домой.
Левка не был в Майском лет пять. Оно тоже сильно изменилось за эти годы: поднялись новые дома, двухэтажная каменная школа, красивый клуб; на главной улице буйно зеленел молодой сквер. Левке не терпелось поскорее осмотреть село, побывать на озере Синем или побродить в бору. Однако весь день прошел комом: сначала не мог отделаться от Мишкиных расспросов и рассказов, а потом, когда пришли тетя Маруся и Павел Степанович, выбраться из дома оказалось совсем невозможным: они несколько раз принимались кормить Левку, будто он приехал из голодного края, трижды заставили с мельчайшими подробностями рассказывать про себя, про маму с папой, про Барнаул. И только далеко за полдень Левке удалось вырваться на улицу. Он насилу уговорил Мишку пройтись хотя бы по селу, не то что на Синее, которое лежало в трех километрах от Майского.
Мишка тянулся за Левкой, сопел, кряхтел и уныло бубнил:
— Нашел заделье — болтаться по селу… Жарынь такая, пылища… Лучше бы посидели в саду, о разных случаях поразговаривали… Мамка квасу наготовила, вкусный, холоднющий… Или бы из рогатки постреляли… А то, как дураки…
Мишкино нытье в конце концов взбесило Левку.
— Ну бегемот, ну размазня! — кричал Левка. — Разве ты человек? Ты — муха, сонная жирная муха!
Ребята вернулись домой сумрачные и молчаливые. Мишка, поужинав, сразу же завалился в постель, а Левка еще облазил весь сад, порыскал по огороду, отпробовал морковки, гороху, огурцов. Лег спать поздно. «Ладно, — подумал он, засыпая, — дней впереди много… Завтра с утра на рыбалку… Куда-нибудь подальше…»
Солнце только-только поднялось над бором, а Левка уже был на ногах. Подошел к храпевшему Мишке, ткнул ему кулаком в мягкий живот.
— Вставай, Пантагрюэша. На рыбалку пойдем.
Мишка пробурчал что-то нечленораздельное. Однако Левка с новой силой давнул живот. Мишка вскочил, одурело глядя на Левку.
— Ты что? — закричал. — Ить больно. Кишки попортишь.
— В другой раз ногой наступлю, — пообещал Левка. — Быстро собирайся: на рыбалку пойдем.
Мишка недовольно засопел, однако перечить Левке не стал.
Взяв удочки, увесистую краюху хлеба, несколько огурцов, ребята вышли из дома.
— Веди на самые рыбные места, — потребовал Левка. — Знаешь, где они?
— Знаю. У смолокурки рыба — во! — Мишка широко развел руки. — Только далековато: километров семь отсюда.
— Ну и далеко! Пошли! К самому клеву поспеем. Мишка остановился, о чем-то раздумывая. Потом решительно произнес:
— Пойдем-ка лучше к Ваське-бакенщику. Ближе, да и места там такие… Не успеешь рыбу вытаскивать.
— К Ваське, так к Ваське. А кто он?
— Я же сказал: бакенщик. То есть, у него дед бакенщик, а Васька — дружок мой. Учимся вместе. Родионов его фамилия.
Ребята направились по узенькой тропинке, которая змеилась у самого бора.
Могила партизана
Шагалось легко. Ветер с реки освежал лица. Птицы уже завели свои веселые, нестройные песни.
Левка восторженно вертел головой по сторонам: красиво! Справа — бор, слева — река, широкая, многоводная. За ней, куда хватал взор, луга и степь. И весь этот простор был окутан светло-сиреневой дымкой, пронизанной золотом солнечных лучей.
Чем дальше шли ребята, тем все ближе бор придвигался к высокому и крутому берегу, оттесняя тропинку к самому обрыву. Левка глянул вниз.
— Ого, высота! Упадешь — костей не соберешь.
Он остановился, подставив себя упругому речному ветру, и тот, словно обрадовавшись, налетел, ударил в грудь, в лицо, сбил шляпу, которую Левка едва успел поймать.
— Ух, здорово! — захлебываясь, прокричал он. — Вот раскину руки и полечу, как птица!
Мишка остановился поодаль.
— Гляди, а то и в самом деле слетишь с обрыва.
Река блистала под солнцем живым разноцветным стеклом. Из-за крутого изгиба выполз маленький катеришко, таща за собой две большие баржи. Катеру, видимо, приходилось трудновато: он натужно тарахтел, сердито покрикивал, но продолжал упрямо идти на воду. Вниз по реке гордо плыл белоснежный пассажирский пароход. Вдали то и дело раздавались гудки и сирены других судов.
