Таков первоначальный состав отрывочных — и тем не менее расположенных по уже заранее определенному плану — черновых набросков Вступления поэмы. В этом составе оно занимает четыре страницы тетради — листы 7 об., 8, 8 об., 9. Здесь, в этом первичном черновике Вступления к новой поэме, многое еще не развито, а только намечено, главное — отсутствует еще лирическое обращение поэта к любимому городу. Мелькнувшая мысль о том, что «Дух Петров <победил?> супротивление природы», зачеркнута, потому, быть может, что такая отвлеченная формула показалась поэту менее выразительной, чем все образное содержание Вступления, целиком проникнутое этой мыслью.
Обращение поэта к «юному граду» (или, в окончательном тексте, к «граду Петрову») в завершении Вступления (стихи 84-91) представляет собою воззвание, а точнее, заклинание, отвергающее все вызванные наводнением и бытовавшие в ту пору предсказания и легенды о неминуемой гибели города, а с ним и всего дела Петра, воплощенного в его создании. Неколебимость города и неколебимость созданной Петром новой России, неразрывно связанные между собою, — таков смысл этих восьми стихов в конце Вступления к поэме.
Заключительные строки Вступления содержат воспоминание об «ужасной поре» — о наводнении 1824 г., последнем нашествии стихии на «град Петров», принесшем столько горя и бедствий.
На этом последнем отрывке — заключительных строках Вступления — нужно остановиться подробнее. Он записан в двух, несколько различающихся между собою редакциях на л. 9 «альбома без переплета», содержащего первую черновую рукопись поэмы. Это обстоятельство — запись одновременно в двух разных редакциях, а еще более дальнейшая история отрывка, к которому Пушкин возвращался и который перерабатывал не раз, вплоть до последнего момента работы над поэмой (в писарской копии), показывают, что поэт придавал этим немногим строкам большое значение, обдумывал каждое слово, каждую формулировку. Приведем последние чтения обеих первоначальных редакций отрывка с некоторыми важнейшими вариантами:
Послало небо испытаньеОб нем начну простой рассказ —Давно — когда [мне] я в первый разУслышал [грустное] [страшное] мрачное преданыСмутясь, я сердцем приунылИ на минутку позабылСвое [душевное] сердечное страданье —И дал тогда же обещанье*Печальну повесть сохранитьЯ дал тогда же обещанье*Была ужасная пора!..Об ней начну повествованье — —Давно когда я в первый <раз>Услышал грустное преданьеСердца печальные, для васТогда же дал я обещаньеСтихам поверить сей рассказ(ПД 845, л. 9)
Эти строки, набросанные как завершение Вступления к «Медному Всаднику», близко повторяют стихи, заготовленные Пушкиным более чем за десятилетие до болдинской осени 1833 г. как эпилог или, наоборот, вступление к «Бахчисарайскому фонтану». Первый из этих отрывков, задуманный как эпилог «крымской поэмы», читается:
Он кончен, верный мой рассказ,Исполнил я друзей желанье.Давно я слышал в первый разСие печальное преданье[Тогда] я [сердцем] приунылИ на минуту позабылБезумных оргий ликованье…(Акад., IV, 94)
Отказавшись от такого эпилога, Пушкин стал перерабатывать его в виде вступления или в виде посвящения поэмы Н. Н. Раевскому-младшему. Первое, вступление, начинается словами:
Печален будет мой рассказДавно, когда мне в первый разЛюбви поведали преданье —Я в шуме радостном унылИ на минуту позабылРоскошных оргий ликованьеи т. д.(Акад.,V, 400)
Второе, посвящение поэмы Н. Н. Раевскому, во второй своей редакции читается:
Исполню я твое желанье,Начну обещанный рассказ.Давно, когда мне в первый разПоведали сие преданьеМне стало грустнои т.д.(Акад., V, 401)
В обеих редакциях посвящения посвятительные инициалы (Н. Н. Р.), однако, зачеркнуты, и ни одна из редакций, так же как и вступление, в печатный текст «Бахчисарайского фонтана» не вошла.
