чуть не взорвался от ревности, когда он трогал Тину. То есть, я помню, что выбрал, пригласил и пришел сюда с другой. Лерой, которая сидела за столом и, не скрывая азартного интереса, наблюдала за происходящим.
Но… не так, не здесь и, конечно же, не Гринберг должен был касаться Алевтины. И как только я понял, что должен немедленно остановить это безумие, этот цирк, как Макс объявил белый танец и подал знак музыкантам, чтобы сыграли что-то лирическое. Все, все сто человек разом замолчали и повернули головы в нашу сторону. Какой-то дурной сон. Когда ты не сделал домашнее задание или оказался голый посреди класса. Только гораздо, гораздо хуже.
Макс повел ее в центр полупустого танцпола, даже не дождавшись окончания предыдущей песни. В этой дерзости заключались весь он. Самоуверенный индюк.
Гринберг был… другим. Отличался всегда ото всех и в этот вечер от себя самого. Я с досадой смотрел на двух людей, которых не держали никакие условности. Такие разные, они слились в магии одного им подвластного ритма.
Боже, как же сильно они не похожи на нас. На этом чопорном вечере смокингов бриллиантовых диадем и мой друг, и моя ассистент не смотрелись странно. Или даже не так. Это мы выглядели слегка безумными и нелепыми на их фоне. Это я один…
— Глядя на то, как глупо это смотрится, начинаю понимать, почему Андрей не танцует. — Лера оттягивала ткань перчаток, чтобы как-то скрыть нервозность. Шлеп — резинка ударила по коже. Шлеп — снова по прежнему же месту. Шлеп — прямо мне по мозгам.
— Ну это не совсем так, — тихо заметила Кристина, глядя куда-то вперед.
— Мы с тобой смотрелись великолепно. — шепнул ей Виктор, а я снова вспомнил, что не один в зале. По меньшей мере, тут была сестры. И судя по ее внимательному взгляду, меня ждал неприятный разговор.
Плевать. Пусть думает что хочет, плевать на все. Я не лез, когда она привела в дом жениха, сейчас ее очередь вежливо промолчать.
С трудом заставив себя отвести взгляд от Тины и Макса, я уставился себе под ноги, слушая ничего не значащую болтовню, поглощенный только одним единственным желанием — держать себя в руках. Один танец. Один гребаный танец — и все закончится. Я тяжело сглотнул — выдержка и терпение никогда не были сильными сторонами моей натуры.
Время тянулось как резина. Как бесконечно длинная липкая жвачка. Я слушал, как музыканты пошли на третий куплет какой-то английской баллады и понимал, что еще пара нот и меня понесет на танцпол. Но дальше случилось то, отчего я не смог ни идти, ни двигаться. Будто в замедленной съемке я увидел, как Гринберг закружил Тину, и с ее ноги соскочила сандалия. Она мячом пролетела по паркету и закатилась под чей-то стул. Алевтина остановилась, не зная, что делать дальше и посмотрела на Гринберга. Тот галантно поклонился, отошёл в сторону, и вернулся обратно неся сандалию с таким видом, будто перед ним не дешевый дерматин, а хрустальная туфелька.
Он опустился на одно колено, поднял край ее платья и осторожно, проходя руками от ступни до щиколотки, надел на Золушку туфельку. Я потратил пару минут, чтобы рассказать об этом. В моей голове вся эта пытка заняла несколько часов. А не деле — секунды.
Тягучая волна напряжения прокатилась от кончиков пальцев, по рукам, вдоль тела, оседая и скапливаясь где-то внизу живота. Будто я сам прикасался к ней. Будто мои ладони ласкали шелковистую смуглую кожу, заставляя Тину вздрагивать и замирать.
Все. Я не выдержал. И плевать, кто что подумает. И плевать, что решит Кристина. И даже на день рождения Гринберга мне плевать.
— Мы уходим, — в несколько шагов я преодолел расстояние между нами и, схватив Тину за локоть, потащил ее к выходу.
— Но контракты, — пролепетала она на бегу.
— Подождут.
Я не обращал внимания на остальных гостей ресторана, хотя догадывался, что все их взгляды были обращены на нас. К черту и этих идиотов.
Как только мы оказались в просторном холле, моя хватка ослабла, а с глаз спала кроваво-красная пелена. И я снова вздохнул. Потому что все то время, пока Тина танцевала с другим, я не мог дышать.
Моя рука опустилась ниже, с локтя к ладони, и я обхватил ее дрожащие пальцы своими.
— Я просто посажу тебя в такси, — то ли успокаивал ее, то ли пытался убедить себя в чем-то.
— А выглядит так, будто ведете меня на бойню, — послышался нервный смешок Тины.
— Тебе смешно? — я остановился прямо перед водительской дверью Лады и резко развернул Тину к себе. Она послушно подняла голову вверх и с вызовом посмотрела на меня. Как на равного. Нет, так, это она была главной здесь.
— Мне — нет, — хрипло прошептала она.
— Отлично, потому что мне тоже нет. И уже очень давно.
Я опустил ее пальцы, чтобы свободной рукой поправить струящиеся по спине волосы. Дотронуться кожи. Стереть прикосновения того, кто был раньше, до меня. Неожиданно Тина выгнулась и подалась навстречу. Не сильно, но мне бы хватило и одного сантиметра, чтобы увидеть в этом движении призыв. Я обхватил ее за талию и притянул к себе. Жар ее дыхания опалил мне кожу, в глазах заплясал огонь.
Я хотел сказать, что она невероятно красива, но в голове было пусто. Ни одного слова, ни единого звука. Только языки пламени, который мог бы спалить весь город к чертям.
Целовать Тину. Вот что по-настоящему имело смысл. Медленно, властно, по собственнически обхватывая ее за ягодицы и со всей силы прижимая к себе. Она оказалась удивительно податливой. Ее руки, поначалу висевшие вдоль тела, вспорхнули вверх и обняли меня в ответ. Притянули за затылок. Пальцы запутались в волосах, отчего было и приятно и больно. Пожалуй, даже слишком больно.
Оторвавшись от ее губ я с удивлением уставился на Алевтину.
Та тяжело дышала, ее грудь вздымалась, взгляд горел, но голос…голос был совершенно холодным. Равнодушным.
— Никогда не делайте так.
— Не делать как, — все еще не понимал я, прокручивая в голове, как жарко она откликнулась на поцелуй, как ласкала
