— Вы, маленькие дьяволята, доставляете мне больше хлопот, чем весь полк, взятый вместе, — сердито сказал полковник. — Что я с вами буду делать? Увещевания на вас не действуют, в тюрьму или под арест вас не засадишь, только и остаётся опять выпороть!
— Прошу прощения, сэр. Не можем ли мы сказать несколько слов в нашу защиту, сэр? — пропищал Джекин.
— Это что ещё? Не желаешь ли ты также и со мной подраться? — спросил полковник.
— Нет, сэр, — ответил Лью. — Но если к вам приходит человек, сэр, и объявляет, что идёт донести на вас за то, что вы крошечку повздорили с вашим другом, сэр, и хочет содрать с вас денег, сэр…
Дежурная комната огласилась взрывом хохота.
— Ну?.. — сказал полковник.
— А так хотел сделать этот господин, с прыщами на лице, сэр. И мы только не хотели допустить, чтобы он это сделал, сэр. Мы немного поколотили его, сэр. Но ему не нужно было вмешиваться в наши дела, сэр. Мне не хотелось быть выпоротым тамбур-мажором, сэр, не хотелось, чтобы на меня доносил какой-нибудь капрал, но я… я думаю, сэр, что некрасиво, сэр, когда приходит штатский и разговаривает таким образом с военным человеком, сэр.
Новый взрыв хохота огласил дежурную комнату, но полковник оставался серьёзным.
— Какого поведения вообще эти мальчики? — спросил он полкового сержанта.
— Капельмейстер, сэр, — единственный человек в полку, которого они боятся, — говорит, что они могут сделать все, но никогда не солгут.
— Неужели мы пошли бы на обман из-за такого человека, сэр? — сказал Лью, указывая на пострадавшего.
— Ну, хорошо, убирайтесь вон, — раздражённо сказал полковник, и, когда мальчики вышли, он отчитал сына базарного сержанта за то, что он вмешивается не в своё дело, и приказал капельмейстеру держать построже барабанщиков.
— Если ещё который-нибудь из вас придёт ко мне на ученье с такой разукрашенной мордой, — заорал капельмейстер, — я прикажу тамбур-мажору содрать шкуру с вас обоих! Поняли, бесенята?
Но он тотчас же поспешил смягчить свою угрозу, как только Лью, похожий на серафима с опущенными крыльями, подошёл к трубе и огласил окрестность боевой мелодией. Лью был, действительно, музыкант и часто в самые трудные минуты жизни изливал свои чувства при помощи любого инструмента в оркестре.
— Ты мог бы быть и капельмейстером, Лью, — сказал капельмейстер, который и сам втихомолку занимался композиторством, работая, кроме того, день и ночь со своим оркестром.
— Что он сказал тебе? — спросил Джекин после учения.
— Сказал, что я могу быть прекрасным капельмейстером и попивать винцо на офицерских пирушках.
— Ого! Сказал, значит, что ты никуда не годный солдат! Вот что он сказал тебе. Когда я выслужу свой срок в мальчиках — позорно, что нам не дают пенсии! — то буду учиться дальше, через три года буду сержантом. Только я не женюсь тогда, ни за что не женюсь! Буду учиться на офицера, потом поступлю в полк, который обо мне ничего не знает. И буду отличным офицером. Тогда я поднесу вам стаканчик винца, мистер Лью, а вы будете стоять передо мной на вытяжку в передней, когда я подам его в ваши грязные лапы.
— Если я даже буду капельмейстером? Ошибаетесь! Я ведь тоже буду офицером. В этом нет ничего мудрёного, стоит только взяться за дело, как говорил наш учитель. Полк не вернётся домой раньше, как через семь лет. К тому времени я успею выйти в люди.
Так строили мальчики планы на будущее и вели себя вполне добродетельно целую неделю. Лью занялся ухаживанием за тринадцатилетней дочкой штандартного сержанта — «не с какими-нибудь серьёзными намерениями, — как он объяснил Джекину, а так, чтобы позабавиться». И черноволосая Крис Делигхан наслаждалась этим флиртом, предпочитая Лью всем другим поклонникам, что приводило в ярость молодых барабанщиков и заставляло Джекина читать проповеди об опасности «связываться с юбками».
Но ни любовь, ни добродетель не могли удержать Лью в оковах после того, как по всему полку начали говорить о том, что предстоит настоящая служба и участие в войне, которую мы для краткости назовём «Войной с заблудшими племенами».
В солдатские казармы слух проник, пожалуй, раньше, чем в офицерские помещения. А из девятисот человек солдат едва ли десять слышали настоящие боевые выстрелы. Полковник лет двадцать назад участвовал в пограничной экспедиции. Один из майоров служил когда-то на Мысе. Был ещё один дезертир, которому приходилось чистить улицы в Ирландии. Вот и все. Полк был уже много лет в забвении. Преобладающая масса нижних чинов служила от трех до четырех лет, унтер-офицерам было лет по тридцать. Как солдаты, так и сержанты давно перестали говорить о событиях, записанных на знамёнах — новых знамёнах, получивших торжественное благословение архиепископа в Англии перед выступлением полка.
