Христиан снова записал.
— В следующий раз, рядовой Рейтер, когда пойдешь пьянствовать, потрудись побриться и держать мундир застегнутым. И еще: помни, что при обращении к начальникам следует стоять по стойке «смирно». Я сообщу о тебе куда следует для наложения дисциплинарного взыскания.
— Слушаюсь, господин унтер-офицер.
— Можешь идти.
Рейтер облегченно вздохнул и вернулся к столу.
— И вы тоже приведите себя в надлежащий вид, — зло крикнул Христиан сидевшим за столом солдатам.
Солдаты молча застегнули мундиры.
Христиан повернулся к ним спиной и взглянул на хозяина.
— Еще коньячку, господин унтер-офицер?
— Нет.
Христиан допил коньяк, бросил несколько бумажек на стойку и вышел, не оглянувшись на притихших в углу солдат.
Гарденбург в фуражке и перчатках сидел в канцелярии. Выпрямившись, словно он ехал верхом на лошади, лейтенант рассматривал висевшую на противоположной стене комнаты карту. Это была выпущенная министерством пропаганды карта России с линией фронта по состоянию на вторник прошлой недели, вся испещренная победными черно-красными стрелками. Канцелярия размещалась в старом здании французской полиции. Под потолком горела маленькая лампочка. С целью светомаскировки окна и ставни были закрыты. В комнате было душно, и казалось, что в спертом воздухе витают тени всех перебывавших здесь жуликов и воришек.
Войдя в канцелярию, Христиан заметил, что у окна, неловко переминаясь с ноги на ногу и искоса поглядывая на Гарденбурга, стоит маленький, невзрачный человек в форме французской милиции. Христиан вытянулся и отдал честь. «Нет, — подумал он при этом, — так не может продолжаться вечно, этому должен когда-нибудь наступить конец…»
Гарденбург даже не взглянул на него, и Христиан застыл в ожидании, не сводя глаз с лейтенанта. Он хорошо изучил своего начальника и не сомневался, что тот знает о его присутствии.
Наблюдая за Гарденбургом, Христиан чувствовал, что ненавидит этого человека сильнее, чем любого из своих врагов, сильнее, чем вражеских танкистов и минометчиков.
Гарденбург взглянул на часы.
— Так-с, — протянул он. — Унтер-офицер явился вовремя?
— Так точно, господин лейтенант.
Гарденбург подошел к заваленному бумагами письменному столу и уселся за него.
— Вот тут сообщаются фамилии и даны фотографии трех лиц, которых мы разыскиваем, — начал он, взяв одну из бумаг. — В прошлом месяце они были вызваны для отправки на работу в Германию, но до сих пор уклоняются от явки. Этот господин… — он небрежно, с презрительной миной кивнул в сторону француза, — этот господин якобы знает где можно найти всех троих.
— Да, господин лейтенант, — подобострастно подтвердил француз. — Совершенно верно, господин лейтенант.
— Возьмите наряд из пяти солдат, — продолжал Гарденбург так, словно француза и не было в канцелярии, — и арестуйте этих людей. Во дворе стоит грузовик с шофером. Солдаты уже в машине.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
— А ты, — обратился Гарденбург к французу, — убирайся отсюда.
— Слушаюсь, господин лейтенант, — чуть не задохнувшись от избытка рвения, ответил француз и быстро выскочил за дверь.
Гарденбург снова принялся рассматривать карту на стене. В комнате было очень жарко, и Христиан весь вспотел. «В немецкой армии столько лейтенантов, — подивился он, — а меня угораздило попасть именно к Гарденбургу!»
— Вольно, Дистль, — бросил Гарденбург, не оборачиваясь.
Христиан переступил с ноги на ногу.
— Все в порядке? — спросил офицер, словно продолжал начатую ранее беседу. — Вы получили все отпускные документы?
— Так точно, господин лейтенант, — ответил Христиан. «Ну вот, — пронеслось у него в голове, — сейчас он отменит мой отпуск. Это просто невыносимо!»
— Вы заедете в Берлин по пути домой?
— Да, господин лейтенант.
Гарденбург кивнул, все еще не отводя глаз от карты.
— Счастливец! Две недели среди немцев, не видеть этих свиней. — Он резким кивком головы указал на то место, где только что стоял француз. — Я четыре месяца добиваюсь отпуска, — с горечью продолжал он. — Но, оказывается, без меня тут невозможно обойтись, я, видите ли, слишком важная персона… — Лейтенант горько усмехнулся. — Скажите вы могли бы оказать мне услугу?
— Конечно, господин лейтенант, — поспешил заверить его Христиан и тут же мысленно выругал себя за такое рвение.