Через десять лет после создания своей «крымской поэмы» Пушкин, стремительно набрасывая черновик «Петербургской повести» о трагическом событии — наводнении 1824 г., вспомнил ненапечатанные стихи (вступительные или заключительные) из «Бахчисарайского фонтана» и попробовал создать из них — вероятно, по памяти — окончание Вступления своей новой поэмы. Это не сразу ему удалось, так как стихи, относящиеся к «крымской поэме», будь они вступлением или эпилогом, или посвящением Н. Н. Раевскому, носили иной характер, чем то, что подсказывалось предметом «Петербургской повести»: в первом случае речь шла о «предании любви», о «безумных оргиях», прерванных «на минуту» услышанным рассказом; во втором — об «ужасной године» или «ужасной поре», об «испытании», посланном небом, о «мрачном» или «грустном» предании, о «горестном рассказе».
Пять стихов, заканчивающих Вступление к «Медному Всаднику», были очень важны для поэта, необходимы для создания надлежащего тона и настроения в новой поэме, и потому они переделывались им много раз. История текста отрывка от приведенных выше первых набросков до последней его редакции такова.
Переписывая поэму в первую (Болдинскую) беловую рукопись, Пушкин придал последним стихам Вступления такую форму:
Была ужасная пора…Об ней начну повествованьеИ будет пусть оно для вас,Друзья, вечерний лишь рассказА не зловещее преданье.
В этой редакции переработаны строки, напоминавшие эпилог «Бахчисарайского фонтана», и заново написано окончание, в котором поэт, обращаясь к читателям, определяет свое произведение как «вечерний лишь рассказ», т. е. рассказ, служащий, несмотря на весь трагизм его сюжета, лишь для развлечения слушателей и в особенности слушательниц, собравшихся зимним вечером вокруг рассказчика,454 но который не следует воспринимать как «зловещее преданье» — как воспоминание о прошлом событии, содержащее в себе предчувствие или даже предсказание грозящей в будущем гибели города, основанного Петром, и, следовательно, всего дела Петрова, от враждебной ему стихии.
Отрицание «зловещего преданья», каким может быть сочтена «Петербургская повесть», и тем самым утверждение незыблемости, неколебимости «града Петрова», являющегося символом всей новой России, присутствует как в первой беловой (Болдинской) рукописи поэмы, так и в Цензурном автографе, представленном Николаю I.
Переписке последнего предшествовали торопливо и сокращенно написанные наброски с попытками новых исправлений:455
<Была ужасная пора>Пускай <?> об ней воспом<инанье>Живет в моем повество<ванье>Друзья как вечер<ом> расск<аз>Зимою [вечером] для васА не зловещее <?> пре<данье>*<И> будет пусть оно для васДрузья вечерний лишь рассказА не зловещее преданье(Акад., V, 187)
В автографе, переписанном для представления в царскую цензуру (ЦА), заключительные стихи Вступления принимают такую законченную форму:
Была ужасная пора…Об ней начну повествованьеИ будь оно, друзья, для васВечерний, страшный лишь рассказ,А не зловещее преданье…
Этот текст должен был бы сохраниться и в писарской копии (ПД 967), снятой в 1836 г. с Цензурного автографа. Но еще до отдачи ЦА в переписку Пушкин заменил приведенный текст ЦА другим, автограф которого до нас не дошел. Это исправление представляет собой единственное отклонение ПК от текста ЦА (что имеет, как будет показано ниже, большое текстологическое значение). Переделывая текст, казалось бы, вполне установленный, поэт преследовал цель устранить из этой вводной в поэму тирады упоминание как о «вечернем, страшном рассказе», так и о «зловещем преданьи», т. е. все то, что влекло к представлению о сюжете поэмы как о рассказе, интересном и завлекательном для слушателей (и только!) и, с другой стороны, содержащем скрытое предсказание возможности повторения «ужасной поры» и, очевидно, гибели города. Чтение ПК, вошедшее в основной текст «Медного Всадника», таково:
Была ужасная пора,Об ней свежо воспоминанье…Об ней, друзья мои, для васНачну свое повествованье.Печален будет мой рассказ.
«Печальный рассказ» об «ужасной поре», созданный — отнюдь не для развлечения читателей — по свежим воспоминаниям, — к такому простому, реалистическому и глубоко человечному определению своей «Петербургской повести» пришел поэт после многих исканий.
