фиона, фи-о-на, если бы еще
1 апреля
мадам желает горячего молока на ночь? нет, мадам все равно не заснет, еще бы! новая горничная мади косится на меня, се gargon est Vaccident absolu ! в такой час белл-бою нечего делать в номере доктора расселл, номер алеет вышитыми маками на шторах, маковинки звуков, маковинки дня и музыки, это ведь антонен арто? фиона не помнит, ни любви не помнит фиона, ни трех апельсинов
ну сними же ты ботинки, разве не жарко? жарко же, а я скручу чулок — видишь? он на узорной резинке, не хочу смотреть на чулок, нарочно стану смотреть в сторону, пока ты страдаешь от ран, нанесенных твоим же оружием, черт бы побрал всевидящего овидия, угрюмый морас встает и доедает купленный густавом торт, давясь увядшими абрикосами, в ее постели ты неуместен, как пара обшарпанных лодочек в примерочной boutique recherchйe], тощий кифаред и веснушчатая менада с приветом
фиона закрывает глаза и говорит, говорит, тебе бы возвращаться в дом с соломою в волосах, говорит она нараспев, улыбаться мне по утрам, как картавой тетушке из висконсина или полуденному тренеру в белом, морас! не спи, что станем делать завтра на бледном апрельском солнце? в апельсиновый душный автобус сядем, поедем в мелихху, там пустые еще пляжи, в этой мелиххе, с оспинами от вечерних костров, красный ртутный песок, две удаляющиеся фигурки с остроконечными палками, что знает об этом глупая мади?
шут арлекин, с невинной миной, удрать решивший с коломбиной,[80] где коломбина — войлочный торс из разорившегося ателье, а вот и она, под мышкой судебного исполнителя, грязноватая вата и рваное кружево, верлен уснул? уснуло все вокруг, морас уснул лицом в диванный валик, с сегодняшнего дня абеляр не целомудрен?[81] это если верить любителю пейотля, но кто же станет ему верить? мы-то знаем, что ничего не вышло, в который раз ничего не вышло, черт тебя возьми, возвращайся же ты к своему македонцу
ты похож на густава, как сирокко похож на фён, говорит фиона, от вас обоих головная боль и сохнут глаза, но знаешь ли, в чем разница? морас не знает, он пришел сюда не отвечать, а спрашивать, знаем! ответили цветы[82], но кого же мы спросим? кого? кого?
2 апреля
l 'ип et l ' autre[83]
нет, это невыносимо, говорит она, почему я должна смотреть на твои мысли, они выдуваются из твоей головы радужными пузырьками, будто слова в комиксе, выходят из твоей головы подобно афине в блестящих доспехах, скорее бы, скорее, о чем я думаю? мечутся уклончивые зрачки — в угол, на нос, на предмет, морас! смотри на меня! мне нравится, что мы не делали этого, мне нравится, что мы ничего не делали, мне нравится, что мы спали в кроличьей норе, обнявшись, как императорские соправители на античной арке, нет — как боги геб и нут во чреве матери, в делах любви должна быть легкая примесь мошенничества — это если верить монтеню
если верить монтеню! это она у меня научилась так говорить, а я у нее научился посыпать кофе кардамоном вместо сахара
куда проваливаются все слова, только что были здесь, пойти, что ли, половить их, как детей над пропастью, но куда там — кругом колючки, можжевельник, и тот цепляется за фионину юбку, нет! не надо тоника, лучше стрэйт, но это уже последний, надо говорить, говорить слова, иначе она испугается и уйдет, морас — храбрый солдатик с этикетки бифитера, грозный писака, набитый латынью, как игольная подушка, но чу! уколешься иголочкой и заснешь, а с тобой и все царство заснет, вот ее бы усыпить, обратив в бестолкового рыжего эндимиона, чтобы хоть пару месяцев помолчать луной, ибо все наши речи — это несусветная дичь, давай закажем еще земляничного? а вот и густав! говорит она и машет густаву нестерпимо белой, зацелованной морасом рукой, но погоди же, неужели сядет за стол с обоими — как та голландская старуха, что, попав в беду, поставила одну свечу архангелу Михаилу, а другую — его дракону, на всякий случай, — ноздри шахматные раздуваются у того и другого, два коня блед и одна блядь, сядет за стол, где один дрожит шоколадной шкурой и смотрит на ее рот, а второй щурится и роняет междометия конскими каштанами, сядет как миленькая, морас! смотри, кто идет! говорит она, хватая меня за запястье, даром, что ли, лежит беспризорно между остывшими чашками, как мы станем с этим жить? он сейчас подойдет, морас, поздоровайся же!
