лютый, и не мужик?
По озорно блеснувшим глубоко посаженным глазкам видно было в точности: Лу отменно знал, кто именно рулит в питомнике. А байку про «лютого мужика» скормил мне, просто потому что хотел повоображать на досуге: какое у меня будет лицо.
— Насчёт не-мужика — дело, кажись, точное, а вот всё остальное…
В первые дни начальство поразило меня манерой успевать везде и всюду. И, кажись, вовсе не спать: во когда бы я ни продрал глаза, Арделл уже бодро носилась по питомнику, раздавая распоряжения, помогая зверушкам и приговаривая, что у нас сегодня тысяча, тысяча дел. Ну, и ещё удивительно было то, как про неё отзывались окрестные. Вольерные плевались, когда я поминал Мел, егеря зеленели при виде Нэйша, деревенские шипели насчёт «Вот, в питомнике дикая девка-терраант сидит, да еще и нойя, что там хорошего может быть?» Но про Арделл никто дурного слова не сказал. Даже Злобная Берта из «Свина и свирели» буркнула в котёл:
— Занимается дуростью да чудищ спасает, ну так что с варга взять. Сама она ничего, так-то.
В переводе со злобнобертского на общекайетский это обозначало явный ореол святости вокруг главы ковчежников.
На шестой день варгиня поразила меня на новый лад. Явившись с ночного дежурства из закрытой части питомника. И притащив с собой пойманного браконьера. Именно что притащив — здоровенного такого детинушку, в две с половиной Арделл. Детинушка, обмотанный кнутом за шею, понуро волокся следом за варгиней.
— …а потом она заставила его шесть часов драить вольеры у гарпий-бескрылок и грифонов, вообрази себе. А смотрителями по этому делу назначила Мел и Фрезу. Под конец парниша всеми богами клялся, что на милю к питомнику не подойдет, и вообще, прямо сейчас пойдет, из контрабандистов обреется налысо и заделается каким-нибудь жрецом.
Нет, в первые-то два часа он ещё пытался ерепениться и даже было кинулся на Арделл с лопатой, когда варгиня подошла спросить — как он в вольере справляется.
Я как раз был неподалёку и даже не увидел движения — только услышал свист, а потом полюбовался готовой картиной: лопата лежит на земле, контрабандист лежит рядом с ней, разевая рот, поперек шеи у контрабандиста — всё тот же чёрный кнут.
— Отойдёшь через четверть часа, — делово заключила Арделл. — За такое поведение — час работы сверху. В следующий раз прибавится два часа, в следующий — четыре, так что я бы не рисковала. Фреза! Принимай молодчика и покормить его в обед не забудь.
И небрежно свернула чёрный парализующий кнут. Подвесила на пояс.
— Опасная штучка, — заметил я, подходя. — Кожа скортокса, да? Большая редкость. Если не секрет, как ты вообще так научилась с ним управляться?
Арделл усмехнулась ностальгически и немного смущённо.
— Ну, если честно — у бабушки.
И припахала меня к охлаждению притирки для драккайновых, пока я еще не успел переварить это заявление.
Лу впитывал сплетни, как моя истосковавшаяся печень — пивко. Весело щерил оставшиеся зубы:
— А что, правду бают, что у вас там и нойя есть?
Тут я только испустил мечтательный вздох. Показал глазами — ага, есть, не спрашивай о наболевшем, я тут весь пронзенный стрелами весенников — посланцев Стрелка, которые пуляют непременно в сердце.
— Слышал бы ты, как она поёт над своими котлами!
Сагу о Прекрасной Нойя Лу выслушал с некоторым недоумением. Побулькивая при этом пивком и поглядывая на меня с нетерпением. Когда я перешел к длительному и витиеватому восхвалению булочек, которые черноглазая Аманда печет в каждый девятый день, Лу не выдержал, заперхал и замахал руками:
— Пей пиво, Сорный, разбавляй то, чем опоила тебя эта нойя. И меньше разливайся, а то я слюной захлебнусь, хе, хе. Что ж ты пока — не подкатился к ней под бочок?
— В процессе, — с достоинством ответил я. — К такой женщине, знаешь ли, нужно подступаться по шажочку.
А то меня уже успели обрадовать историями о тех, кто слишком разлетелся, позарившись на красотку из целебни, и вызвал гнев ее огненной натуры.
— Вдохновил, — хмыкнул Лу, — стало быть, рубаху новую накину, да и поползу подступаться, хе-хе, небось, быстрее тебя на своих обрубках успею!
— Не сомневаюсь, — отозвался я, затягиваясь водной трубочкой, — только вот Фреза тебе подходит всё-таки больше. Это погонщица гиппокампов и…
— Фрезуанда Волнорезка, кто ж не знает.
Показалось, или на сморщенной физиономии Лу проступила мечтательность?
— Ходил на одном ее рейсе… она тогда уже муженька схоронила, сама капитанствовала. Ох-хо, какая баба, Сорный, тебе во сне такие не привидятся! Хороший был рейс, хе-хе, и капитанша хорошая, жаль, второй раз к ней не нанялся, не успел. Это до того, как она в пиратки подалась, было еще. Эх, какая баба, Сорный, а! Золотишка они брали, конечно, и грузы всякие. Слыхал — она денег-то подкопила, из Велейсы уехала, все хотела мирной жизнью пожить. А дети оболтусы, все головы сложили, кто по долгам, кто ещё по каким делишкам темным. Как ее в этот питомник занесло — вот уж чего не знаю, а так-то…
Сквозь дым мутно глядели разнородные вещички с полок. Медные, изящно кованные кувшины из Дамата, и кинжалы ковки Союзного Ирмелея. Запыленное зеркало в ракушках.
Я покуривал молча, вслушиваясь в болтовню Лу. Кто знает, как их всех занесло в этот питомник. О малютке Йолле и ее вечно пьяной матери хоть известно, что они погорельцы из той же деревни. Но что, например, в питомнике делает нойя? И эта ее бесцветная ученица, Уна — откуда она взялась? Мел, Фреза, да и наконец еще…
— Давай, Сорный, порадуй еще новостями. У вас же там еще терраант? Эта-то что там забыла, а? Коренники — они ж по лесам да пещерам.
— Как-то не довелось спросить. Изгнанник из своего племени, а почему — об этом молчит. Эта Хаата если с кем и разговаривает, так с Арделл, а так-то в основном шастает в опасной зоне — ну, там, где зверушки разгуливают себе как в лесу. Или помогает Мел…
— Следопытке?
Лу точно знал об обитателях питомника куда больше, чем рассказал в первую встречу.
— Ей. Премилое, знаешь ли, создание… условно женского полу. Прониклась ко мне живейшей симпатией с первого взгляда. Прозвала Красавчиком.
— Пухлик! — выпалила Мел, когда я ей только настроился сказать «Добрый вечер». — Лопату взял, быстро. Ногами шевели! Запоминай, кто где, повторять не буду.
— Вольерные эту девочку мало ли что на руках не носят, пылинки сдувают. Егеря обожают просто люто.
«Хоть бы какая-нибудь тварь уже откусила ей башку», — с тоской выдохнул старый Перкент
