– По счастью, – заметил король, – у вас сердце не злое, иначе я трепетал бы от вашей угрозы. Кроме того, среди окружающих нас женщин трудно отыскать неприятное лицо.
Пока король говорил, принцесса встала со скамьи, окинула взглядом лужайку и подозвала к себе короля.
– Подойдите ко мне, государь, – сказала она, – видите вы там, у кустов жасмина, хорошенькую девушку, отставшую от других? Она идет одна, опустив голову, и смотрит себе под ноги, точно потеряла что-нибудь.
– Мадемуазель де Лавальер? – спросил король.
– Да.
– О!
– Разве она не нравится вам, государь?
– Да вы посмотрите на нее, бедняжку. Она такая худенькая, почти бесплотная.
– А разве я толстая?
– Но она какая-то унылая.
– Полная противоположность мне; меня упрекают, что я чересчур весела.
– Вдобавок хромоножка. Смотрите, она нарочно всех пропустила вперед, чтобы не заметили ее недостатка.
– Ну так что же? Зато она не убежит от Аполлона, как быстроногая Дафна.
– Генриетта, Генриетта! – с досадой воскликнул король. – Вы нарочно выбрали самую уродливую из ваших фрейлин.
– Да, но все же это моя фрейлина – заметьте это.
– Так что же?
– Чтобы видеть ваше новое божество, вам придется волей-неволей приходить ко мне; скромность не позволит вам искать свиданий наедине, и вы будете видеться с нею только в моем домашнем кружке и говорить не только с нею, а и со мною. Словом, все ревнивцы увидят, что вы приходите ко мне не ради меня, а ради мадемуазель де Лавальер.
– Хромоножки.
– Она только чуть-чуть прихрамывает.
– Она никогда рта не раскрывает.
– Но зато когда раскроет, то показывает прелестнейшие зубки.
– Генриетта!..
– Ведь вы сами предоставили мне выбор.
– Увы, да!
– Подчиняйтесь же ему без возражений.
– О, я подчинился бы даже фурии, если бы вы ее выбрали!
– Лавальер кротка, как овечка. Не бойтесь, она не станет противиться, когда вы ей объявите, что любите ее.
И принцесса захохотала.
– Вы оставите мне дружбу брата, постоянство брата и благосклонность короля, не правда ли?
– Я оставлю вам сердце, которое бьется только для вас.
– И вы полагаете, что наше будущее обеспечено?
– Надеюсь.
– Ваша мать перестанет смотреть на меня как на врага?
– Да.
– А Мария-Терезия не будет больше говорить по-испански в присутствии моего мужа, который не любит слышать иностранную речь, так как ему все кажется, что его бранят?
– Может быть, он прав, – проговорил король.
– Наконец, будут ли по-прежнему обвинять короля в преступных чувствах, если мы питаем друг к другу только чистую симпатию, без всяких задних мыслей?
– Да, да, – пробормотал король. – Правда, станут говорить другое.
– Что еще, государь? Неужели нас никогда не оставят в покое?
– Будут говорить, – продолжал король, – что у меня очень дурной вкус. Ну, да что значит мое самолюбие перед вашим спокойствием?
– Моей честью, государь, хотите вы сказать, честью нашей семьи. И притом, поверьте, вы напрасно заранее настраиваете себя против Лавальер; она прихрамывает, но она, право, не лишена некоторого ума. Впрочем, к чему прикасается король, то превращается в золото.
– Помните, Генриетта, что я еще у вас в долгу, вы могли бы заставить меня заплатить гораздо дороже за ваше пребывание во Франции.
– Государь, к нам подходят… Еще одно слово.
– Слушаю.
– Вы благоразумны и осмотрительны, государь, но вам теперь придется вооружиться всем вашим благоразумием и всей вашей осмотрительностью.
– О, с сегодняшнего же вечера я примусь за свою роль, – со смехом воскликнул Людовик. – Вы увидите, что у меня есть призвание к роли пастушка. У нас сегодня после обеда большая прогулка в лес, а потом ужин и в десять часов балет.
– Я знаю.
– Итак, сегодня же вечером мое любовное пламя взовьется выше наших фейерверков и будет гореть ярче плошек нашего друга Кольбера. У королев и у принца от его блеска глаза заболят.
– Будьте осторожны, государь!
– Боже мой, что же я сделал?
– Мне придется взять назад похвалы, которые я вам только что расточала… Я назвала вас благоразумным, осмотрительным… А вы начинаете с такого безумства! Разве страсть может загореться в одно мгновение, как факел? Разве такой король, как вы, сможет сразу, без всякой подготовки, пасть к ногам такой девушки, как Лавальер?
– Генриетта, Генриетта! Я ловлю вас на слове… Мы еще не начали кампанию, а вы уже нападаете на меня.
– Нет, я только предостерегаю вас. Пусть пламя разгорается постепенно, понемногу, а не мгновенно. Если вы проявите такой пыл, никто не поверит, что вы влюбились, а подумают, что вы помешались, если только сразу не разгадают всей вашей игры. Люди иногда не столь глупы, как кажутся.
Король принужден был признать, что принцесса мудра, как ангел, и хитра, как дьявол.
Он поклонился.
– Хорошо, пусть будет так, – согласился он. – Я обдумаю план атаки. Генералы, например, мой кузен Конде, пожелтеют, сидя над своими стратегическими картами, прежде чем двинут с места хоть одну из тех пешек, которые зовутся армейским корпусом; я хочу составить план всей кампании. Вы знаете, что Страна Нежных Чувств разделена на множество областей. Ну вот, я прежде всего остановлюсь в деревне Ухаживаний, на хуторе Любовных Записочек, а потом уже направлюсь по дороге к Откровенной Любви. Тут путь ясен, вы знаете. Мадемуазель Скюдери никогда бы мне не простила, если бы я перескочил через станцию.
– Вот теперь мы на верном пути, государь. Но не пора ли нам расстаться?
– Увы, пора; нас все равно разлучат.
– Действительно, – сказала Генриетта, – сюда торжественно несут сфинкса мадемуазель де Тонне-Шарант, под пение труб, как принято на охотничьих праздниках.
– Значит, решено: сегодня, во время прогулки по лесу, я проберусь в чащу и, застав Лавальер одну, без вас…
– Я ее удалю от себя. Это уж моя забота.
– Прекрасно! Я пойду к ней при всех ее подругах и пущу в нее первую стрелу.
– Только цельтесь хорошенько, не промахнитесь, попадите прямо в сердце, – засмеялась принцесса.
Тут она рассталась с королем и пошла навстречу веселому кортежу, шествовавшему с трубными звуками, восклицаниями и подобающими случаю церемониями.
XX. Балет «Времена года»
После обеда, окончившегося около пяти часов, король ушел к себе в кабинет, где его ожидали портные. Предстояла примерка знаменитого костюма Весны, над которым трудилось множество придворных художников.
Все роли балета были уже разучены участниками представления. Королю хотелось сделать сюрприз. Как только он покончил с делами, он сейчас же послал за своими двумя церемониймейстерами, Вильруа и Сент-Эньяном. Оба они заявили, что ждут лишь его приказа, что все готово и можно начинать. Нужно только, чтобы погода была хорошая и вечер теплый.