в вагоне розовом уедем мы зимою,[84] говорю я, и она смеется, слишком туго растягивая губы, из кого это? спрашивает, будто не знает, примерный колокольчик из хэррогейта — проволока на зубах, сатиновый фартук, металлические дужки очков, — будто знать не знает, что сама она из них, из неприкаянных, вечно сонных оле лукойе, что, наигравшись в твоей детской, оставят там столько пластилина, что хватит вылепить новую жизнь или две, правда, уйдут потом с твоей лучшей игрушкой, по tiene importancia ![85] а вот и подавальщик — тот же, что и вчера, с театральной суровой усмешкой и блокнотом, вот и каменщик в фартуке белом, а вот и Густав
ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА
Мальта, первое апреля
Итак, алтарь, mensa Domini, жертвенник.
Вообще-то я никогда особенно и не задумывался над тем, что это такое.
Вернее, для меня всегда было как бы само собой разумеющимся, что altus — это высокий, а значит, речь идет о находящемся на возвышении месте (потому что к небу и к Господу ближе), где совершаются разнообразные обряды.
Короче говоря, алтарь — это самая высокая и наиболее насыщенная точка сакрального пространства, его центр и начало. Однако Иоанн Мальтийский в своем тексте задает совсем иную семантику алтаря.
По его мысли, истинный алтарь не привязан к определенному месту. Он появляется там, где хочет, а вернее, там, где мозаика обстоятельств сложилась определенным образом и смысл мира, то есть философский камень, уже готов появиться на свет.
Возводить алтарь заранее нет никакого резона — все равно не угадаешь, где он появится. Предугадать, где именно и когда образуется в мире философский камень, также невозможно, таким образом, как пишет Иоанн, тщетны все старания мудрецов, и безнадежен труд их.
Однако, как выясняется, не все так уж плохо, ибо как существуют в мире вещи, отбирающие возможности, так существуют и такие, что возможности притягивают.
Совершенно ясно, что на свете существуют предметы, владение которыми значительно увеличивает вероятность появления в мире философского камня.
Очевидно также, что эти предметы не сами по себе увеличивают вероятность зарождения magisterium ' a, но только в том случае, если ими кто-то обладает. Самих по себе вещей недостаточно, необходим также элемент свободной воли. Что ж, этого добра тоже навалом.
Я все сделал правильно, черт побери. Я узнал, где возникнет алтарь, я подобрал жертвенный материал, я получил деревянный b в ton — pilote в собственные руки, я сложил головоломку и жду обещанной Иоанном награды.
Так в чем же дело?
Мальта, третье апреля
Вот еще кусочек из Иоанна. Все говорит о том, что моя догадка о шести стихиях соответствует истине. Потерял листок с переводом, продублирую здесь. Дневник — самое надежное место в этой безумной гостинице, где горничные сметают рабочие бумаги со стола, будто рваные картонные коробки из-под пиццы.
Дорогой брат, нисколько не сомневаясь в том, что вещи сии останутся нетронутыми до тех пор, пока их не востребует наше братство, я все же должен сообщить тебе некоторые подробности, чтобы ты не оставался в неведении относительно свойств вещей, которые тебе предстоит хранить.
Ибо человек слаб и часто идет на поводу у своих собственных желаний, забывая, что прошлые желания меняют его настоящее, а нынешние — будущее.
Пусть то, что ты прочтешь дальше, послужит тебе напоминанием о том, что у каждого из нас есть другая возможность — вместе с Господом нашим Иисусом Христом наблюдать вечные истины.
Мальта, пятое апреля
Чем лучше ты информирован, тем крепче ты сцеплен со структурами действительности и тем тяжелее тебе свернуть в сторону и проявить свободную волю.
Свободная воля необходима, как необходим допустимый зазор между деталями какого-нибудь сложного механизма. Если все детали слишком плотно пригнаны друг к другу — не дай бог, конечно! — то работать этот злосчастный механизм не станет. Втулка — как утверждают фрейдисты, — чтобы обеспечить функциональный контакт, должна болтаться и проворачиваться.