Они рвались в бой, пламенно желали его, но не знали, о какой войне идёт речь, и не было никого, кто мог бы сказать им это. Это был хорошо воспитанный полк, в его рядах большинство окончило школу, и почти все солдаты были больше чем только грамотные. Полк поддерживался и пополнялся из территориальных соображений, но солдаты не имели ни малейшего представления об этих соображениях. Они были взяты из переполненного жителями мануфактурного округа. Хорошее питание и размеренная жизнь в полку покрыли мясом их узкие кости и развили их мускулы, но этого было мало, чтобы вложить мужество в душу потомков целых поколений, работавших за скудное вознаграждение, изнывавших от жары в сушильнях, гнувших спину над станками, задыхавшихся среди меловой пыли и мёрзнувших на баржах с извёсткой. Солдаты отъелись и отдохнули в армии, а теперь пойдут бить «негров» — народ, который бежит во все лопатки, как только замахнутся на него палкой. Вот почему они радостно приветствовали известие о войне. Что касается унтер-офицеров, то они рассчитывали на военные прибыли и сохранение жалованья. А в главном штабе говорили: «Передовой прикомандированный ни разу не был ещё под огнём. Нужно дать ему обломаться хорошенько на коммуникационных линиях». На фронте вообще нуждались в британских полках, так как полки, составленные из местных уроженцев, не внушали доверия. «Соединить их с двумя сильными, опытными полками, — говорили в штабе, — глядя на них, они пообтешутся. Потом познакомятся разок-другой с ночными бродягами, да перережут с полдюжины глоток, живо вымуштруются».
Командир написал, что настроение в полку превосходное. Майоры радостно улыбались, а субалтерны вальсировали друг с другом в офицерском клубе после обеда и чуть не перестреляли собственных товарищей, практикуясь в стрельбе из револьверов. Смятение царствовало только в душах Джекина и Лью. Что будут делать с барабанщиками? Возьмут ли оркестр на фронт? Сколько барабанщиков будет сопровождать полк?
Они держали совет вдвоём, сидя на дереве и покуривая трубки.
— Недурно будет, если оставят нас здесь с женщинами. Хотя тебе только это и нужно, — саркастически проговорил Джекин.
— Это ты о Крис? Что значит женщина, или даже целая сотня женщин, в сравнении с боевой службой! Я не меньше тебя хочу идти на войну, — сказал Лью.
— Хотел бы я быть хорошим горнистом, — печально сказал Джекин. — Тома Кидда они возьмут, а нас нет.
— Так пойдём отделаем Кидда так, чтобы он не мог играть. Ты будешь держать, а я колотить, — сказал Лью, вертясь на сучке.
— Ничего из этого не выйдет. На нас и без того злятся. Если оркестр оставят здесь, так уж нас с тобой, конечно, не возьмут. А ты годен, Пигги, что говорит доктор? — спросил Джекин, ткнув Лью изо всей силы под ребра.
— Конечно, — ответил Лью и побожился. — Доктор говорит, у тебя слабая грудь от того, что много куришь и мало ешь. Ударь-ка меня в грудь как следует, посмотрим, выдержу ли.
Он выпятил грудь, и Джекин ударил его, не щадя сил. Лью побледнел, покачнулся, заморгал глазами и закашлялся, но тотчас же оправился и проговорил:
— Ничего!..
— Годишься, — сказал Джекин. — Я слыхал, что человек может умереть, если его изо всей силы ударить в грудь.
— Так не будем больше так делать, — сказал Лью. — Не знаешь, куда нас посылают?
— Бог знает. Куда-нибудь на границу, бить патанов — волосатых бродяг, которые, говорят, выворотят наизнанку, если попадёшься им в лапы. А вот женщины у них, говорят, недурны.
— Есть что пограбить?
— Хороших денег, говорят, не найдёшь, пока не поищешь под землёй. Поживиться нечем. — Джекин приподнялся и посмотрел вдаль.
— Лью, — сказал он, — там идёт полковник. Он хороший старикашка. Поговорим с ним.
Лью чуть не слетел с дерева от смелости предложения. Как и Джекин, он не боялся ни Бога, ни людей, но есть предел даже смелости барабанщиков, и разговаривать с полковником…
Но Джекин соскочил уже с дерева и направился к нему. Полковник шёл, погруженный в мечты и размышления о наградах и повышениях, рассчитывая на репутацию «Передового», как лучшего полка на линии. Неожиданно его глаза остановились на мальчуганах, направляющихся к нему. Только что перед этим ему рапортовали, что «барабанщики в беспокойном состоянии, и Джекин и Лью мутят других». Это походило уже на организованный заговор.