Гарденбург вынул из кармана связку ключей, открыл один из ящиков стола, достал небольшой, аккуратно завязанный сверток и снова тщательно запер ящик.
— Моя жена живет в Берлине. Вот ее адрес, — он передал Христиану клочок бумаги. — Мне удалось… раздобыть… кусок замечательного кружева, — лейтенант небрежно пощелкал пальцем по свертку. — Исключительно красивое черное кружево из Брюсселя. Моя жена очень любит кружева. Я надеялся передать ей сам, но мой отпуск… Вы же знаете. А почта… — Гарденбург покачал головой. — Должно быть, все воры Германии теперь работают на почте. После войны, — внезапно загорелся он, — нужно будет провести тщательное расследование… Впрочем… я подумал, если это не доставит вам особых хлопот, тем более что моя жена живет совсем недалеко от вокзала…
— Я буду рад выполнить ваше поручение, — прервал его Христиан.
— Благодарю. — Гарденбург вручил Христиану сверток. — Передайте жене мой самый нежный привет. Можете даже сказать, что я постоянно думаю о ней, — криво улыбнулся он.
— Слушаюсь, господин лейтенант.
— Очень хорошо. Ну, а теперь относительно этих людей, — он ткнул пальцем в лежащую перед ним бумагу. — Я знаю, что могу положиться на вас.
— Так точно, господин лейтенант.
— Я получил указание, что отныне в подобных делах рекомендуется проявлять больше строгости — в назидание всем остальным. Накричать, пригрозить оружием, хорошенько стукнуть… Ну, вы, надеюсь, понимаете.
— Да, господин лейтенант, — ответил Христиан, машинально прощупывая мягкое кружево в свертке, который он осторожно держал в руках.
— Все, унтер-офицер. — Гарденбург повернулся к карте. — Желаю вам хорошо провести время в Берлине.
— Спасибо, господин лейтенант. — Христиан поднял руку. — Хайль Гитлер!
Но Гарденбург мысленно уже двигался в стремительно несущемся танке по дороге на Смоленск и лишь небрежно махнул рукой. Выйдя из канцелярии. Христиан затолкал кружево под мундир и тщательно застегнулся на все пуговицы, чтобы сверток как-нибудь не выпал.
Первые двое, фамилии которых были указаны в списке Христиана, скрывались в заброшенном гараже. При виде вооруженных солдат они только горько усмехнулись и, не оказав никакого сопротивления, вышли из гаража.
По второму адресу милиционер-француз привел их в район трущоб. В доме пахло канализацией и чесноком. Подросток — немцы стащили его с кровати — уцепился за мать, и оба истерически разрыдались. Мать укусила одного из солдат, и тот ударом в живот сбил ее с ног. За столом, уронив голову на руки, плакал старик. В общем, все получилось отвратительно. В той же квартире они обнаружили в шкафу еще одного человека, как показалось Христиану, еврея. Документы у него оказались просроченными, он был так напуган, что не мог отвечать на вопросы. Сначала Христиан решил оставить его в покое. В конце концов, его послали арестовать трех юношей, а не задерживать всех подозрительных лиц. Если подтвердится, что этот человек еврей, его отправят в концлагерь, иными словами на верную смерть. Но человек из милиции не спускал с Христиана глаз.
— Еврей! — шептал он. — Это еврей!
Конечно, он все расскажет Гарденбургу, тот немедленно вызовет Христиана из отпуска и обвинит его в нарушении служебного долга.
— Придется вам отправиться с нами, — сказал он неизвестному.
Тот был полностью одет и, видимо, даже спал в ботинках, готовый скрыться при малейшей тревоге. Он растерянно оглянулся вокруг, посмотрел на пожилую женщину, которая, держась за живот, стонала на полу, на старика, который сидел за столом и плакал, опустив голову на руки, на распятие, висевшее над письменным столом. Казалось, он прощался со своим последним убежищем перед тем, как уйти на смерть. Он пытался что-то сказать, но лишь беззвучно шевелил побелевшими губами.
Вернувшись в полицейские казармы, Христиан с чувством облегчения передал арестованных дежурному офицеру и сел за стол Гарденбурга писать рапорт. Все это дело заняло немногим более трех часов. Он уже дописывал рапорт, когда его внимание привлек исступленный вопль, донесшийся откуда-то из глубины здания. «Варвары! — нахмурился он. — Стоит только человеку стать полицейским, и он тут же превращается в садиста». Он решил было пойти прекратить пытки и уже поднялся со стула, но тут же раздумал. Возможно, там присутствует какой-нибудь офицер, и тогда ему не миновать нагоняя за то, что он вмешивается не в свои дела.
